Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Но он призвал всех к молчанию, и толпа покорно умолкла, а он сказал:
— Не кричите чересчур громко, как будто в нашей орде тысячи воинов и лошадей. Пока что нас мало, и ваша радость может обернуться горем ближайшей же ночью, если хищные псы Таргутая набросятся на нас, — их во много-много раз больше.
Собравшиеся снова разделились на небольшие группы, вернулись к любимым играм и пили молочное вино из больших кружек.
А хромоногий старик спустился тем временем к подножию холма и попытался приблизиться к Темучину. Он кружил вокруг него, как кот, подобострастно глядя на сына Есугея и жадно пытаясь поймать своими желтыми глазами его взгляд. Я встал за толстый ствол полевого илима, но не потому, что опасался гнева Темучина, а потому, что хотел дать Хромому Козлу возможность донести до Темучина свой ядовитый навет, не будучи им замеченным.
Я не знаю, сколько слов он нашептал Темучину на ухо, может быть, пять, но никак не больше девяти — как получил от Темучина удар такой силы, что старик кулем повалился на траву и задергался, как выброшенная на берег рыба. Я сразу же вышел из-за илима и вместе с другими поспешил туда, где это произошло.
Темучин увидел меня, улыбнулся и, не называя меня по имени, проговорил, указывая на Хромого Козла:
— Этот, что визжит от боли, как раздавленная ехидна, хотел посеять вражду между мной и моим другом. Выходит, он презирает и меня, и моего друга, хочет внушить мне, будто я не знаю, что такое быть другом и что значит иметь друга.
— Мы убьем его! — воскликнул бритоголовый юноша.
Темучин удержал его со словами:
— Неужели ты хочешь омрачить наш с Бортой праздник, хочешь, чтобы мы смешали вино с кровью? Гоните его в глубь леса. Пусть он там перешептывается с дикими зверями, шипит и пресмыкается, как змея. Забудьте о нем, как выбросил его из своей памяти я.
Его прогнали, а Темучин обнял меня:
— Извини меня за восемь слов, злых, лживых, грязных, за восемь капель яда, которые попали мне в ухо, пока я не расправился с ним!
Вечером я сидел еще некоторое время рядом с Темучином на теплом ковре перед шатром Борты. Лето уже состарилось и охладело, но лица наши горели от выпитого вина.
Когда Темучин удалился со своей женой Бортой, я спустился с холма, прошел мимо других юрт к своей, думая о моем покойном отце и его словах.
Под шкурами было жарко. Я закрыл глаза, чувствуя радость на сердце.
Глава 5
ЧЕТЫРЕ ЧУЖИХ ВСАДНИКА
Солнце посылало теперь совсем немного тепла, а ветер сдувал с деревьев мертвые листья. Лес как бы похудел. Река вздулась и несла на своей спине на север пожухшие листья. Мы вернулись из Черного леса, что на реке Туле, где передали хану Тогрулу дорогую шубу и напомнили ему о его дружбе с Есугеем.
Застолье позади, позади молодецкие забавы, и по вечерам воины поглядывали в сторону холма, на котором стояли шатры Борты и где жило счастье Темучина.
С окончанием лета начал иссякать и кумыс. Женщины жаловались не меньше мужчин: кобылье молоко веселило и их, день без кумыса — все равно что пасмурный день. По вечерам они пели в юртах:
Когда степь зеленеет
И длинные стебли колышутся на ветру в соку,
Кумыс пенится в наших ведрах и кубках,
Пенится и течет по праздникам рекой.
Когда степь желтеет
И длинные стебли колышутся на ветру, увядая,
Кумыс не пенится в наших ведрах и кубках,
Не пенится и не течет по праздникам рекой.
Но мы мечтаем,
Мечтаем о зеленом свете степей,
О колышущихся на ветру сочных стеблях,
Когда опять запенится кумыс в наших ведрах и кубках,
Запенится и потечет по праздникам рекой.
По утрам я уходил теперь не только ловить рыбу, но и на охоту в лес, потому что близилось время, когда волки начинают худеть, а их шкуры подниматься в цене.
Однажды мы с Темучином и Бохурчи, который прижился уже в нашей орде, поскакали в степь, пожелтевшую так, как о ней пелось в песне. Она совсем опустела и была до того негостеприимной, что бросала нам в глаза пригоршни песка. Встречный ветер раздувал оперения орлов, которые мы еще украсили, воткнув пышные перья сов. Орлы сидели на наших затянутых в кожаные перчатки кулаках.
Матово-красный шар солнца катился по облакам.
Вдали блеснул краешек озера.
Кричали чибисы.
