Решад Гюнтекин - Ночь огня
Приключись такое с другой девушкой, Марьянти еще неделю насмехалась бы и говорила об этом. Но в тот момент она только сказала: «Все в порядке, мне не больно» — и, стряхнув пыль с юбки, продолжила свое занятие.
Солнце освещало макушку Марьянти, каждый ее волосок переливался, лицо играло яркими красками, а кожа, под которой проступали тонкие нити сосудов, казалась прозрачной. Луч скользил по прохладной ткани блузки, мягко облегающей выпуклости тела, стекая по спине и груди. Невидимый пушок на коже вспыхивал огоньками, придавая коже муаровый блеск.
Вероятно, даже будущему мужу Марьянти не удастся увидеть ее так красиво освещенной и в таких деталях. Но как долго можно глядеть на человека, который иссушает твои самые восторженные слова, подобно ветру пустыни, и сам при этом молчит? По этой причине я оставался рядом с ней ровно столько времени, сколько требуется, чтобы проверить, как начищены вилки и ложки, а затем был вынужден развернуться и уйти. Но должен сказать, что это лишение оказалось не настолько важно для меня, как я тогда воображал.
Да, Марьянти была красива. Специалисты в области эстетики непременно стали бы подшучивать над тем, кому она пришлась бы не по душе. Но, увы, хотя я искренне верил, что такая девушка должна нравиться и даже покорять сердца, однако мысли о ней не заставляли кровь играть и не будоражили нервы. Что касается растрепанной остроносой Рины, которая сейчас наверху распевала песни и иногда подходила к окну с утюгом в руке, тут все было по-другому. Возможно, именно поэтому группу гладильщиц, в которую вошли она и Еленица, я оставил напоследок. Я поднимался по лестнице не быстрее и не медленнее, чем шел до этого, но теперь я ступал иначе, и даже тембр моего свиста изменился. Рина, в противоположность бесчувственной Марьянти, была все время начеку и постоянно кокетничала. Поняв, что я иду, она быстрым движением руки пригладила волосы, привела в порядок лицо и платье. Однажды я увидел, как она расстегивает пуговицу на груди. Но она сразу догадалась, что жест не остался незамеченным, и снова застегнула пуговицу.
Наблюдать за работой Рины и Еленицы было приятно. Но, как назло, не прошло и двух минут, как появилась Стематула. Она запыхалась, взбегая по лестнице, и сразу же встала над нами, словно надсмотрщик. Не умолкая ни на минуту, она, словно злая мачеха, обрушилась с бранью на девушек, испортив нам настроение.
Мы с Риной странным образом поняли друг друга. Когда Стематула отворачивалась, Рина делала мне многозначительные знаки, высовывала язык и насмехалась над подругой. К тому же попытка Стематулы вмешаться в чужие дела не увенчалась успехом: через пять минут снизу раздался голос тетушки Варвары:
— Стематула... Куда ты опять пропала?..
Стематула раздраженно повела плечами и не отозвалась.
— Я из сил выбилась, тружусь на кухне, уже от усталости падаю... Я что, не могу отдохнуть?
Через некоторое время тетушка пришла в ярость:
— Негодница Стематула... Ты что, под землю провалилась? Сковорода горит!
Девушка начала умолять меня:
— Кемаль-бей, прошу вас, скажите: «Я послал Стематулу к бакалейщику».
Но тут Рина, сделав вид, что не слышит, совершила подлость и, опережая меня, закричала:
— Госпожа, Стематула здесь!.. Вы хотите ее видеть? Сейчас придет.
У Стематулы побледнело лицо, глаза полезли на лоб. Если бы не мое присутствие, она, несомненно, накинулась бы на Рину; словно бешеный петух, и разорвала бы ее на части.
Она несколько раз сглотнула, собираясь сказать колкость, а потом, опустив голову, начала спускаться вниз, ни на кого не глядя.
Если бы этим все закончилось, инцидент был бы исчерпан. Но на середине лестницы Стематула молниеносно обернулась и увидела, как Рина копирует ее движения.
Тут я испугался. Стематула могла проявить характер и поднять страшный крик. Но она не стала этого делать. Поднявшись на несколько ступеней, она подбоченилась и медленно, выговаривая каждое слово, сказала Рине что^го по-гречески. Затем, уняв свое раздражение, она с радостным и довольным выражением на лице вприпрыжку спустилась по лестнице.
Девушки невольно закрыли лица руками. Я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, поэтому предпочел уйти в свою комнату и запереть дверь.
Через некоторое время я услышал чей-то плач. Я приоткрыл дверь и увидел Рину. Она уронила голову на стол, закрылась руками и содрогалась от рыданий. Еленица, склонившись, гладила ее волосы и лоб и что-то тихонько говорила.
