Димитр Димов - Осужденные души
Обзор книги Димитр Димов - Осужденные души
Димитр Димов
Осужденные души
МОЕЙ МАТЕРИ
АвторЧасть первая
Конец одного приключения[1]
I
Когда Луис Ромеро миновал Бидасоа и снова увидел свою родину, он не раскаялся в том, что так редко о ней вспоминал, а только с горькой насмешкой подумал о волнении, которое должно было его охватить, как он надеялся. Насмешка относилась к тому, что никакого волнения он вовсе не ощутил, и еще к тому, что Испания ни капельки не изменилась за время его скитаний по свету.
Он увидел ту же Espana tradicional,[2]которую он покинул пятнадцать лет назад, – кичливую, гордую, аристократическую, но угодливую и чудаковато-смешную, с ее лицемерной демократичностью и славным прошлым, повсюду навязчиво напоминавшим о себе. Эта Испания теперь была похожа на обнищавшего идальго, который поступил на жалкую службу, но щеголяет осанкой и манерами своих гордых родовитых предков. В таком духе по крайней мере повели себя таможенные чиновники и пограничный полицейский инспектор, прочитав в паспорте Луиса громкое историческое имя и вспомнив о телеграмме от высокопоставленного лица из министерства, полученной два дня назад. Надменное равнодушие, с каким они обращались со всеми пассажирами, тотчас растаяло во множестве церемонных поклонов именитой особе, находящейся под таким высоким покровительством. Они точно хотели сказать: «Мы видим, что вы благородный идальго, сеньор!.. Мы благоговеем перед вами и знаем, как с вами держаться, ведь мы чиновники аристократического государства и гордимся этим». Они поспешили сократить нудную таможенную процедуру и отказались от осмотра многочисленных чемоданов дона Луиса Родригеса де Эредиа-и-Санта-Крус, известного в Довиле и Ривьере под более демократическим именем Луиса Ромеро. В этих чемоданах знатного дона Луиса находилось изрядное количество строжайше запрещенного товара, о существовании которого лицо, приславшее телеграмму из Мадрида, впрочем, вряд ли подозревало.
Итак, дон Луис Родригес де Эредиа-и-Санта-Крус благополучно проскочил границу – операция, которая, невзирая на высокое покровительство, его серьезно тревожила. Вздохнув с облегчением, он удобно расположился в спальном купе вечернего мадридского экспресса и стал терпеливо ждать его отхода, так как не хотел оставлять без присмотра свои чемоданы.
Было бы чистейшей ложью утверждать, будто Луис Ромеро ведет жизнь политического эмигранта, за какого он обычно себя выдавал. В эту ложь верили одни простодушные старые господа за бокалом коктейля в казино Виши и Биаррица, с дочерьми которых Луис играл в теннис. Точнее было бы сказать, что по модным курортам разъезжает обыкновенный мошенник. Однако Луис Ромеро всерьез думал, что покинуть Испанию и вести не очень-то порядочную жизнь его вынудили социальные причины (кстати, и натолкнувшие его на мысль выдавать себя за политического эмигранта). Этими причинами были республиканские взгляды Луиса и феодальная строгость, с какой иные испанские дворяне оберегали добрачную невинность своих дочерей. Пятнадцать лет назад Луис Ромеро находил, что эта строгость пагубна для развития Испании. Он думал так потому, что был человеком передовых убеждений и даже сумел прослыть таковым в республиканском кружке в Гранаде, хотя ни в одном своде прогрессивных идей не сказано, что преобразование общества должно начаться с преобразования нашего отношения к женщинам. Он считал (и был, собственно, прав) просто глупым и недостойным мужчины непременно жениться на какой-нибудь Инес или Кармен только потому, что посмотрел на нее или два вечера подряд подержался с ней за руки сквозь решетчатую калитку, как это делали кавалеры три века тому назад. Но на все эти невинные шалости под жарким солнцем Андалусии разгневанные отцы реагировали жалобами королю, а порой и пулями. После нескольких неприятных инцидентов подобного рода Луис Ромеро покинул Испанию.
Он обосновался в Париже, где жизнь показалась ему весьма приятной. С щедростью истого идальго он промотал в ночных клубах маленькое наследство, доставшееся ему от отца, почтенного, но не очень богатого дворянина, дона Порфирио Родригес де Эредиа из рода маркизов Роканегра. Это наследство Луис получил, когда гранадский нотариус дон Пио Бермуда продал старинный родовой дом Эредиа в Кордове и несколько оливковых рощ у подножия Сьерра-Невады (поместье находилось в провинции Гранада, а маркизы Роканегра происходили из Кордовы) и когда вырученная сумма была поделена на пятнадцать частей по числу детей дона Порфирио – образца супружеской верности, и его подруги – плодовитой доньи Кармен Ривера де Санта-Крус из рода графов Пухол. Все дочери дона Порфирио и доньи Кармен счастливо вышли замуж за местных дворян, а все их сыновья заняли достойные места в армии, в кортесах и церкви. Это были три поприща, на которых испанский дворянин мог развернуть свои способности, не унижаясь до плебейского труда в казенной канцелярии, в торговой конторе или на промышленном предприятии. Все Эредиа были весьма достойные мужи, высоконравственные, богобоязненные и непоколебимо верные династии Бурбонов. Так по крайней мере было до сих пор. Из каждого поколения Эредиа один или двое, как правило, шли в монахи, один или двое, как правило, дослуживались до чина адмирала или генерала и один или двое, как правило, представляли землевладельцев провинции Гранада в кортесах. И только Луис впервые за два века запятнал честь рода, став республиканцем и скомпрометировав нескольких благородных девиц.