Когда мы наметом пролетали теснины, мы слушали где-то совсем рядом свист байбаков, а под облетевшими кустами шныряли разные мелкие пушистые зверьки.
Мы ушли далеко в степь, дальше, намного дальше, чем обычно, но никого, кроме мелкого зверья, разбегавшегося при нашем появлении кто куда, и ничего, кроме перистых облаков над головами, не видели.
У маленького озерца, покрытого ранним утром тонким слоем льда, мы нашли первые волчьи следы. По расстоянию между широкими лапами сразу можно было догадаться, какой это крупный зверь; чуть в стороне лежали обглоданные кости.
Мы спешились и дальше пошли пешком. У невысокого холма присели и сняли с орлов маленькие наглазники, украшенные серебряными коронами, чтобы их глаза увидели то, чего не видели наши.
Когда поднявшийся ветер прогнал с неба облака, солнце позолотило степь. Вот она у нас перед глазами и под ногами, таинственная и необозримая. Там, где она смыкалась с небом, она не кончалась, а казалось, снова начиналась.
Сколько времени мы просидели молча, не скажу, но все мы встрепенулись, когда орлы напружинили крылья, защелкали клювами и, застыв, уставились в одну точку.
Мы отпустили их.
Сначала они спрыгнули на землю, забили могучими крыльями по хрупкой льдистой траве, а потом взмыли ввысь и улетели в сторону долины и в сторону степи, а три их тени беззвучно скользили внизу.
Мы вскочили в седла и помчались за орлами мимо озерца, на котором ночной ледяной покров успел уже растаять. Орлы сближались с волками. И вот они набросились на воющих зверей. В поднявшемся и завертевшемся столбе пыли плавали орлиные перья.
Мы спешились совсем рядом, мгновенно надели на орлов кожаные наглазники и поддели под их горбатые клювы по куску сушеного мяса, а потом задушили подыхавших волков, старого и молодого, содрали с них шкуры, трупы же оставили лежать как приманку.
К полудню у нас было уже семь шкур. Это было куда больше, чем обычно, но так как мы забрались очень далеко в глубь степи, мы на богатую добычу и рассчитывали.
Только мы собрались повернуть лошадей, чтобы вернуться в орду до захода солнца, как в теснину въехало четыре всадника в остроконечных войлочных шапках, как и у нас, и в таких же длинных и пестрых, как у нас, халатах. У них были при себе луки и полные стрел колчаны.
Они остановились в двадцати шагах от нас. Крупы их лошадей лоснились от пота.
Сидевший на белой лошади всадник крикнул:
— Что вы здесь делаете?
— Разве ты не видишь наших орлов и волчьи шкуры? — ответил Темучин.
— Значит, эта теснина и степь за ней принадлежат вашей орде?
— Так оно и есть!
— А кому принадлежит орда?
— Темучину.
— А где же сам Темучин?
— В шатре своей супруги.
Они пошептались, рассмеялись, и всадник на белой лошади спросил:
— Он женился?
— Мог бы он иначе находиться у своей жены?
— Далеко отсюда до его орды?
— Ты становишься невежливым, незнакомец! — сказал Темучин. — Вы задаете вопрос за вопросом, будто находитесь в своей орде и имеете право допрашивать нас! Но это вы находитесь на нашей земле, и, значит, мы имеем право узнать, кто вы и зачем вы здесь.
— Может быть, ты прав, — равнодушно ответил тот. — Но наш вождь послал нас задавать вопросы, а не отвечать на них. Приказано — сделано!
— В таком случае вашему вождю должно быть известно, что мы не примем вас как гостей. А с разведчиками мы поступаем так же, как с ними поступаете вы и как того требует закон степи.
— Нас четверо!
— Вы хотите сказать, что нас только трое? Я не слепой, незнакомец!
— Итак?..
— Не шевелись! Не отрывай рук от уздечки и не отводи глаз от меня. А если попытаешься, я уроню орла с кулака, и не успеет он еще коснуться лапами травы, как вам в спины вонзятся четыре стрелы!
— Вы хотите обмануть нас! — сказал всадник на белой лошади. — Когда мы въехали в теснину, мы никого, кроме вас, не видели.
— Если вы такие бесстрашные, что ж — оглянитесь! Правдивость моих слов сбросит вас с лошадей!
Они начали совещаться. Сидя в седлах прямо и неподвижно, они не отрывали рук от уздечек и не сводили с нас глаз. Только их лошади встряхивали гривами, прогоняя назойливых мух, залезавших в рот и в ноздри. Они долго совещались, эти незнакомцы. Сначала переговаривались совсем тихо, потом подняли голос, а под конец перешли на крик. Их старший требовал, чтобы кто-то один оглянулся, но никто из троих не осмеливался.
