Виктор Поротников - Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
– В отцовские покои побежала, – сказала Устинья. – Она сразу того коня узнала, аж засветилась вся!
– Ох, бедняжка! – На глазах у купчихи появились слезы. – Каково ей будет узнать такое. Вот горе-то!
– Что случилось? – Устинья решительно подступила к матери: – Говори же!
– Убили мунгалы отца и одного из братьев нашей Аннушки, – промолвила купчиха, утирая слезы. – И всех дядьев ее мунгалы порубили в битве, а мать ее в полон угнали. Токмо Кутуш и спасся.
Пораженная услышанным, Устинья бессильно опустилась на стул.
– Как же это?.. – растерянно проронила она. – Воистину горе-горькое!..
– Чего расселась! – мать дернула Устинью за рукав. – Иди, успокой Аннушку. Ты ведь для нее теперь как сестра. Кому, как не тебе, поддержать Аннушку в беде.
Устинья вскочила и стремглав выбежала из светлицы.
Она примчалась в мужские покои и увидела там бледного растерянного Аникея.
Аникей хотел было удержать сестру:
– Не ходи туда, Устя.
– Пусти! – Устинья оттолкнула брата и вбежала в трапезную.
Взору Устиньи предстали две обнявшиеся фигуры, замершие посреди просторной светлицы. Это были Кутуш и его сестра. Нушабийке плакала навзрыд, уткнувшись лицом в плечо брата.
Кутуш стоял с суровым непроницаемым лицом. На нем была рубаха из выделанной лошадиной кожи с нашитыми на ней круглыми металлическими бляшками, на поясе у него висела сабля.
На скамье, у стены, были брошены мохнатая половецкая шапка и плащ, подбитый волчьим мехом.
Ни брат, ни сестра не заметили Устинью.
Находившийся тут же купец Нездила молчаливым жестом велел дочери удалиться.
Попятившись, Устинья скрылась за дверью.
Аникей подошел к сестре, стал рассказывать ей о том, как татары на рассвете напали на половецкий стан. Обо всем этом Аникею и его отцу поведал Кутуш.
Устинья, не слушая Аникея, направилась прочь. Ее саму после увиденного душили слезы. Устинья вдруг явственно осознала, как это страшно потерять почти всех своих близких.
Тяжелая гнетущая печаль поселилась в доме купца Нездилы с приездом брата Нушабийке.
Глава седьмая. Любовь и яд
Встреча двух влюбленных произошла в сенях княжеского терема, на втором ярусе. Сени не отапливались зимой, эти помещения с большими окнами годились для жилья только в теплое время года. Комната, где уединились на этот раз тайные любовники, принадлежала ключнице Гликерии, с которой у Саломеи были приятельские отношения.
Давыд и Саломея сидели на скамье, тесно прижавшись друг к другу.
Собравшись с духом, Саломея завела речь о том, что Бронислав явно что-то заподозрил.
– Не иначе, кто-то из челяди подглядел за нами, – с тревогой в голосе проговорила Саломея. – Что же нам делать, любый мой? Я не могу жить без тебя!
Саломея намеренно сделала ударение на слове «нам».
– Я мыслю, бежать нам надо отсюда, – сказал Давыд. – Бронислав добровольно от тебя не отступится, Саломеюшка. Русь велика, городов в ней много! На Волыни или в Подвинье никто нас не сыщет, а мы с тобой заживем душа в душу!
– С тобой, сокол мой, хоть на край света! – промурлыкала Саломея. И добавила, понизив голос: – Токмо у меня есть задумка похитрее. Ежели Бронислав вдруг умрет, тогда я, как его вдова, унаследую половину его богатств. Тогда я смогу сочетаться с тобой законным браком, ненаглядный мой.
Саломея поцеловала Давыда в щеку.
– Муж твой крепок, как медведь! – промолвил Давыд. – Никакая хворь его не возьмет. У них в роду на здоровье никто никогда не жаловался.
– Брониславу можно в питье смертельного зелья подсыпать, – чуть слышно обронила Саломея. – Не лучший ли это будет выход?
Давыд, чуть отстранившись, изумленно взглянул на Саломею.
– Не надо смотреть на меня такими глазами! – жестко промолвила Саломея, смело встретив взгляд Давыда. – Знаешь ли ты, какая это мука дарить ласки постылому человеку, изображая при этом радость и удовольствие!
– Вот я и говорю, бежать нам нужно, – хмуро заметил Давыд.
– Чтобы скитаться и нищенствовать! – В голосе Саломеи прозвучали нотки неприятия. – Мы с тобой достойны лучшей доли, Давыд. И мы должны ее добиться! Даже если нам придется шагать по трупам!
И снова Давыд бросил на свою возлюбленную изумленный взгляд. Он и не подозревал, что в этой хрупкой на вид девушке таится душа беспощадного убийцы!
– В общем, Бронислава придется отравить, – холодно подвела итог Саломея.
