Джеймс Купер - Моникины
— Я даже подумывал о женитьбе, — продолжал я, настолько поглощенный своими теориями, что не взвешивал полного значения своих слов, как подобало бы мужчине перед слабым полом. — Если бы только я мог найти, Анна, такую кроткую, добрую, красивую и умную девушку, как вы, которая согласилась бы стать моей! Но боюсь, что мне едва ли предназначен такой блаженный удел. Я не внук баронета, а ваш отец надеется соединить вас хотя бы с обладателем герба, на котором когда-то была изображена «кровавая рука». С другой стороны, мой отец толкует только о миллионах.
Во время первой части этой речи милая девушка глядела на меня ласково и с явным желанием меня успокоить. Но под конец она опустила глаза на свое рукоделье и промолчала.
— Ваш отец говорит, что каждый, кому дороги интересы государства, должен принять по отношению к нему определенные обязательства, — тут Анна улыбнулась, но так незаметно, что ее нежный рот почти не дрогнул, — и что только такие люди могут успешно им управлять. У меня уже была мысль просить моего отца купить «гнилое местечко» и баронетство: если будет одно, ему не придется долго ждать и другого, деньги сразу бы все устроили. Но стоит мне заикнуться об этом, как он начинает кричать: «Вздор все эти твои дворянские титулы, и общественный порядок, и гнилые местечки, и епископства, когда собственность в опасности! Государственные займы и войска — вот что нам нужно! Порядок и порядок! Штыки нам нужны, мой мальчик, да полезные налоги, чтобы нация приучалась сама удовлетворять свои нужды и поддерживать свой кредит. Да, молодой человек, если проценты по долгу останутся не оплаченными в течение двадцати четырех часов, вся ваша так называемая корпоративная организация умрет естественной смертью. А что будет тогда со всеми твоими баронетами? Многие из них и так уж порядочные бараны, со своей глупой расточительностью. Надо тебе жениться, Джек, и остепениться! У нашего соседа Силверпенни есть дочка в подходящем возрасте, превосходная девица. Единственная дочь Оливера Силверпенни будет отличной женой единственному сыну Томаса Голденкалфа. Но должен предупредить тебя, мальчик, ты еще можешь остаться без гроша! Не увлекайся воздушными замками, они дорого обходятся, приучайся смолоду к экономии, а самое главное — не делай долгов.
Анна улыбнулась моему шутливому подражанию интонации спикера Сэттона, но когда я умолк, ее ясные черты омрачились.
— Вчера я коснулся этого вопроса в разговоре с вашим отцом, — продолжал я. — Мысль о парламенте и баронетстве он находит удачной. Он сказал: «Ты был бы вторым в роде, Джек, а это всегда лучше, чем быть первым. Потому что человеку гораздо легче стать хорошим членом общества, если перед его глазами есть пример тех, кто жил до него и отличился своими заслугами или добродетелями. Если бы твой отец согласился стать членом парламента и поддержать правительство в этот критический момент, на его происхождение посмотрели бы сквозь пальцы, а ты впоследствии мог бы с гордостью оглядываться на его деяния. Но боюсь, вся его душа полна недостойной и унизительной страсти к наживе. Деньги — необходимая принадлежность высокого ранга, а без различия рангов не может быть порядка, а без порядка не может быть свободы. Но когда любовь к деньгам вытесняет уважение к происхождению и достойным поступкам, общество утрачивает то чувство, на котором основаны все его благородные начинания». Как видите, дорогая Анна, наши отцы придерживаются совершенно различных взглядов по очень важному вопросу. Так что естественное чувство к своему отцу и давнишнее уважение к вашему ставит меня в затруднительное положение: я не знаю, чей взгляд принять. Если бы я только встретил такую милую, умную и красивую девушку, как вы, которая пожалела бы меня, я женился бы на ней завтра же и построил бы все свое будущее на том счастье, которое можно найти с такой подругой.
Анна, по обыкновению, выслушала меня молча. Однако она смотрела на брак несколько иными глазами, чем я, и это стало ясно на следующий же день, когда молодой сэр Гарри Гриффин (его отец умер) сделал ей предложение и получил решительный отказ.
