Церенц - В муках рождения
«Нет, это не простой человек, — думал о нем Гурген, — и он имеет право быть нами недовольным… А мы, разве мы не имеем права роптать? Есть ли князь, который не подвергался удару меча, измене, козням, ограблению со стороны такого же, как сам, азата? Разве мой отец не погиб от руки своего же родича Арцруни, и все мое наследство не перешло к ним? Кому же мне тогда жаловаться? Вот уже восемь лет, как я скитаюсь по свету, покинув свой родной Васпуракан. И что я видел за это время? Повсюду тот же звероподобный человек, злой, льстивый, завистливый, безжалостный, чванливый в удаче, подлый в беде, словом, не человек, а жалкое животное.
Видел я недавно с парапета Манвела Мамиконяна, бежавшего от греческого императора, жизнь которому когда-то он спас. Он бежал к его врагам, чтобы спасти свою жизнь.
Вот я, прямой потомок Арцруни и Мамиконянов, я, Гурген, сын Апупелча, благородный князь, вступаю на землю своих предков как пленник, как раб, и негде мне преклонить своей головы. Все мое состояние, мое богатство — вот этот конь и этот меч… И, может быть, еще та, которая ждет меня… Мое единственное благо, единственное сокровище, моя жизнь — ты моя Эхинэ!.. Да, я счастливее, чем Ашот, я не променяю свою Эхинэ на великолепный трон князей Арцруни!.. Свою небольшую крепость Тортум с ее прекрасным озером и журчанием рек, с ее чудесными садами я не променяю на могучую Ванскую крепость Васпуракана, на Ванское озеро, на острова и густые леса. Вместо того, чтобы бороться с мятежами нахараров, искать выхода среди тысяч заговоров, быть всегда начеку, чтобы избежать безжалостных арабских мечей, коварства и обмана, я буду жить среди крестьян своего бедного Тортума, моих простодушных греков, которые не смогут обмануть тебя, если ты не глупее их. Да, с моей Эхинэ везде можно быть счастливым. Я сказал ей перед отъездом из родного края: „Или я погибну, или вернусь, чтобы тебя, княжну Рштуни, взять в мою небольшую область, где без горя и забот мы можем преклонить свои обездоленные головы вдали от наших знатных родичей, не пожалевших самых подлых средств: убийства, заговоров, ложных показаний, — чтобы расхитить наследие двух сирот!..
Великий князь Ашот при нашем последнем свидании, когда я просил его вернуть мое отцовское наследство, сказал:
— Я хорошо знаю, что мой дед поступил несправедливо и жестоко, убив твоего отца и захватив его земли, но если каждый нахарар вернет настоящему владельцу захваченные им земли, то у него не останется и небольшого поля с жалкой хижиной. Ты молод и родовит, храбр и силен, послужи мне верой и правдой, и я тебя вознагражу. У тебя будет свой дом, земля, сады. Если же я останусь доволен тобой, то сделаю тебя владельцем замка и сел. Но если ты еще раз заговоришь об отцовском наследии и о совершенном злодеянии, знай, что я не прощу тебе этого. Тогда берегись!..
Столь малая щедрость и столь великая угроза мне пришлись не по сердцу.
„Вместо того, чтобы за эту цену служить тебе, я поеду и буду служить греческому императору“, — подумал я. — И я перешел через реки Арацани и Евфрат, вступил в греческую армию как раз во время войны и — удивительное совпадение — греческим спарапетом оказался не только армянин, но и мой родич, военачальник Манвел Мамиконян. Тот самый, кто спас от плена и смерти императора Теофилия. Когда спарапет увидел меня, тогда еще безбородого восемнадцатилетнего юношу, узнал, кто я и кем были мой дед и мой дядя, он окинул меня взглядом и сказал:
— Хоть ты и юн, но не можешь не быть храбрецом, раз ты потомок Арцруни и Мамиконянов. Иди же вперед, мой сын, ты счастлив еще и потому, что перед нами поприще славы — бранное поле. Ты в стане христиан, и одно это уже великое благо.
Едем же в столицу княжества Рштуни, едем, чтобы скорее вернуться в мой родной Тортум, где все готово к достойному приему моей Эхинэ, все, что может скрасить ее жизнь на чужбине. О, если она будет любить меня так же сильно, как я ее, она будет счастлива, даже вдали от своего Ванского озера!..“»
Долго еще ехали наши всадники, и молчание Гургена заставляло молчать и остальных, тем более, что пронизывающий до костей мороз сковывал их волю. Но было нечто, что не могло не нарушить молчания всадников. Это был голод. И когда небольшой отряд проехал монастырь Апостолов и свернул к Марку, а солнце стало клониться к закату, то, словно проснувшись от она, Гурген обратился к своим спутникам:
— Братцы, вы не голодны? Что вы молчите? Много ли мы проехали? Вахрич, ты эти места знаешь хорошо. Где ты? Голоса твоего не слышно. Или язык у тебя примерз к гортани? Ты даже есть не хочешь?
— Князь, — сказал, подъехав к нему, Вахрич. — По такому снегу мы проделали немалый путь. Возможно, скоро доедем и до Норашена. А если и завтра погода будет нам благоприятствовать, еще быстрее доедем до Датвана. Там уже дорога станет легче.
— Неужели путь от Норашена к Датвану такой трудный и долгий?
