Филипп Боносский - Долина в огне
Бенедикт опустил голову; кровь сильно стучала ему в виски. Отец Брамбо! Бледное лицо молодого священника то возникало перед ним, то пропадало в тумане. Он закрыл глаза, голова его совсем поникла, будто ему сломали шею.
Свет погас.
— Черт подери! — выругался мужчина и выронил карандаш. Но тут же засмеялся, опустился на колени и стал шарить по полу. Так он добрался до койки Бенедикта. Вспыхнула спичка. Бенедикт вздрогнул и открыл глаза.
— Закатился куда-то, — сказал мужчина, тяжело дыша. — Мой бесценный огрызочек! — Он послюнил палец, ухватил спичку за сгоревший конец и снова полез под койку. — Ага, нашел! — радостно воскликнул он, нащупав карандаш. — Вот! — Он поднялся с колен и присел на корточки возле Бенедикта. Из коридора в камеру проникал слабый свет. Откуда-то из глубины тюрьмы смутно доносились странные, непривычные звуки: лязг стальных засовов, звяканье мисок, ругань надзирателя.
— Ты мне что-то сказал? Перед тем как погас свет?
Бенедикт отвернулся к стене.
— Понимаю, понимаю, — удивленно продолжал мужчина. — Такой хороший мальчик, и вдруг здесь!.. — Он помолчал, потом сказал: — Я уверен, ты ничего не стащил, сынок. Нет. Они все ошиблись и скоро это поймут, не беспокойся. Они придут сюда извиняться перед тобой. Я тебе правду говорю, вот увидишь.
— Отец Дар пришел? — по-прежнему лежа спиной к нему, спросил Бенедикт.
— О ком ты говоришь, сынок?
Стены тюрьмы вздрогнули от сильного толчка — заревел заводской гудок. Бенедикт не обратил на него никакого внимания, а мужчина сказал:
— Бессемеровская печь. Верно?
Бенедикт повернулся к нему.
— Вы попросите их позвать отца Дара?
Мужчина подошел к решетке и стал стучать по ней кольцом, которое носил на мизинце.
Надзиратель подошел сразу же.
— А ну отойди от решетки!..
Сосед Бенедикта прервал его весело, с шутливой повелительностью:
— Успокойся, Бустер. Мы хотим лишь чуточку конституционных прав для моего нового товарища. Он просит немедленно позвать некоего отца Дара. Где он живет, сынок?
— Горная авеню, — сдавленным голосом сказал Бенедикт, садясь на койке.
— Горная авеню. Понял? Теперь беги к своему лейтенанту и скажи ему: если он не выполнит этой просьбы, я такой грохот подниму, что весь город сюда сбежится!
И он повернулся спиной к надзирателю, будто не имел ни малейшего сомнения, что тот немедленно его послушается.
— Мы раздобудем твоего отца Дара, даже если для этого нам придется послать за ним всю полицию, — сказал он Бенедикту и рассмеялся, — мальчик не понял, над чем.
Потом мужчина полез к себе за пазуху и вынул аккуратно упакованный сверточек. Он развернул его и протянул Бенедикту кусок ржаного хлеба с салом.
— У тебя такой вид, будто ты пропустил и обед и ужин, — сказал он.
Бенедикт откусил кусочек и тут же выплюнул.
— В чем дело? — удивился мужчина и понюхал свой бутерброд.
— Завтра я причащаюсь, — с грустью объяснил Бенедикт и вернул ему хлеб.
Мужчина взял у него хлеб, осмотрел его и поднял глаза на Бенедикта.
— Завтра я причащаюсь, — повторил тот и вдруг горько заплакал, а мужчина подошел и сел рядом с ним. Растерянно бормоча слова утешения, он обнял его своей большой, сильной рукой.
— Ну, ну, — повторял он. — Скажи мне, что же все-таки случилось?
— Я не крал тележку, — всхлипывал Бенедикт. — Я только привез ее обратно. Я никогда не крал. Я хочу стать священником, я в жизни ничего не крал. Теперь мой отец возненавидит меня, и все станут меня презирать. Отец Брамбо станет меня презирать!
— Нет, никто не станет тебя презирать, — серьезно заявил мужчина. — Все узнают, что ты ни в чем не виноват. Это позор, что они тебя сюда посадили. Классовая справедливость! — сказал он, подмигивая. — Вот она какая — эта справедливость! Говорю тебе: как только они узнают, кто на самом деле украл тележку, они извинятся перед тобой.
— Этого они никогда не узнают! — трагически воскликнул Бенедикт.
— Отчего же?
Бенедикт покачал головой.
— А почему бы тебе не рассказать мне? — спросил мужчина. — Может быть, мы придумаем, как тебе помочь? — Он посмотрел на склоненную голову Бенедикта. — Не хочешь? Нет? Ладно. Будем считать, что и так все понятно.
Он взял Бенедикта за подбородок.
— Не огорчайся, слышишь? Если правда на твоей стороне, держись, мой мальчик. Не падай духом! Но ты должен бороться. Даже осел дает сдачу. Понимаешь?
Бенедикт неуверенно кивнул.
— Но ведь они так и не узнают, кто это сделал на самом деле. Я им не скажу... И будут держать меня...
— А он тебе друг, да? — с лукавой улыбкой спросил мужчина.
Бенедикт кивнул.
— И ты не хочешь на него доносить?
— Мы же вернули им тележку! — закричал Бенедикт.
— И тогда они...
Бенедикт кивнул. Мужчина засмеялся, Бенедикт с упреком посмотрел на него.
— Понятно, — сказал мужчина, хлопая себя по колену. — Ты привез ее обратно, так ведь?
— Мы не воры, — сказал Бенедикт.
— Зачем же ты сам ее привез? Почему не заставил его отвезти?
Бенедикт опустил глаза. Мужчина внимательно наблюдал за ним.
— Значит, ты мученик, — сказал он наконец. Бенедикт не заметил легкой насмешки в его голосе. Он сидел понурившись.
— Но теперь-то тебе придется сказать правду? — спросил мужчина.
— Никогда не скажу, не могу, — глухо ответил Бенедикт.
— Но ведь тот, другой, не пришел заявить, что это он виноват. Он бросил тебя.
— Нет, не могу, ни за что! — повторил Бенедикт с отчаянием.
— Даже если тебя пошлют в исправительную школу?.. — Он положил руку Бенедикту на плечо и добавил ласково и тихо: — А может быть, мы придумаем, как нам выйти из положения, никого не впутывая.
Бенедикт обратил к нему залитое слезами лицо.
— Только отец Дар может помочь мне, — с щемящей грустью сказал он.
Мужчина посмотрел в его замученные, страдальческие глаза и стал задумчиво поглаживать пальцем нос. Затем он снова вытащил свой бутерброд и откусил от него.
— Вот так, — сказал он. — Я ведь не иду к причастию. — Бенедикт понимающе кивнул. Мужчина ел с аппетитом и все поглядывал на Бенедикта, потом спросил:
— А попить у тебя нечего?
Бенедикт с серьезным видом покачал головой.
— Я совсем иссох, — пояснил его собеседник. — Думал, может, у тебя выпивка найдется...
Мальчик слабо улыбнулся. Его новый знакомый внимательно вгляделся в него.
— Вроде полегчало тебе немного, — проговорил он и прислушался к звукам в коридоре. — Твой отец работает на заводе?
Бенедикт кивнул.
— И сейчас работает?
Бенедикт заколебался. Ему не хотелось признаваться, что отец его безработный.
— Не совсем, — с трудом выдавил он.
Мужчина понимающе кивнул.
— Но ведь завод работает на полную мощность. Все время. Почему же твоего отца сократили?
— Не знаю, — поежившись, ответил Бенедикт.
— У вас собственный дом?
— Да, — неуверенно сказал Бенедикт, пытливо глядя в лицо собеседника.
— А как дома? Все в порядке? — поинтересовался тот.
Бенедикту стало не по себе.
— Зачем вам знать? — угрюмо спросил он.
Мужчина улыбнулся и успокаивающе похлопал его по коленке.
— За это самое я и сижу в тюрьме, — сказал он. — За то, что задаю вопросы. Но здесь это не опасно. Я все равно уже под замком. Дальше тюрьмы не упрячут. — Он подождал, чтобы Бенедикт улыбнулся, но тот не улыбнулся.
— Понимаешь?
Бенедикт молча кивнул.
— Ладно. Больше ни о чем не буду спрашивать.
Мужчина покосился на окно, — сквозь решетку просачивался мутный свет фонаря.
— Не сделаешь ли ты мне одолжение? — спросил он, вытаскивая спичечную коробку. — Подержи, пожалуйста, спичку. — Он зажег спичку и подал Бенедикту. Бенедикт взял ее, а мужчина вынул свой клочок оберточной бумаги и, нагнувшись к огоньку, стал поспешно писать. — Ближе, ближе, — командовал он. — Зажги другую! — Бенедикт зажег. Тот продолжал писать. Бенедикт смотрел на него как зачарованный, позабыв свои невзгоды. Спичка обожгла ему пальцы, и он выронил ее, но даже не вскрикнул. Мужчина с нетерпением ждал в темноте, пока Бенедикт зажжет новую, и снова занялся работой.
В коридоре послышались шаги, и мужчина поспешно задул спичку. Шаги остановились у камеры, они услышали звяканье ключа в замочной скважине.
Сосед Бенедикта соскочил с койки и повернулся к двери. На лице у него появилась гримаса отвращения; он несколько раз облизнул губы, вытер о штаны вспотевшие ладони. Однако, когда дверь распахнулась, он улыбался как ни в чем не бывало.
В дверях стояли трое, и, хотя они были в штатском, сразу было видно, что это полицейские. Один был высоченный — футов шесть с лишком, — жилистый и тощий, с маленькой головкой и ввалившимися щеками; двое других — плотные, коренастые; казалось, они состоят из сплошных мускулов. Эти двое улыбались, словно пришли в гости. «Телеграфному столбу» пришлось наклонить голову, чтобы войти в камеру.
