Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 2
Играми руководил помощник командира полка, небольшого роста рыжебородый войсковой старшина Рюмкин.
Было объявлено, что игры начнутся с конных состязаний — джигитовки. В числе пятнадцати казаков своей сотни Егор также пожелал принять участие в состязаниях на своем Воронке.
Подтягивая Воронку подпруги, Егор обратился к Молокову:
— Ты, Дмитрий, удружи-ка мне своего Рыжка на один круг.
— Рыжка? — переспросил Молоков. — И на что он тебе?
— Я его спарю с моим Воронком и через обоих джигитовать буду, я им покажу, как наши работают.
— Ох, смотри, паря, не оскандалься! А Рыжка, что ж, возьми, мне его не жалко, только уздечку сниму с него, он и на недоуздке хорошо пойдет. — И, сожалеюще вздохнув, добавил: — Эх, жалко, станичника моего Кочнева убили, уж он бы раздоказал сегодня, понахватал бы призов.
— Всех, брат, не пережалеешь, на то она и война.
А на лугу уже выстраивались, равняли ряды больше сотни всадников. Рюмкин, картинно гарцуя перед строем на вороном скакуне, пояснял казакам:
— Пегвый пгиз, — войсковой старшина сильно картавил, — получит тот джигит, котогый без единой ошибки пгеодолеет все пгепятствия; сгубит десять лоз, один кгуг пгоскачет стоя, на втогом кгуге пгоделает ножницы, поднимет с земли тги пгедмета и последний кгуг пгоджигитует на обе стогоны. А тепегь слушать мою команду. Спгава по одному, — Рюмкин поднял правую руку, чуть помедлив, рубанул ею воздух, — ма-агш!
Правофланговый казак на кауром коне с места пустил его в карьер. Он легко преодолел все препятствия: насыпь, гробницу, яму, канаву, плетень. Перескочил он и последнюю, высоко на стойках подтянутую жердь, но каурый задел ее копытом задней ноги, уронил на землю. Казак обозлился, матюгаясь, хлестнул коня меж ушей нагайкой, повернул обратно. Стоящий позади Рюмкина полковой трубач, чернобровый, скуластый казачина Макар Якимов, махнул джигиту синим флажком влево, это означало: проштрафился, отъезжай в сторону.
С замиранием сердца следил Егор, как казаки один по одному отделялись от строя, полным карьером устремлялись вперед. И когда они, окончив все приемы, поворачивались лицом к строю, трубач Якимов махал им то синим флажком влево, то белым вправо. В последнем случае казак сразу же подъезжал к судейскому столу, получал призовой подарок.
Когда очередь дошла до Егора, он шумно вздохнул, слегка привстал на стременах, подобрал поводья и при слове «следующий» чуть склонился вперед. Рюмкин махнул рукой — ма-агш!
Вороной распластался в броском галопе, птицей перемахнул широкую канаву, легко взял второе препятствие, третье, четвертое. Перескочив последнюю жердь, Егор перевел коня на рысь, повернул к строю, глянул на трубача, тот сидел в седле не шелохнувшись.
— Значит, все идет по-хорошему, — довольно улыбаясь, вслух проговорил Егор и, заезжая на второй круг, чуть тронул вороного плетью — Держись, Воронко!
К началу второго заезда он снова разогнал вороного в карьер, на ходу перекинув стремена через подушку, встал в седле на ноги.
На последнем круге Егор решил показать, на что он способен. На джигитовку он пошел одвуконь, рядом с его Воронком шел заводной, рыжий, белоногий бегунец Молокова.
Чувствуя на себе сотни внимательных глаз, Егор крепко обхватил руками переднюю луку; спрыгнув с вороного на левую сторону, он пружинисто ударился носками о землю и, подхваченный встречной струей воздуха, перескочил через своего Воронка на рыжего. Новый прыжок направо, миг — и Егор снова на Воронке. Джигитовка Егору и на этот раз удалась хорошо; он птицей перемахивал через одного коня на другого, но с половины круга почувствовал усталость: руки от напряжения онемели, свинцовой тяжестью наливались ноги, а гимнастерка на спине взмокла от пота. Выбиваясь из сил, задыхаясь, сделал он последний прыжок, и, когда перевел коней на рысь, повернул обратно, трубач Якимов махнул ему белым флагом направо.
Уже подъезжая к судейскому столу, Егор увидел в толпе на пригорке хозяйскую сноху Мотрю, встретился с нею взглядом. Одетая в белую как снег льняную сорочку с рукавами, вышитыми черной и красной заполочью, и синюю рясную спидницу, Мотря стояла в толпе девчат. Сложив руки под грудью и лукаво сощурив карие глаза, она насмешливо смотрела на Егора, и чудилось ему, шепчет жалмерка:
— Гарный козак, гарный, тилько чего же ты до баб такий не смелый!
Но вот и судейская комиссия. За двумя в ряд поставленными столами разместились человек восемь офицеров. Посредине восседал сам командир полка — седоусый полковник Золотухин. Рядом с полковником его жена — моложавая, сероглазая блондинка в сиреневом платье и белой матерчатой шляпе-панаме. Она всего лишь неделю назад приехала к мужу в гости из Оренбурга, где у полковника был собственный дом. Справа и слева от полковника сидели: командир четвертой сотни есаул Шемелин, пятой сотни есаул Метелица и командиры других сотен.
Подъехав ближе, Егор спешился, держа Воронка под уздцы, встал во фронт и, глядя на полковника, отчеканил:
— Четвертой сотни рядовой Ушаков!
Полковник благосклонно посмотрел на Егора, улыбнулся в сивые усы:
— Молодец, Ушаков! Получай первый приз!
— Рад стараться, вашескобродие! — И, приняв из рук полковника приз — серебряный портсигар и фунтовую пачку турецкого табака, он вскочил на Воронка, отъехал в сторону.
Глава VIII
На дворе невыносимая жара. Казаки только что вернулись со стрельбища, и у походных кухонь выстроились очереди служивых с котелками в руках. Повара в колпаках и белых халатах, возвышаясь над толпой, ловко орудуют ковшами, надетыми на палки, разливают по котелкам щи. Поварам усердно помогают дежурные по кухне, кладут в котелки казаков порции мяса, выдают нарезанный ломтями черный хлеб. То и дело слышно:
— Следующий! Сколько вас?
— Пятеро.
— Сыпь на троих.
— Мне на двоих с Ванькой Исаковым.
— Прибавь, Митрич, щей-то хоть.
— Проваливай! Следующий.
У Егора в руках полуведерный медный котел — выпросил у хозяев. Получив на свою «артель» щи и пять порций хлеба, он уже пошагал к дому, когда услышал звонкий голос:
— Егорша!
Остановившись, Егор обернулся и в толпе казаков увидел своего посельщика Подкорытова.
— Подожди меня, дело есть к тебе.
— Ну давай живее, а то щи остынут.
— Сейчас.
С тремя котелками в руках и кусками хлеба под мышкой Под-корытов догнал Егора, шагая с ним рядом, сообщил:
— Письмо я получил из Антоновки, от сестры, замужем она там за Андреем Макаровым.
— Видал я ее в Антоновке, даже заходил к ним раза два. Ну и что?
— Пишет, что учитель у них, Бородин по фамилии, загуливает к твоей Насте… Да еще казак какой-то там, Травников, с фронту пришел… — И не докончил, заметив, как посуровел, изменился в лице Егор.
— Ну! — выдохнул он охрипшим голосом и, шагнув вперед, загородил посельщику дорогу. — Чего замолчал? Выкладывай, что пишет про Настю!
— Да так просто. — Подкорытов уже пожалел, что сболтнул лишнее, обидел посельщика. — Чего ты уставился на меня, как кривой на зеркало?
— Не виляй хвостом, говори, раз начал.
— Чудак ты, ей-богу. Ну, пишет, что видели Настю с учителем, только и делов. Она, может, по делу к нему приходила, а бабы, знаешь, из мухи слона сделают.
— Хитришь, гад. Ну и хитри, черт с тобой. Я и без тебя обо всем узнаю, напишу Архипу.
Егор повернулся к поселыцику спиной, зашагал к дому. Подкорытов посмотрел ему вслед, сожалеюще вздохнул:
— И черт меня копнул рассказать ему про Настю.
Когда Егор пришел к себе в клуню, его «артельщики» уже сидели в ожидании обеда вокруг перевернутого кверху дном ящика. Егор поставил на ящик котел со щами, тут же положил хлеб и, не сказав ни единого слова, вышел из клуни.
— Скурвилась, подлюга, — со злобой прошептал он, опускаясь на бревно, что лежало около клуни, — схлестнулась, стерва, с учителем.
Из клуни выглянул Молоков:
— Тебя долго ждать будем?
— Не хочу я, ешьте.
— Что значит не хочу, заболел, что ли?
— Отвяжись.
— Здрасьте вам! Ишо и осердился чегой-то! Ну, брат, у нас на сердитых воду возят.
Голова Молокова скрылась за дверью, а Егор, пришибленный горьким известием, продолжал сидеть на бревне, подперев щеку рукой.
«А может, врут про Настю, наболтали бабы, — думал он, — могут и наврать, а может, и правда, дыму без огня не бывает. Баба молодая, красивая, тот гад уприметил ее и подсыпался», — скрипнул зубами, чувствуя, как защемило сердце. Невольно вспомнилось Егору, как Настя провожала его до станицы, как, не стесняясь посторонних людей, целовала и, целуя в последний раз, сунула ему в руку пятирублевый золотой. Эта монета и теперь хранится у Егора, зашитая в папаху.
