Мелвин Брэгг - Дева Баттермира
Обзор книги Мелвин Брэгг - Дева Баттермира
Мелвин Брэгг
Дева Баттермира
Часть первая
Свободен я теперь, на воле, без оков
И властен выбирать я по сердцу жилище.
Уильям Вордсворт. «Прелюдия»Репетиция в Песках
Она внимательно наблюдала, как он, чуть прихрамывая и все же сохраняя в поступи грацию хищника, направляется прямиком на запад. И в который раз она задавала себе один и тот же вопрос: глупец он или же настоящий смельчак. Все знали, что Пески — до чрезвычайности опасное место, но этот человек, пренебрегая услугами проводника, в одиночестве бродил по просторам, которые более всего таили в себе угрозу. Он довольно долго интриговал ее своими уединенными прогулками, и на сей раз, желая предупредить его, она решила последовать за ним. Накинув на плечи ярко-розовую ажурную шаль, она вышла из хижины. Ребристая и влажная после недавнего отлива поверхность песков отливала серебром и была тверда, точно штукатурка. Женщина шла быстро, легко, то и дело оглядываясь по сторонам: здесь, в песках, лишь неусыпная осмотрительность могла спасти от неожиданной беды, и она по своему горькому опыту это хорошо знала.
Сразу за фермой она заметила знакомую ей девушку, Сэлли, оставшуюся присматривать за его конем. Почти недвижимая, она стояла словно околдованная видом удаляющегося крепко сложенного джентльмена, который к тому моменту успел далеко отойти от нее по влажному пологому берегу залива. Ее взгляд, полный отчаяния и горечи расставания, непрерывно следовал за ним, точно она провожала в последний путь Спасителя. Но он так ни разу и не оглянулся.
Белое призрачное солнце показалось сквозь гонимые ветром серые облака, отбросив на свинцовую гладь озерных вод зловещее голубоватое отражение. Вот уже несколько часов подряд океанский отлив жадно вбирал в себя воды из устья залива — настало время, когда путешественники, ведомые проводниками, устремлялись на просторы мелководья. Нетерпеливые рыбаки устроили настоящие скачки по Пескам верхом на лошадях и в повозках, сетью собирая богатый улов по отливу; в то время как таким бедняжкам, вроде женщины и девочки, оставалось лишь собирать дары моря вдоль переменчивой кромки прибоя. Еще немного, и величественно обнажающееся дно океана окажется в грубом всевластии человека. Но день за днем каналы, обломки кирпичей, мхи, грязные низины, зыбучие пески и сами изменялись под воздействием чудовищного и непредсказуемого могущества вод.
Он прошел около двух миль и остановился. Из кармана мышиного цвета жакета с высоким стоячим воротником он вытащил бумаги и пристально посмотрел на них. Но, нисколько не торопясь приступать к делу, ради которого проделал такой долгий путь, он внимательно огляделся по сторонам, лишний раз убеждаясь, что остался в полном уединении.
Ему уже не раз доводилось посещать Ланкастерские пески, и все же он по-прежнему не мог привыкнуть к их пространствам. Он видел холм за песчаными грядами и полагал, будто до возвышения около мили, тогда как на самом деле оно находилось раз в пятнадцать дальше. Несколько женщин, низко склонившись, неторопливо двигались по глади песка. Он уже знал, что таким образом они отыскивают съедобных моллюсков, но, прекрасно различая их фигуры на горизонте, он вряд ли мог бы сказать, сколько миль его отделяет от них — две, четыре или шесть.
Пара повозок и группа легких экипажей с двуколками кавалькадой тронулись с того самого места, откуда пришел он сам, — расстояние придавало им таинственности, и на секунду ему привиделись пустыни Востока, о которых он так любил толковать, древняя гармония извечных путешествий, Великий шелковый путь через Самарканд и Катай [1]. Ниже по мелководью залива, как ему казалось, он различал рыбаков, которые, широко расставив ноги, управляли крохотными суденышками, скользя по морю, как по суше, словно повелением Господним [2]. Чуть ближе — и все же на значительном расстоянии — виднелось несколько одиноких сгорбленных фигур. Эти люди, поглощенные монотонной работой, сгребали и перебирали песок в поисках ежедневного улова, но все они находились на достаточном удалении как друг от друга, так и от него. Он чувствовал себя в совершенном уединении и в безопасности там, где еще несколько часов назад царили океанские воды.
Пропустив пару стаканчиков или же будучи в приподнятом настроении, он любил повествовать, как еще тринадцать лет назад «удостоился чести» — более подходящего слова не сыщешь: именно «удостоился чести» лицезреть самого Кембла [3] в роли Кориолана на подмостках «Друри-Лейн». Ему многое удалось почерпнуть из этой постановки. Именно о Кембле он теперь и думал, в точности подражая движениям великого актера во время его выхода на сцену в первом акте. Намеренно кружа на одном месте, как собака, выискивающая удобное место в траве, он словно давал себе возможность ощутить то самое пространство, которое принадлежало единственно ему, защищенное от любого постороннего вторжения. Он воображал, будто именно то же самое проделывал и Кембл на сцене.
