Юзеф Крашевский - Сфинкс
— Барчук и мне ее подсовывал, и другим еще, — добавил рассказчик; — но мы сами с усами. Франка красива, славные две коровы, прекрасная пара лошадей и прочее, но, но… Это "но" не очень вкусно. Я не люблю дележки.
Бартек серьезно задумался, взял медленно фуражку, бросил всем вокруг "покойной ночи" и ушел, покачивая головой и гадая на пальцах: сойдутся, не сойдутся.
— Э! — наконец, промолвил он: — кто не рискует, ничего не имеет! А ну! Попробую! Если б и случилось самое худшее, так я ведь не первый; а это такое глупое несчастье, что плюнуть на него, а не расстраиваться.
Случайно встретил Франку и поздоровался, сняв фуражку: "Добрый вечер!"
Девушка улыбнулась и, по-видимому, не была настроена против разговора. Бартек медленно проводил ее до соседнего забора и постарался проявить все свое остроумие, развязность и веселость. Гордая и серьезная Франка несколько раз, смеясь, блеснула белыми зубками. Этим на сей раз окончилось.
На другой день маляр несколько раз бросал краски и подходил в кусты сирени поговорить в окошко людской. Франка тоже проходила мимо с ключами гораздо чаще, чем накануне. Хитрый жмудин сообразил, что она ходила в погреб по обходному пути, ссылаясь на то, что там суше.
На завязывающиеся отношения пан Томаш смотрел весело и подшучивал над маляром. Жмудин улыбался, но не отнекивался и не спорил, когда ему говорили, что он влюбился в Франку. Действительно, стыдиться было нечего.
— Ну, что же, однако, будет? — спросил Бурда неделю спустя, когда уже все кругом шептались о романе между красавицей девушкой и жмудским медведем, как его называли.
— А что будет! — ответил Ругпиутис. — Медведь, как всегда медведь, вытащит борт и уйдет в лес.
— О! Так нельзя, мой милый! — поспешно и морщась, ответил пан Томаш. — Медведю могло бы попасть.
— А как же?
— Пусть медведь возьмет борт на плечи и уйдет в лес.
— Знаете, как ловят медведей в пущи около Медник?
— Нет.
— Я вам расскажу! Около борти устраивают клетку, мишка лезет за медом, а попадет в плен.
— А зачем ему хочется меду?
— Ба! Верно! Но если бы медведь взял с собою борт, то, что он получит сверх того?
— Я тебе не раз говорил.
Бартек покачал головой
— Знаете что, ваша милость! Если б я женился, а кто-нибудь. Давая приданое жене, хотел окупить мое бесчестье…
— Ну, тогда? — с натянутой улыбкой спросил пан Томаш.
— Я бы не уступил.
— Кто же тебе наговорил глупостей?
— Это так, само прилетело.
— Откуда? Не иначе, как глупые языки наплели.
— О, это ветер принес, ваша милость!
— Ну, так пусть ветер и унесет. Бог знает, что и зачем выдумываете. Я хочу дать приданое Франке из-за Вероники. Я лично никаких домогательств не имею.
Бурда высказал это естественным тоном, пожав плечами; но внимательный жмудин подметил бегающее выражение глаз говорившего.
— Никаких домогательств? — переспросил Бартек, прикинувшись простофилей.
— Оставь же меня в покое! — ответил Бурда с презрительной ужимкой. — Ведь этот ребенок у меня вырос, да и не кажется мне такой красавицей как вам, потому что с малолетства была у меня на глазах.
— Ну, если так, то я просил бы вас… — поклонившись в ноги; воскликнул Бартек, — отдать мне Франку и замолвить за меня словечко у барышни. Выдайте ее за меня замуж. У меня своя земля, свой дом (Бартек никогда не называл избу избой), есть и средства к жизни.
Радостно сверкнули глаза господина Томаша; он сейчас же отправился к сестре. Бартек бросил работу и пробрался к людской, из-за сирени делая сигналы Франке.
Франка сейчас же выбежала.
— Ну, что? — спросила она.
— А что! Слово сказано.
— А пан?.
— Считает меня дураком, пошел радуясь, словно на свет родился. Но помни, красавица!
— Ведь я дала слово!.. — гордо ответила Франка.
— Я сегодня уже уйду будто бы домой, но уже с сумерек буду ждать в уголке. Если бы барину пришла в голову какая-нибудь странная фантазия, дайте мне сигнал или позовите, а я явлюсь сейчас же.
Обменявшись этими словами, быстро разошлись. Когда пан Томаш вернулся во флигель, уже Бартек, задумавшись, очень прилежно чистил кисти.
— Радуйся, Ругпиутис! — сказал он: — барышня согласна, я тоже, понятно. Дадим Франке пятьсот злотых, две коровы, две кобылы с жеребятами, десять овец, и приличное приданое. Надо что-нибудь сделать для сироты, отпуская ее в свет. Сегодня вас обручим, а после оглашения свадьба. Но помни, что надо уважать жену, чтоб мы не жалели того, что для вас делаем.
Жмудин бросился в ноги, по-видимому, очень тронутый и поднявшись, сказал:
— Ваша милость, если б не один недостаток, я бы был уверен, что Франка будет со мной счастлива.
— Ну, в чем дело?
— Мы все уже в роду чрезвычайно ревнивы — прости, Господи! — настоящие черти и ужасно мнительны. Так уж мы родимся все Ругпиутисы, очевидно, это с кровью переходит. Дед мой убил жену в пьяном виде из-за каких-то неясных подозрений. Отец часто свою первую бил зверски и без причины. Дядя сильно изранил управляющего, который ухаживал за его Феклюшей.
— Ну, и ревнуй, если хочешь! — ответил сумрачно пан Томаш, догадавшись, к чему клонится разговор. — Какое мне дело, что вы так ревнивы!
И ушел, посматривая косо на Бартка. Вечером устроили обручение с блеском и треском. Панна Вероника иронически поглядывала на Франку, как всегда гордую и молчаливую, на веселого жмудина, на брата, все время нашептывавшего девушке. Томаш, впрочем, вел себя прилично и заметив, что Ругпиутис смотрит на его нашептывание, только издали поглядывал на чернобровую красотку, словно думая:
— Чему быть, того не миновать!
Старая дева, казалось, прекрасно знала о всех возможных последствиях этого брака; это видно было по ее насмешливому выражению и блестящим глазкам. Бартек неизменно выказывал полное доверие и радость, ничем не омраченную, не проявляя даже следа подозрительности. Франка была красная, как вишня, робкая, но как всегда гордая и неприступная. Дворовые хихикали, пальцами показывая то на нее, то на барина, то на Бартка; последний видел все, даже насмешки, но делал вид, что ничего не замечает. Веселье и танцы затянулись до поздней ночи; жених ни на минуту не терял невесты из виду; когда все разошлись, подождал, чтобы пан Томаш ушел в свою комнату, и тогда лишь отправился спать в кусты сирени под окнами девушек.
Утром попрощался со всеми, взял свои вещи и отправился по направлению к Новому Дворцу и своей избе. Пан Томаш щедро расплатился, попотчевал водочкой и проводил, не умея скрыть, насколько он рад его уходу.
Теперь он начал как следует ухаживать за Франкой, которая будучи предупреждена, ожидала этого. Сестра между тем, занялась приданым, которое могло поспеть не так уж скоро, и даже из-за него пан Томаш настаивал, чтобы отложили свадьбу. По его словам, надо было снабдить сироту как следует. Между тем, он поджидал, не теряя из вида ни одного случая, могущего быть использованным.
Печальная и грязная история! Но если бы мы захотели выбросить из жизни и романа все неприятное и противное, что же бы осталось? Так мало прекрасного и чистого! Жизнь состоит из света и тени, а повесть, зеркало жизни, должна не раз пройти по грязным закоулкам, если хочет дать полную картину того, что зовется миром и человеком. Сколько погибло девушек благодаря подобным Бурдам, которым ничего не стоит сманить молодое создание уговорами, напоив, силой!
На этот раз, однако, планы пана Томаша рухнули. Девушка на все его нашептывания отвечала молчанием почти презрительным или смехом, что еще хуже. Иногда принимала сладкие словечки за шутку, иногда почти сердилась. Бурда привык к легким победам и не мог понять ее поведения. Время шло быстро, срок оглашения был близок, и приданое, хотя все время к нему прибавляли то да се, чтобы затянуть, тоже было почти готово. Каждую ночь Бартек незаметно, беспокоясь, ночевал под окнам невесты.
Наконец, доведенный до крайности, пан Томаш однажды решился ночью пробраться в комнату сестры, куда недавно переселилась Франка, несмотря на замечания панны Вероники. Почему-то старая дева никогда не разрешала на ночь запирать дверь на ключ. Сама она спала в темном алькове с отдельной дверью. Брат, заботясь об удобствах сестры, недавно велел ей устроить таким образом отдельную спальню. Служанка, которую теперь заменяла Франка, спала в прихожей на большом сундуке данцигской работы; на него клали сенник и переносную постель.
Все при дворе легли спать; послышался скрип дверей и в то же время раздался пронзительный крик девушки:
— Вор! Вор!
Этот громкий голос раздался всюду. Панна Вероника, боясь до смерти воров, спряталась с головой под одеяло. Почти сейчас же несколько человек с огнем появилось в окнах и у дверей. Бартек, одетый по дорожному, влетел в комнату с подсвечником в руках.
