Димитр Димов - Осужденные души
В музее он стал бродить по залам среди портретов королей и святых, на лица которых нельзя было смотреть без ужаса, потому что у всех было почти одинаковое выражение грешников, истерзанных мыслью о боге и загробном мире. Студенты из академии бездарно копировали полотна великих мастеров, а редкие посетители – провинциалы и иностранцы – с невежеством профанов подходили вплотную к картинам, чтобы прочитать подписи.
Дойдя до Веласкеса, он с удивлением увидел Фани Хорн, сидевшую спиной к нему на диване в середине зала. Она внимательно рассматривала картины кисти великого мастера.
– Ты здесь? – спросил Луис, приблизясь к ней и слегка коснувшись ее плеча.
– Hombre! – вскрикнула она, оборачиваясь, и протянула ему бледную, точно мрамор, руку.
Ее восклицание было приветливым, непринужденным и даже радостным. Теперь все в пей дышало элегантностью и кокетством, и только царапины на лице еще напоминали о ночном припадке. В глазах играл мягкий изумрудный свет. От глубокого сна, ванны и утреннего укола морфия она порозовела. На ней был другой костюм, более светлый, и это подчеркивало нежные акварельные тона ее белокурой головки.
– В сущности, я тебя ждала, – сказала она.
– Правда? – удивленно спросил Луис.
Оглядев ее лицо, изящные и нервные очертания лба, шеи и ноздрей, он вдруг осознал, что она редкостно красива.
– Ты часто приходишь сюда, – объяснила она. – Я видела тебя несколько раз. Тебя легко запомнить.
– В этом вся трагедия.
– Почему?
– Потому что полиция тоже легко меня запоминает.
– Ты и сейчас боишься? – спросила она насмешливо.
– Нет.
– Мне будет жаль, если тебя теперь поймают.
– А мне еще, больше. Но здесь это абсолютно исключено.
Луис улыбнулся самоуверенно, а она вдруг посмотрела на него с мрачной и напряженной серьезностью.
– Надеюсь, тебе лучше, – сказал он и сел рядом с ней.
– Мне почти совсем хорошо, – подтвердила она горько. – Спасибо за пакет. Ты джентльмен, и я могу принять его в подарок, если ты настаиваешь, чтобы я за него не платила.
– Я настаиваю, чтобы ты за него не платила.
– Потому что у меня нет денег, да?
– Мне осточертела твоя гордость.
– Это единственное, что у меня осталось.
– Показывай ее другим.
– А почему не тебе?
– Потому что мы оба люди конченые.
– Ты не конченый, – промолвила она задумчиво. Потом спросила: – Кто ты такой, в сущности?
– Тот, кем кажусь. Уголовник.
– Ты умеешь быть жестоким!
– Смотря по обстоятельствам.
– Ты прав. Почему ты не раздавил меня до конца?
– Мне понравилась твоя твердость.
– Твой поступок – признак силы. Когда-то я не ценила это качество в людях, поэтому теперь я развалина.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего… – проговорила она, не отводя рассеянного взгляда от портретов. Потом обратилась к нему с живостью: – Сегодня утром я спрашивала о тебе в отеле. Как видно, тебе удалось, сойти за аристократа. Не дерзко ли?
– Дерзко, но забавно.
– Как мне тебя называть?
– Как все: дон Луис Родригес де Эредиа-и-Санта-Крус.
– Какое изобилие «р»!..
– В этом виноваты мои предки.
– О!.. Зашла речь и о предках?!
– Почему бы нет? – спросил он, стараясь разгадать, что кроется за ее неопределенной улыбкой. – Я испанец, католик и дворянин.
– Идальго без меча и пелерины.
– Я сменил их на револьвер и плащ. А ты кто такая?
– Я с Пикадилли, – ответила она, задорно поджав губы.
– Я так и предполагал, – сказал Луис ей в тон. – Наверное, из ночных клубов?
– Да. Ты разочарован?
– Ничуть. У меня нет предрассудков. Кто тебя содержит?
– Богатые друзья.
– Откровенность, которая вызывает уважение.
– И которая отсутствует у тебя, дворянин из Таррагоны.
– Из Гранады, – поправил Луис серьезно.
– Или из Кордовы, все равно.
– Нет, не все равно. Разве ты не проводишь никакого различия между мужчинами?
– Теперь да!.. Но знаешь, мне нравится, как мы пикируемся. Это забавно.
– В таком случае пообедаем вместе в «Паласе».
– С одним условием: чтобы ты больше не морочил мне голову.
– Чем?
– Тем, что ты не Эредиа.
Луис вздрогнул, но тотчас справился с собой.
– Хорошо. Пускай я буду Эредиа.
– Мне очень важно знать правду, – сказала она нервно и страдальчески свела брови.
Удивление Луиса перешло в легкое беспокойство.
– Я фальшивый Эредиа, – сказал он сразу охрипшим голосом и прокашлялся.