Он кружил на месте, а его взгляд рассеянно скользил по природному амфитеатру. Лишь подобное сравнение приходило на ум при виде пышной природы, буйно разросшейся по берегам залива. Она представляла собой готовую внимать аудиторию, чрезвычайно чуткую к любому просвещенному взгляду или голосу. В здешних краях он слыл путешественником по озерам. Для всех, кто впервые посетил Озерный край, вершины его величественных гор казались подлинным венцом земного рая, однако ж эти красоты нисколько не трогали и не волновали нашего героя. Ему же все это представлялось лишь глухой провинцией. В ланкастерской гостинице, где он остановился, не смолкала пустопорожняя болтовня о вновь обретенном рае на этой грешной земле. Художники и поэты, богатые путешественники и представительные молодые люди приходили в восторг от озерного пейзажа. Преследуя собственные цели, он даже с готовностью прогуливался до самого устья залива с некоторыми из них, кто побогаче. Но в конце такой прогулки перед его взором возникало лишь безбрежное и пугающе пустынное пространство, совершенно безлюдное и в лучшем случае оживленное одиноким временным жилищем. Он любил город. Ему подобный ландшафт представлялся мертвым.
Он не смог бы припомнить ни одного названия растения, из тех, что покрывали причудливо взбиравшиеся вверх террасы и известняковые скалы, словно выточенные резцом скульптора, к северу от залива: смолевка обыкновенная, скабиоза, вороний глаз — для него все они были просто низкорослым кустарником. И когда он, вскинув голову и расправив крепкие плечи, взглянул на небо, совсем как Кембл в финале пьесы перед тем, как рухнуть навзничь, то увидел множество птиц: куликов-сорок, кроншнепов, чибисов, черноголовых чаек — однако, не замечая ни малейшей разницы между ними, он отличал одну от другой лишь по размерам. В его понимании — обычные пернатые, однако же служившие приятным украшением небосвода, который сейчас быстро освобождался от облаков, очищаясь до ультрамарина. Он повернул лицо к солнцу, ставшему нестерпимо ярким.
У него перехватило дыхание. Солнечные лучи упали на влажный после отлива песок, ровный и твердый, и все вокруг словно залилось серебром — акры, мили, беспредельные просторы серебра, словно гигантский сказочный щит, брошенный ему под ноги. Ощутив невиданное воодушевление, точно античный герой, он замер на секунду, а затем посмотрел на рукопись, которую держал в руках. Он начал.
Женщина, собиравшая моллюсков, успела преодолеть расстояние, подойдя к нему совсем близко. Она шла по ветру и, будто сетью тщательно просеивая пальцами морскую воду, складывала креветок в заплечную корзину с крышкой. И хотя лето перевалило за вторую половину, вода оставалась холодной, и ее руки почти онемели. Все это время она брела по колено в воде по каналу, который почти скрывал ее склоненную фигуру, но вот она остановилась и выпрямилась, вслушиваясь и улавливая его бормотание на легком ветру, веявшем над Песками, точно песнь моллюска, которая ведет тебя к богатому улову. Она подошла еще ближе…
Привычка, даже самая безобидная, сложившаяся всего за несколько дней, может создать немало неудобств. Впоследствии он написал в своем дневнике, что разговаривал с пустынным заливом «с увлеченностью душевнобольного».
— Я, — снова начал он, обращаясь к небесам, песку и воде, — Александр Август Хоуп, полковник, член парламента от Линлитгошира и младший брат графа Хоуптона. Благоприятная фамилия — Хоуп[4]. Она совершенно отвечает надеждам моего дорогого батюшки. Он полагал, будто она вдохновит меня на самые высокие стремления, если конечно же соответствовать собственной фамилии… отлично, я ни в коей мере не должен об этом забывать! А если к ней к тому же добавить имена двух величайших воинов древности, одного греческого, а другого римского, — и в самом деле превосходно, греческого и римского, — то уж и вовсе звучит как цитата: Александр Август. Ваш покорный слуга, сэр; ваш покорный слуга, мэм; тяни «э-эм», не забывай тянуть гласные — ваш покорный слуга, мэ-э-эм. Затем поклон, не слишком глубокий, вы же младший брат почтенного графа и сами благородного происхождения. Армия, сэр, моя жизнь… непременно домашнее образование — все Хоупы обучались дома… ха!.. именно такое образование и является залогом отличных манер, как любит повторять мой отец… следует мне говорить таким же образом? Это вульгарно? Разве это забавно, я имею в виду, занятно? Я скажу об этом со смехом… именно здесь… ха!.. как мой дорогой старый батюшка… нет, нет… дорогой старый батюшка уже больше ничего никогда не скажет… никогда. С такими именами, как у меня, мне оставалась лишь одна дорога — в армию, и, к счастью, мои наклонности позволили мне последовать по этому пути. Не так уж и плохо. Или мои имена повелели мне… приказали, так-то лучше! Понимаете, военный человек во мне… велит мне вступить в армию, а мои наклонности и старания приносят благословенные плоды. Мне нравятся слово «плоды». Слегка растянем второй слог «плоды-ы»! Служил во Фландрии в 1794 году, бригадным майором Гвардейской пехоты под командованием генерал-майора Джерарда Лейка… затем отступление — предпочитаю об этом даже не вспоминать. Горд лишь тем, что довелось командовать Четырнадцатым пехотным полком во время наступления от Бюрена до Гойлдермасена… Го-ойлдерма-а-сена… в январе 1795-го. Принимал участие в битве, но был тяжело ранен, очень тяжело: нога, грудь; остался хромым, обеспечен пенсией, с 1797-го исполняю формальные обязанности вице-губернатора Тайнемаута и форта Клиф, к тому же вернулся к политике в партии моего большого друга мистера Питта[5].