Промотав последний франк из отцовского наследства, Луис влез в долги, потом потихоньку перешел к контрабанде валютой и наконец преуспел, найдя свое призвание в торговле наркотиками. Как и почему он докатился до этой позорной торговли, не представляет большого интереса. Можно только сказать, что и здесь была замешана женщина. Луис влюбился в артистку кабаре по имени Жоржет Киди, которую позднее оценил как женщину глупую и вульгарную. Она была левантинка неопределенной народности, одна из тех метисок, что кочуют по вертепам средиземноморского побережья и соединяют в себе пороки многих наций. У нее была матовая кожа с оливковым оттенком, какая бывает у испанок, но черты лица не носили и следа утонченности этих приветливых и целомудренных женщин. Глаза – холодные, черные и вероломные – смотрели пристально и неподвижно, по-змеиному, а тело источало ленивое сладострастие, превращавшее любовь в мерзостную оргию. Эта женщина, напоминавшая горьковато-сладкий банан, придумала шитый белыми нитками план ограбления каких-то американцев, и в результате Луис угодил в тюрьму.
Выйдя из тюрьмы, Луис уехал в Персию, где та же Жоржет Киди запутала его в сетях более ловких мошенников. Эта банда переправляла опиум по длинному пути из Константинополя в Бомбей. Предприятие имело успех. Луис заработал деньги и приобрел большой опыт.
Все это было не так просто и схематично, как выглядело в показаниях Луиса инспекторам уголовной полиции. Бывший идальго – ныне контрабандист – пережил нравственные потрясения, накопил горькую мудрость и стал мизантропом. И все же он испытал странное сожаление, когда потерял Жоржет Киди. Ее зарезал пьяный морской офицер в Бейруте.
Луис Ромеро приехал в Мадрид на следующий день, к полудню. Синее небо, знакомые улицы, родной говор настроили его довольно жизнерадостно. На него нахлынул рой воспоминаний. Вот Ретиро – роскошный парк и место любовных утех королей, куда можно было проникнуть только по милостивому разрешению монарха. Теперь этот парк превращен в городской сад, охраняемый сторожами в живописных костюмах, похожими на старинных бандитов со Сьерра-Невады. Когда-то здесь устраивались сказочные летние балы, где даже дворянина мог оскорбить дух неравенства. На одном из таких балов Луис Ромеро, разгоряченный коктейлями, выпитыми в баре, крикнул, к великому ужасу всех присутствовавших: «Долой монархию!» Вот Кастеляна и Алькала, по которым пол-Мадрида стекалось на митинги на Пуэрта-дель-Соль. Здесь Луис опозорил род Эредиа, когда бежал, спасаясь от жандармов, и кричал что есть силы: «Да здравствует республика! Долой короля!» Вот Пасео-де-Реколетос, где в часы гулянья можно было видеть красивейших женщин мира. Вот Прадо, Сан-Херонимо, площадь Лояльности, отель «Риц», отель «Палас»… Как знакомы ему эти улицы, эти площади, эти здания!.. С каким трепетом приезжал он когда-то в Мадрид из Гранады! Как его тогда волновали женщины, уличные беспорядки, скачки, бои быков! Почему он не мог радоваться так и сейчас?
Внезапно он почувствовал, что стар, утомлен, разочарован и пресыщен жизнью. Раньше его раздражала только монархия, теперь – все. Родина казалась ему пестрой и нелепой ярмаркой, шутовскими подмостками, на которых кривляются и витийствуют с пышным пафосом Гонгоры свихнувшиеся от гордости аристократы, облаченные в парчу и кружева архиепископы, тореадоры и севильские цыганки. Газеты под огромными заголовками публикуют речь какого-то генерала и программу поклонения мощам какого-то святого. Афиша возвещает о повой звезде на тореадорском небосклоне – некоем Манолете, огромные пестрые плакаты рекламируют андалусские песни Кончиты Пикер, танцы Лолы Флорес. Испания осталась такой же, какой была пятнадцать лет назад, или, точнее, кто-то снова вернул ее к старому после прогресса во времена республики.[3] Но ему-то какое дело до этого? Ко всем чертям эту ярмарку и всех толкущихся на ней зевак! Он, Луис Ромеро, ничуть не виноват в тупости своих соотечественников, которые все еще терпят олигархию прошлого, все еще гордятся живописными лохмотьями традиции, все еще показывают миру только цирковое великолепие религиозных процессий, боя быков и андалусских танцев – великолепие, которым кюре и дворяне развлекают народ, чтобы он не видел своей нищеты, чтобы заглушить его протест, грозящий им утратой привилегий. Но, отдавшись таким мыслям и с презрением отделив себя от своего народа, Луис Ромеро почувствовал горькое одиночество человека без родины, тоску стареющего путника, гонимого ветром судьбы по свету, как пожухлый осенний лист. В душе Луиса Ромеро царили холод и пустота. Эгоизм и мизантропия оледенили его сердце. В сущности, у Луиса не было ни близких, ни отечества, несмотря на многочисленную здешнюю родню и поклоны, которыми его встретили власти. Никогда он так ясно и с такой, холодной тоскливой дрожью не сознавал, что он всего лишь международный мошенник, всего лишь ничтожество, всего лишь опустившийся идальго, который растратил молодость, гоняясь за женщинами и кокетничая прогрессивными идеями, обманывая людей и ведя постыдную торговлю под маской политического эмигранта, всего лишь пошлейший преступный тип, которого даже испанская полиция, не посмотрев на высокое покровительство, тотчас упрятала бы в тюрьму, если бы знала, чем он занимается.