– Неправда. Ты слишком похож на настоящих.
– Ты их знаешь?
– Да.
– Именно это сходство я и использую.
– Ты не рискнул бы делать это здесь, в Мадриде.
– Риск ведет к успеху.
– В чем?
– В моем предприятии.
– Ты опустился, но это не мешает тебе быть Эредиа.
– Ты решила любой ценой сделать из меня аристократа, – сказал он презрительно. – Какой снобизм!..
– Это не снобизм. Ты помнишь, как я тебя встретила?
– О!.. Вряд ли я это когда-нибудь забуду.
– Я вела себя так потому, что не допускала, не хотела, чтобы ты был Эредиа!..
– Видно, эта семья крепко тебе насолила, – сказал он гневно. – В последний раз тебе говорю: я не Эредиа.
– О!.. Не злись! – попросила она тихо. И помолчав, заговорила быстро: – Полюбуемся Веласкесом!.. Как тебе нравится эта серия идиотов?… Это уродство действует на меня более успокоительно, чем чувственные мадонны Мурильо.
Они встали с дивана и обошли зал. Луис посмотрел на часы. До закрытия музея оставалось двадцать минут.
– Хочешь, посмотрим Греко? – предложил он.
– Кто такой Греко? – спросила она тупо, и веки ее лукаво дрогнули.
– Один грек, сбитый с толку испанцами.
– А… вспомнила!.. Художник загробных душ, страдающий астигматизмом? Тот, что рисует таких длинных тонких святых с головами, как булавочные головки?
– Ты довольно-таки образно толкуешь Греко. Но зачем ты притворяешься американкой?
– Я не притворяюсь, – сказала она, и веки ее опять лукаво дрогнули. – Может, я еще глупей американок.
– Ты хочешь убедить меня в этом?
– Глупо сердиться на мою грубость.
– Я не сержусь. Мы по крайней мере обходимся без банальностей.
– Тогда сбрось маску.
– Сделаем это оба.
– Я ее уже сбросила, – сказала она. – Очередь за тобой!
В «Паласе» Луис и Фани стали центром язвительного внимания публики, к тому времени заполнившей бар. Большинство привыкло видеть их порознь и теперь удивлялось их знакомству. Как Луис, так и Фани возбуждали неприязнь своей замкнутостью. Женщины, оскорбленные равнодушием Луиса, утверждали, что Фани привлекла его своими деньгами. Разбогатевшие спекулянты вольфрамовой рудой, напротив, находили, что это он прельстил англичанку своим старомодным аристократическим гонором. Пока они пробирались к свободному столику, Луис рассеянно поздоровался с несколькими знакомыми и одним родственником – двоюродным дядей по материнской линии. Последний давно промотал свое имение в Андалусии. Теперь он жил подачками родных, ничем не занимался и даже, случалось, сидел без куска хлеба, но считал унизительным для себя пропустить перед обедом рюмочку где-нибудь в другом месте, кроме «Рица» или «Паласа».
– Откуда ты знаешь этого конкистадора? – спросила Фани.
– Не помню, – солгал Луис – Даже забыл его имя.
– Это маркиз Торе Бермеха, – сказала она, – из Пальма-дель-Рио.
– Я с трудом запоминаю эти аристократические имена. А ты его откуда знаешь?
– С гражданской войны.
– Где ты была в гражданскую войну?
– Здесь. В Мадриде.
– О!.. Ты начинаешь завоевывать мое уважение. С кем ты жила?
– Я работала в посольстве.
– А на каком поприще подвизался этот тип?
– Не называй его типом. Этот человек оказывал помощь аристократам, скрывавшимся в городе, разносил им продукты. Довольно опасное занятие. Республиканцы могли в любой момент схватить его и расстрелять.
– Жаль, что они его упустили.
– Якобинец!.. – воскликнула она. – Что ты хочешь этим сказать? Он спас от голодной смерти многих людей. Хочешь, угостим его? Он очень беден и может позволить себе только рюмку коньяку.
– Тогда зачем он сюда ходит? – злобно спросил Луис.
– Чтобы повидать знакомых. Пригласим его?
Луис категорически отказался.
Однако, к несчастью, маркиз Торе Бермеха, узрев свою знакомую по гражданской войне, да еще и своего родного племянника, сам поспешил подойти к их столу. Маркиз был маленький шустрый старикашка, похожий на белку, одетый в сильно потертый, но тщательно отутюженный костюм. Из кармана его пиджака торчали аккуратно сложенные перчатки. Он носил монокль, трость с набалдашником из серебра и слоновой кости, а на лацкане орденскую ленточку и монархистский значок. Прежде всего маркиз поцеловал руку Фани и обрушил водопад комплиментов на «прекраснейшую из всех сеньор в мире». Потом обнял племянника и стал шлепать его по спине, шумно и радостно величая его «mi sobrinito»,[13] так что и Фани, и все окружающие поняли, что они в близком родстве.
