Александр Рекемчук - Мамонты
А тут, до чего кстати, звонок из Киева: литературно-музыкальный театр «Academia» хочет организовать встречу московских писателей с общественностью украинской столицы. Очень интересуется народ: что за такой «Апрель»? Показывали недавно по телеку, как крушила его банда чернорубашечников в зале Центрального дома литераторов… Вот и у нас, в Киеве, есть похожие хлопцы, только рубашки у них другого цвета… Я сказал: приеду.
Хотя и не очень внятно представлял, какая роль отведена мне на сцене театра «Academia». Впрочем, своей сцены у театра не было, арендовали зал Института инженеров гражданской авиации.
Хорошо Саше Городницкому: выйдет к рампе, кивнет гитаристу, тот ударит по струнам, и Саша запоет: «…Православный глянь-ка с берега народ, погляди, как Ванька по морю плывет!» — и уже весь зал подпевает барду.
А я что буду делать?
Серозеленая картонная папка лежала передо мною на столе.
Я развязал тесемки, откинул крышку.
Дело № 693
по обвинению РЕКЕМЧУКА Евсея Тимофеевича
Начато 1 июля 1937 г.
Внезапно, помимо воли, всё мое тело напряглось, как перед прыжком, как перед рывком в побег — не разбирая дороги, не видя цели, петляя, сторожко оглядываясь, хоронясь. Главное — успеть убежать подальше, а еще, главнее главного, не выронить спрятанное второпях за пазухой — вот эту картонную папку…
Полно, одернул я самого себя. Успокойся. Никто за тобою не гонится. Никто и ничего у тебя не отнимет.
Ведь сами же пригласили, прислали письмо, вежливо побеседовали. Сами отвели в чей-то пустой кабинет на первом этаже, сказали, куда обратиться, если возникнут вопросы.
Но то ли от самих стен казенного здания на Владимирской улице исходила особая энергетика (чего только ни повидали, чего ни слыхали эти стены!..), то ли во мне самом пробудился дремавший в генах азарт отчаянного риска, данный далеко не каждому человеку, но уж кому дано — тот и выбирает в жизни эту авантюрную стезю.
Я вдруг почувствовал себя в роли.
В одной из тех ролей, которых вдоволь насмотрелся на киноэкранах еще в раннем детстве — разинутый от восхищения рот, округленные от страха глаза, — да и позже, после войны, все эти забойные боевики про советских шпионов. Павел Кадочников в «Подвиге разведчика», где он играет майора Алексея Федотова, а Федотов выдает себя за немецкого офицера Генриха Эккерта, а прообразом Федотова был настоящий советский разведчик Николай Кузнецов, а сценарий этого фильма написал Михаил Маклярский, сам не только писатель, но и матерый ас разведки — и я был знаком с ним лично, он всегда подчеркнуто благоволил ко мне — вероятно, знал моего отца, либо знал о нем то, что мне вот сейчас предстоит узнать…
А в середине 60-х на советских экранах появился фильм «Кто вы, доктор Зорге?» — о немецком журналисте, работавшем в Японии на нашу разведку. Имя было новым, фильм воспринимался как сенсация. И однажды, когда мы с Верой Павловной Строевой чаевничали в моем мосфильмовском кабинете, она вдруг сказала заговорщицким шепотом: «Зорге был щенок по сравнению с вашим отцом!..» Я не верил собственным ушам — ведь я еще не знал ничего, — и смотрел на нее, озадаченно моргая. А она подняла на меня свои фиалковые глаза, столь неожиданно молодые на обрюзгшем лице — глаза навек влюбленной женщины, — и подтвердила кивком: да-да…
Впрочем, я повторяюсь. Я уже рассказывал об этом. Но это от волнения.
Ведь тогда еще передо мною не было серозеленой картонной папки, тесемки которой я только что развязал…
Ну, а потом были «Семнадцать мгновений весны», был Штирлиц.
Вообще-то я сдержанно отнесся к этой ленте.
Уж слишком ладно, как родные, сидели в этом фильме гестаповские мундиры, эсэсовские фуражки на актерах с хорошими русскими лицами — на Тихонове, Броневом, Табакове, Куравлеве, — не сразу и разберешь, кто свой, а кто чужой, кто на самом деле фашист, а кто лишь переоделся.
Я старался подавить в себе эту отчужденность, стыдную для человека, который сам ведь причастен к высокому искусству. А что-то всё равно настораживало…
Но и я, в конце концов, был покорен этим сериалом.
И сейчас всё это вдруг взыграло во мне.
Я тоже почувствовал себя в схожей ситуации.