Необходимо было вмешаться. Я подошел к девушкам и спросил:
— Что случилось, Рина?
Еленица говорила по-турецки хуже всех, но после небольшого колебания произнесла:
— То, что Стематула сказала, очень плохо, очень стыдно. Стематула плохая девушка...
Похоже, дело принимало серьезный оборот. Я понял, что надо разрешать ситуацию, и приказал:
— Ну-ка, Еленица... сходи вниз... и позови Стематулу...
Еленица страшно испугалась и принялась умолять:
— Не надо, Кемаль-бей... Вы хотите что-то сказать Стематуле... А она когда сердится... так страшно кричит... Прошу вас, Кемаль-бей...
Но я настаивал:
— Не бойся, Еленица... Я ничего дурного ей скажу... Приведи ее непременно...
Мои слова придали Еленице уверенности. Она спустилась вниз, вызвала Стематулу во двор, и они начали что-то тихо обсуждать.
Рина все еще плакала навзрыд. Я подошел к ней.
— Ну что ты как ребенок, Рина! — сказал я. — Неприлично себя так вести. Ты дразнила Стематулу... а она тебе ответила. Я не понял, что она сказала, но, очевидно, что-то непристойное... А ну-ка, подними голову...
Я склонился над ней, как до меня Еленица. Но когда я коснулся ее волос, между нами словно прошел электрический разряд. Меня охватил жар, какой бывает при сильном гневе, я схватил Рину за уши, силой приподнял ее голову и развернул ее лицо к себе.
Нужные слова не приходили в голову.
— Взрослая девушка, считай невеста,.. Тебе не стыдно?
Я почти кричал.
Ее лицо было заплаканным, губы распухли, глаза заплыли, на лбу обозначились две красных полосы от стыка столешниц, уши горели. Она не сопротивлялась, не^вырывалась, только вытирала нос платком.
Продолжая говорить что-то не связанное с причиной гнева, вроде «Если будешь так плакать, никто не возьмет тебя в жены и любить не будет», я взял полотенце и принялся грубо вытирать ей лицо.
Со двора слышались приглушенные, взволнованные голоса Стематулы и Еленицы, которые перебивали друг друга. Они вряд ли поняли, что происходит у нас с Риной.
Она немного успокоилась и уже не нуждалась в утешении, но не убирала мои ладони от своих щек.
— Я лучше пойду, Кемаль-бей, — сказала она.
— Я не стану удерживать тебя силой. Иди, если хочешь... Но это неправильно.
Рина непокорно откинула голову и приникла к моей груди, почти что упав в мои объятия.
Полагаю, нет, просто уверен: в тот день мы обязательно наломали бы дров. Но тут послышались шаги Стематулы и Еленицы, которые наконец-то пришли к согласию. Я быстро отпустил Рину, отступил на несколько шагов и с серьезным выражением лица остановился в ожидании.
Стематула была расстроена и казалась напуганной. Вероятно, она ожидала от меня упреков и боялась, что ее прогонят.
С серьезностью судьи, готового обвинить обеих, я приступил к делу:
Как вам не стыдно... Взрослые барышни, а дуетесь друг на друга, точно дети... Одна дразнит другую, та отвечает обидными словами... Я не понял, что сказала Стематула, но по всему ясно, какое-то оскорбление, гадость... Такая нелепая ссора, я даже не знаю, что сказать. Мне жаль вас.
Я и правда не знал, что сказать. Конференция началась успешно, но завершить ее никак не удавалось.
— Обе ждите меня здесь, — сказал я приказным тоном и быстро удалился в свою комнату.
Перерывая шкаф в поисках необходимого, я то и дело прислушивался к тому, что происходит снаружи. Но из прихожей не доносилось ни звука. Девушки, вероятно, со страхом и любопытством ждали моего решения.
Придав лицу серьезное, но все же гораздо более приятное выражение, я вновь открыл дверь, держа в руках несколько безделушек.
— Все три, подойдите-ка к этому столу. Что вы стоите, словно не понимаете?
Опустив глаза, девушки подошли к столу. Я положил по шелковому платку перед Риной и Стематулой, а перед Еленицей поставил бутылочку с одеколоном.
— Это подарки в честь вашего примирения. Возьмите их и немедленно помиритесь, чтобы я видел...
Движущей силой нищего церковного квартала была страсть к вещам. Ничего притягательнее этого для них не существовало. Все, вплоть до ребятишек, играющих на улице, тряслись над своим добром, даже самой ненужной мелочью, вроде грошового перочинного ножа из Албании или жестяной банки. Иногда в квартале происходили ссоры и драки, а главной причиной этого почти всегда становилось имущество.