— Не трудный и не долгий, князь, но очень опасный в зимнюю пору. Небольшой восточный ветер — и мы погибли, потому что легкий ветерок, дующий с озера, в горах Гргура и Небровта превратится в бешеный ураган.
— Когда, по-твоему, мы доедем до Норашена?
— Если погнать коней, то к закату доедем.
— Что ж, погоним, если вы не очень устали и не голодны.
— Мне-то не трудно, князь, но наши благородные всадники, кажется, и голодны, и устали, хоть и не решаются говорить.
— Что ты, Вахрич, разве они не Арцруни?
— Да, Арцруни, но не каждый из них Гурген.
— Князья! — окликнул своих спутников Гурген. — Не лучше ли нам подхлестнуть коней и скорей доедать до Норашена? Заморим червячка, не сходя с лошадей, зато вечером хорошо поужинаем и отдохнем. Ну-ка, Вахрич, дай князьям чего-нибудь поесть.
— Я могу дать князьям не только поесть, но и слегка смочить горло. Глупые арабы, расхитив все, забыли о вине. А вино благородное, из Тарона. Верно ли то, что Святой Карапет пил только это вино перед тем, как попасть в рай, не знаю, но я наполнил им свой бурдюк.
— А ну, дай мне его.
— Соблаговоли, князь, — сказал Вахрич, протягивая бурдюк Гургену. Он достал из переметной сумы лаваш[26], мясо и раздал всадникам.
— Вино твое прекрасно, но ты должен был наполнить бурдюк до краев. Ты оказался беспечным, Вахрич.
— Нет, князь, он был у меня полон, но разве вино выдержит такую стужу? Оно испаряется тут же.
Посмеявшись над таким «чудом», всадники погнали коней и до наступления темноты приехали в Норашен. Крестьяне, увидев княжеский отряд, с армянским гостеприимством и почестями приняли его. Излишне говорить, что, к великому горю Вахрича и разочарованию остальных, вино в бурдюке скоро иссякло.
Еще затемно князь Гурген разбудил товарищей, и при лунном свете они доехали до Датвана, откуда, не останавливаясь, свернули на дорогу, которая вилась по берегу Ванского озера. Сегодня князь уже не говорил и не ел ничего, он только похлопывал по шее своего коня…
— Ну, Цолак, ты у меня молодец, умнее глупца, ты чувствуешь, что творится в моем сердце.
И конь, погоняемый Гургеном, мчался еще быстрее, между тем как всадники, не особенно довольные, тоже невольно подхлестывали своих лошадей.
Вахрич скакал в конце отряда и, посасывая остатки вина из бурдюка, бормотал про себя:
«Пошли бог тебе удачи, князь Гурген. Не знаю, в тебя ли вселился бес или в твоего Цолака. Если в Цоляка, ты бы давно изгнал его — так нещадно хлещешь бедного коня. Видно, бес вселился в тебя, и ты хочешь уморить и людей, и животных. Вахрич, тебе надо поговорить с князем, остальные, видно, не решаются. До сего дня он так не бесился, ехали мы себе, как полагается, по-благородному. Вчера было хорошо, он хоть и не говорил, но думал, а сегодня мчится вперед и не оглянется, не посмотрит, что стало с другими. А ну, Вахрич, догоним-ка князя!».
И погоняя ногами и руками свою несчастную лошадь, Вахрич, задыхаясь, догнал князя. Но ни князь, ни его конь не в состоянии были уже понимать что-либо. Чуть только князь потрепал коня по шее, тот понесся вперед, а услыхав за собой еще конский топот, помчался, как вихрь. Гурген, которого Вахрич считал одержимым, стремительно летел вперед, уже не обращая внимания ни на что.
«Вот и мой князь, лучший из лучших людей, — рассуждал измученный и отчаявшийся Вахрич. — Что ему до того, как замучились люди и кони? Взбрело ему что-то на ум, и летит вперед, а остальные, если не догонят, пусть растянутся на дороге… Ладно, пусть мчится, куда хочет, а я поеду, как смогу».
И Вахрич отпустил поводья. Гурген вскоре скрылся с глаз.
Глава пятая
Княжна Рштуни
Ни холод, ни длинная дорога и короткий день, ни наступившая темнота не помешали Гургену продолжать свой путь вдоль левого берега Ванского озера, то отдаляясь, то приближаясь к нему. Он ехал прямо по узкой протоптанной в снегу тропинке, изредка останавливаясь только для того, чтобы узнать название сел и дать отдышаться коню. И так, не делая нигде привала, доехал он до столицы княжества Рштуни и около полуночи спешился у крепостных ворот. Он нещадно стал стучать в железные ворота, но, судя по гробовому молчанию, царившему в крепости, казалось, ему и из думали открывать. Гурген был не из тех, кто легко приходит в отчаяние. Не для того скакал он четырнадцать часов без передышки в эту стужу, заездив до полусмерти своего Цолака, чтобы возвращаться обратно, когда сердце его трепетало при одной мысли об Эхинз. О, сколько он должен ей рассказать!.. Он поднял такой шум и грохот, так колотил в крепостные ворота, что окрестные крестьяне, выглядывая из домов, думали, что у цитадели стоит целая толпа, и были очень удивлены, увидев только одного человека. Наконец из сторожевой башни раздался чей-то голос:
