Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Их беседа была продолжительной. Восклицаний «о великий царь» уже не было слышно — они торговались, как два купца, расхваливая каждый свой товар и постоянно стремясь завысить цену. Товаром Ареты была его армия, товаром Антипатра — Иудея. Правда, «товар» оказался на данный момент отобран Аристовулом, что несколько снижало цену. С другой стороны, Аристовул был недостаточно силен, и армии Ареты разгромить его, по мнению Антипатра, ничего не стоило.
Ни тот ни другой ни разу не упомянули в разговоре о римлянах, будто бы их и не существовало вовсе. Но они существовали и могли стать главным препятствием для осуществления планов и Антипатра и Ареты. Антипатр не говорил о римлянах потому, что, вмешайся они в дело не на стороне Гиркана, Арете просто никогда не добраться до «товара». Арета же молчал из гордости — великому царю невозможно было признать, что он боится Рима.
В данном случае гордость Ареты играла на руку Антипатру. Когда Антипатр вышел из дворца, лицо его выглядело усталым, но радостным.
Арета, когда остался один, снова подошел к сундуку и зарыл руку в монеты по локоть.
Ирод выбежал навстречу отцу, взял коня за повод и придержал стремя, снизу вверх вопросительно глядя на Антипатра. Антипатр не стал томить сына и, еще оставаясь в седле, с довольной улыбкой ответил на немой вопрос Ирода:
— Да, на Иерусалим!..
6. Ночной разговор
Вечером следующего дня Ирод услышал за окном чьи-то шаги и тихие голоса. Силуэты, мелькнувшие у стены дома, показались ему знакомыми — мать и отец. Прислушавшись, он осторожно раскрыл окно и спрыгнул вниз. Пригнувшись, пробежал к каменному забору, потом вдоль него. И вдруг замер, похолодев. Отец и мать стояли совсем рядом: она — прислонившись спиной к стволу дерева, он — упершись в ствол рукой.
— Значит, если бы он напал на вас, вы бы убили его жену и детей? — спросила мать, как видно продолжая начатый разговор.
— Но он не мог напасть, — ответил отец. — Кто решится обречь своих детей на смерть?
— И жену, — добавила мать как будто бы с укоризной.
— Да, и жену, — торопливо подтвердил отец.
Мать вздохнула (Ирод хорошо расслышал ее вздох — протяжный, горестный) и спросила с упрямством в голосе:
— Но если бы Аристовул все-таки решился напасть, то вы бы отважились?..
— Что? — переспросил отец так, будто не расслышал или не понял вопроса. Голос его звучал глухо, вяло, по всему было видно, что отвечать ему не хотелось.
— Решились бы убить жену и детей Аристовула? — твердо выговорила мать.
— А ты считаешь, что лучше бы Аристовул убил меня? — вместо ответа спросил отец настолько горячо и громко, что мать прислонила палец к губам и прошептала:
— Тише!
— Кипра! — значительно понизив голос, но так же горячо проговорил отец, — Мне не нравятся эти разговоры. Рассуждать о делах войны не дело женщины. Мужчины сражаются, а женщины рожают детей.
— Чтобы их потом убивали, — сказала мать.
Отец оторвал руку от ствола и заглянул ей в лицо.
— Я не узнаю тебя, ты всегда казалась мне решительной и твердой.
— И осталась такой, — грустно проговорила мать. — Мне просто жалко детей: и своих и чужих, особенно маленьких.
— Я понимаю, — вздохнул отец, — но что поделаешь, не я придумал этот мир. Что поделаешь, если всего в нем приходится добиваться кровью.
Они долго молчали. Мать закинула голову и смотрела на небо. Половина ее лица была в тени, половина освещалась неярким светом луны и выглядела особенно бледной. Отец стоял, глядя в землю, легонько постукивая носком сапога по стволу у основания. Мать первая прервала молчание, спросила:
— Но как же Аристовул выпустил вас? Он же мог тебя убить.
— Он бы сделал это, если бы мы не бежали из Иерусалима. Но не сразу, позже. Он дал слово при всем народе и не мог его тут же нарушить. Тем более что я и Гиркан согласились со всеми его условиями. Сначала он прислал гонца к нашему лагерю с требованием моей выдачи. Я передал, что готов выйти, но его семья останется в лагере, и предложил ему подумать прежде всего о судьбе его семьи, а не о моей смерти.
— Ну а он? Он не возобновлял свои требования?
— Нет, он тут же сам приехал на переговоры. Один, без охраны. Он смелый воин, этот Аристовул, я признаю это. Но об одном я жалею…
Отец не договорил, и мать быстро спросила:
— О чем, Антипатр?
— О том, что не убил его там же, ведь он был у меня в руках.
— Но он пришел один, он доверился тебе, твоей чести!..
— Опять ты об этом! — раздраженно откликнулся отец. — Я же просил тебя!..
— Да, да, — виновато проговорила мать, — рассказывай.
— Я не убил его, — уже без прежнего возбуждения продолжил отец, — а Гиркан стал плакать, называя его любимым братом, вспоминал, как они вместе играли в детстве. Мне кажется, что и Аристовул готов был расплакаться, но его сдерживало мое присутствие. Тогда же я подумал, что братья могут сговориться, и решил: если сумею выбраться в этот раз, то уже никогда не допущу их друг до друга.
— Но Гиркан любит тебя, — сказала мать.
(Ироду показалось, что отец усмехнулся беззвучно,
но он не мог рассмотреть — лицо отца оставалось в тени.)
На это замечание матери отец не ответил. Будто не слыша, тем же глухим, без выражения голосом он продолжил:
— Аристовул поставил свои условия: его провозглашают царем, а Гиркан будет жить как частное лицо, ему будут оказываться все почести, подобающие брату правителя. Мои отряды должны быть расформированы, а мне самому даруется прощение.
— И ты согласился?! — спросила мать словно бы недовольно.
— У меня не было другого выхода. Но я потребовал, чтобы он сказал это перед народом Иерусалима. Он согласился, и Гиркан бросился ему на шею. Я смотрел на их объятия, и мне хотелось выхватить меч и убить обоих, — Отец помолчал, шумно дыша, будто до сих пор не мог пережить горечь той минуты.
Мать проговорила ласково, дотронувшись до его руки:
— Ты поступил правильно. Ты поступил мудро — я горжусь тобой.
— Тут нечем гордиться, — буркнул отец и повторил упрямо: — У меня не было другого выхода.
Дальше он рассказал, уступая настояниям матери, как перед крепостной стеной собрались все жители Иерусалима и Аристовул провозгласил то, что обещал Гиркану и Антипатру. Они снова обнялись, теперь под приветственные крики тысяч глоток, и Гиркан опять плакал. Потом он поехал в дом Аристовула, а Аристовул — в царский дворец. Антипатр не поехал с Гирканом, остался в лагере, якобы для того, чтобы увести свои отряды. Он увел их уже вечером, опасаясь неожиданного нападения Аристовула — ведь теперь у Антипатра не было семьи самозваного царя.
Он вел отряды только до Иерихона, а на другой день тайно вернулся в Иерусалим, передав командование Фалиону и приказав ему двигаться к границе Аравийского царства.
В город он пробрался легко. Во-первых, у него там были свои люди, во-вторых, стражники вместе с жителями шумно праздновали окончание войны. Тогда же Антипатр подумал, злорадно усмехнувшись: «Не знают, глупцы, что настоящая война только начинается! Я еще заставлю вас плакать!» Сначала он не хотел идти к Гиркану сам, опасаясь быть схваченным (вот тогда бы его гибель оказалась неминуема), но все же решился — Гиркан мог испугаться посланника, поднять шум. Пришлось пробираться в дом подобно вору. Он благополучно пересек двор, аккуратно вскрыл кинжалом одно из окон первого этажа и влез внутрь. Прислушался — в доме не было слышно ни звука. Антипатр хорошо знал внутреннее расположение комнат в доме Аристовула — он не раз бывал здесь в отсутствие последнего. Осторожно ступая, он поднялся по лестнице на второй этаж, но, пройдя лишь несколько шагов по коридору, вдруг увидел свет факела, услышал шаги и окрик:
— Кто здесь?
У Антипатра подкосились ноги, и он, не в силах что-либо предпринять, прислонился плечом к стене. Перед ним вырос стражник — в одной руке он держал факел, в другой обнаженный меч. Стражник приблизил факел почти к самому лицу Антипатра, едва не опалив бороду, и издал невнятный возглас удивления. И в ту же минуту Антипатр узнал его — это был один из ветеранов армии царя Александра, офицер полка, которым когда-то командовал Антипатр. Они прошли не одно сражение, Антипатр даже помнил его имя.
— Иешуа, — прошептал он, — разве ты не узнаешь меня?
Лишь только он успел договорить, как откуда-то снизу замелькал свет и низкий мужской голос спросил:
— Что там? Это ты, Иешуа?
Несколько мгновений Иешуа колебался, переводя взгляд то к лестнице, откуда уже доносились тяжелые шаги, то снова на лицо Антипатра. Наконец он крикнул:
— Это я! Мне просто показалось.
— Ладно, — успокоенно проговорил мужской голос снизу, и шаги стали отдаляться.
— Благодарю, Иешуа, — снова прошептал Антипатр. — Мне нужно видеть первосвященника.