– Как?! У меня нет смертельного зелья, – сказал Давыд.
– У меня есть, – сказала Саломея непреклонным тоном.
– Это же тяжкий грех, Саломеюшка! – после долгой паузы проговорил Давыд. – Как же мы станем жить потом с грехом-то эдаким на душе?
– Всякий грех замолить можно, – стояла на своем Саломея. – Иль я не желанна тебе? Будь же мужественным, Давыд. Тебе и делать-то ничего не придется. Я все сделаю сама.
Однако сказать, это еще не означает сделать. Легко подсыпать яду в питье, но нелегко дать это питье человеку, который искренне любит тебя, угождает всем твоим желаниям и капризам. Мысль о том, что, выпив яд, Бронислав еще несколько дней будет мучиться у нее на глазах, приводила Саломею в нервную дрожь. Всеми силами своей души Саломея пыталась заставить себя дать яду Брониславу, эта внутренняя борьба терзала Пейсахову дочь днем и ночью. Саломея старалась возненавидеть Бронислава самой лютой ненавистью, чтобы под воздействием этого чувства справиться со своей душевной слабостью, одолеть в себе жалость. Но всех усилий и ухищрений Саломеи хватало лишь на то, чтобы приготовить смертельный напиток. Когда же ядовитое зелье нужно было подать супругу, то в Саломее поднималась волна отвращения к себе самой. И она тут же шла на попятный.
Так продолжалось больше месяца.
За все это время Давыд и Саломея встречались лишь дважды.
Давыд при этих встречах с волнением справлялся у Саломеи о здоровье Бронислава. Саломея всякий раз с хмурым видом отвечала, что у нее не поднимается рука на злодейство.
Убедившись окончательно, что ей не хватит мочи загубить нелюбимого мужа, Саломея поставила условие Давыду: либо тот изводит Бронислава ядом, либо они встречаются последний раз.
– Как же я подсыплю яду Брониславу? – недоумевал Давыд. – Не в гости же мне идти к нему?
– У Юрия Игоревича пир намечается, и Бронислав приглашен туда будет, – сказала на это Саломея. – Вот на этом застолье ты и сделаешь то, чего я не смогла. Желаю тебе удачи, сокол мой!
Саломея поцеловала Давыда в лоб.
Иудейка видела по лицу Давыда, какая внутренняя борьба происходит в нем, поэтому не торопилась уходить, ожидая, что возьмет верх в Давыде: любовь к ней или боязнь тяжкого греха. Любовь все же победила христианскую добродетель, но при этом у Давыда был такой несчастный вид, что это слегка разозлило себялюбивую Саломею.
Перед уходом Саломея не удержалась и зло пошутила:
– Токмо не заплачь, мой милый, когда увидишь, что Бронислав наконец-то проглотил смертельное питье.
* * *Этот пир в княжеском тереме Саломея ожидала и с тайной радостью, и с душевным трепетом. Чтобы Бронислав не вздумал и ее взять на это застолье, Саломея загодя уехала из Рязани к родителям в Ольгов. Бронислав не удерживал жену, изрядно устав от ее нервозных капризов. Он надеялся, что, погостив в родительском доме, Саломея излечится от своей раздражительности.
Бронислав и не догадывался, с какими мыслями прощается с ним его юная прелестная супруга перед тем, как сесть в крытый возок, запряженный тройкой белых лошадей.
«Какое счастье, что я больше не увижу живым этого гордеца! – думала Саломея, едва коснувшись кончиками губ мужниных уст, обрамленных густыми темно-русыми усами и бородой. – Лишь бы Давыду достало духу сотворить зло ради нашего будущего счастья!»
Пейсах пришел в неописуемое волнение, узнав от дочери, что, вопреки его наставлениям, Бронислав все еще жив-здоров.
– Я дал тебе яд не для того, чтобы это зелье кочевало по чужим рукам, – сердито выговаривал дочери Пейсах, оставшись с нею наедине. – Любимому своему доверилась, глупая! Ох, подведешь ты меня под монастырь, доченька!
– Давыд не раз в сече бывал, – сказала Саломея. – Ему храбрости не занимать!
– Травить человека ядом – это тебе не мечом врагов рубить, тут не храбрость, а подлость нужна, – зашипел Пейсах, приблизив к лицу Саломеи свои недовольно прищуренные выпуклые глаза. – В таком деле совесть свою надо уметь усыпить или не иметь совести вовсе. А Давыд, судя по всему, страдает излишним благородством. Жизни он не нюхал, княжич твой! Испортит он все дело, чует мое сердце!
Живя в родительском доме, Саломея все ждала, что из Рязани примчится гонец с известием о скоропостижной смерти ее супруга. Дни проходили за днями, а печальный гонец все не появлялся.
«Неужели яд не подействовал? – недоумевала Саломея. – А может, Давыд так и не решился на это? Оробел, раскаялся?..»