Несмотря на то, что в доме священника мне всегда было хорошо, я не мог не чувствовать, что занимаю в обществе, как говорят французы, ложное положение. Если известно, что молодого человека ждет большое богатство, его нельзя совсем не замечать в стране, управление которой основано на представительстве собственности и в которой «гнилые местечки», дающие место в парламенте, открыто продаются. И тем не менее те, чье наследственное состояние было скоплено их дедами, гордились этим случайным преимуществом и постоянно давали мне понять, что мое, как бы оно ни было велико, создано моим отцом. Сколь часто в это время я желал (как позже выразился один великий вождь нашего века) быть своим собственным внуком. Казалось бы, тот, кто ближе всех к основателю состояния, получает главную долю накопленного, а тот, кто ближе всех по своему поколению к основателю рода, прославившему себя и свое потомство, скорее всего испытывает на себе влияние его характера, и все же я скоро понял, что в высоко утонченном и интеллектуальном обществе, лишь только дело заходит о почестях и власти как награде для потомков, все решительно отказываются считаться с какими-либо разумными соображениями в этом вопросе. Я чувствовал себя не на своем месте, меня мучили неуверенность и стыд, уязвленная гордость и негодование, короче говоря, я занимал ложное положение и, к несчастью, такое, из которого я не видел удобного пути для отступления: разве только тоже заняться биржевыми спекуляциями или перерезать себе горло. Одна лишь Анна, добрая, кроткая ясноокая Анна, входила во все мои радости и горести и как будто видела меня таким, каким я был. Ее не ослепляло мое богатство и не отпугивало мое происхождение. В тот день, когда она отказала молодому сэру Гарри Гриффину, я готов был упасть перед ней на колени и благословлять ее.
Говорят, что, как ни изучай свой душевный недуг, он от этого не проходит. Я был живым примером той истины, что постоянные размышления о своих обидах и неудачах только усугубляют зло. Боюсь, что человеку свойственно недооценивать те преимущества, которыми он обладает, и преувеличивать те, которых он лишен. Сто раз за полгода, после того как молодой баронет был отвергнут, я принимал решение броситься к ногам Анны, и каждый раз меня удерживало опасение, что я недостоин столь превосходной девушки, притом внучки седьмого в роду английского баронета.
Не берусь объяснять связь между причиной и следствием, ибо я не врач и не метафизик. Но смятение духа, порожденное всеми моими сомнениями, надеждами, страхами, принятыми и не исполненными решениями, начало отражаться на моем здоровье. Я уже собирался уступить настояниям моих друзей (больше всех была озабочена Анна) и отправиться путешествовать, как вдруг меня призвали к смертному одру моего предка. Я покинул дом священника и устремился в город с поспешностью, подобающей единственному сыну и наследнику, вызванному по такому важному поводу.
Я нашел своего предка в полном сознании, хотя врачи уже отказались от него: обстоятельство, свидетельствовавшее о таком бескорыстии, какого трудно было ожидать по отношению к пациенту, по общему мнению, стоившему больше миллиона. Слуги и двое-трое друзей, собравшихся по этому печальному случаю, встретили меня с теплым сочувствием и всячески выражали участие и желание помочь.
Больной же встретил меня гораздо равнодушнее. Обращение всех его способностей на единственную задачу, суровая целеустремленность, часто подчиняющая себе тех, кто полон решимости победить, и обычно проявляющаяся в их внешней манере, а также отсутствие более тесных уз, слагающихся при обычном благожелательном общении, — все это создало между нами отчужденность, которую не могло преодолеть одно лишь естественное родственное чувство. Я говорю о естественном родственном чувстве, ибо, несмотря на сомнения, бросающие свою тень на ту ветвь моего генеалогического древа, которая соединяет меня с моим дедом с материнской стороны, право короля на корону не более очевидно, чем было мое происхождение по прямой линии от моего отца. Я всегда считал его своим предком de jure, как и de facto note 4, и готов был бы любить и чтить его как такового, если бы мои естественные стремления встречали больше теплоты с его стороны.
Тем не менее, вопреки этому продолжительному и неестественному отчуждению между отцом и сыном, наша встреча была не лишена некоторых проявлений чувства.
— Наконец-то ты здесь, Джек! — сказал мой предок. — Я боялся, мой мальчик, что ты опоздаешь.
Его затрудненное дыхание, изможденный вид и прерывистая речь внушили мне благоговейный страх. Впервые стоял я у ложа смерти, и грозная картина перехода человеческого существования в небытие и бесконечность неизгладимо запечатлелась в моей памяти. И это была не просто сцена смерти, но семейная сцена смерти. Не знаю, как и почему, но мне показалось, что мой отец, теперь походил на Голденкалфов больше, чем когда-либо раньше.