Что вот мне случайно — то есть с превеликим трудом, смертельным риском, — досталась совершенно секретная архивная папка, серозеленая, как сукно вермахтовской шинели. И у меня в запасе есть всего лишь несколько минут, каких-то семнадцать мгновений на то, чтобы всё переворошить, прочесть торопливым взглядом, запечатлеть в памяти, как на пленке шпионской микроскопической фотокамеры — щелк, щелк, — или, выражаясь уже языком компьютерного века, моментально отсканировать эти архивные листы, один за другим — чик, чик, — всё сложить обратно, как было, запереть в бронированном сейфе — на ключ, на код, — тенью выскользнуть за дверь, унося ноги, унося тайну…
Конечно, в реальности эта процедура была бы не столь картинной.
И, всё же, я сознавал, что сперва нужно всё перелопатить в темпе — страницу за страницей, от начала до конца, — прикинуть полный объем информации, вычленить главное, не упустить деталей, а уж потом — блокнот и ручка…
Всему этому отнюдь не помогало волнение, сжимавшее горло.
Нач. ИНО ГПУ
тов. ТРИЛИССЕРУ
По рекомендации тов. Аусема, к нам явился приехавший из Франции РЕКЕМЧУК Евсевий Тимофеевич, использовавшийся тов. Аусемом в Париже. Кроме того Рекемчук сотрудничал в «Парижском вестнике» под псевдонимом «Иванов». Так как Рекемчук является румынским подданным и имеет обширные связи в политических кругах Румынии, мы намереваемся использовать его по закордонной работе в Румынии.
При этом просим срочно проверить и сообщить нам данные, как о личности РЕКЕМЧУКА, так и о его деятельности в Париже…
Будучи в Румынии, РЕКЕМЧУК сумеет периодически выезжать в Константинополь, Прагу и Вену…
Как интересно! Нужно будет вернуться к этому документу. А пока…
По коридору приближались шаги. Нет, они не проследовали мимо, а задержались как раз у двери кабинета — в щели под дверью отчетливо обозначились две тени. Они были нерешительны, топтались на месте, будто бы раздумывая… ноги раздумывали? но так это выглядело…
Сейчас ключ полезет в ячейку. Я, замерев, следил за тенями.
Рука, как бы сама собой, потянулась к карману. Но, потоптавшись еще несколько секунд, ноги вдруг двинулись в ту сторону, откуда пришли. Световая полоска под дверью очистилась.
Я облегченно вздохнул. Щелк, щелк… Перевернул страницу.
С анкетного листа, из квадратика, похожего на окошко тюремной двери, куда суют миску с баландой, на меня смотрел отец.
Я узнал это лицо, хотя не видел его с детских лет — с той самой поры, когда приезжал к нему на побывку в Киев. И даже на фотографиях не видел позже, ведь они пропали, сгинули, все до одной, как сгинул он сам.
Однажды подросший сын Андрей спросил меня:
— Папа, а как он выглядел — твой отец, мой дед? Вот я ношу его фамилию, но даже не знаю, каким он был… прадеда на фотке видел, а деда нет.
Я напрягся, пытаясь вспомнить, но лишь беспомощно развел руками.
— Ну, хоть примерно… на кого, скажем, из киноактеров он был похож?
— На Алена Делона, — сказал я.
Мальчик расхохотался.
Я взглянул на него удивленно, даже обиженно. Что тут смешного?
Он поспешил объяснить:
— Есть такой анекдот: «Папа, тебе никто не говорил, что ты похож на Алена Делона?» — «Нет». — «Меня это не удивляет…»
Я подхихикнул вежливо.
Теперь я всматривался в лицо, появившееся в квадратике анкетного листа, как в окошке тюремной камеры.
Он был острижен наголо. Исчезли темные пряди волос, смягчавшие абрис головы, исчезли интеллигентные залысины, уши стояли торчком, острые, как у меня — хоть в чем-то я на него похож, — и карие глаза, обычно хранившие в глубине усмешку, тут были остры, колючи. Они отнюдь не просили пощады, но и не сулили ее никому… Решительно сжатые губы.
Он был в белой рубашке, в каких выводят на эшафот. Почти на всех фотографиях, какие остались — я увижу их позже, — и на той, где он фехтует со мною на рапирах в одесском дворике, — он всегда в белоснежной рубашке. Может быть, как боевой офицер, он не терпел пиджаков…
Так что же — он и взаправду на этой фотографии сидит за решеткой, в камере смертников?
Нет, это — еще тридцатый год. Он готовится к очередной ходке за кордон. Очередной псевдоним: на сей раз — Сергей Владимирович Раковицкий… а были еще Киреев, Миртов, Анри Дюран, Гайяр, Васильев, Стась…
Не скажу, чтобы мне очень нравилась эта фотография с наголо остриженной головой. Изменивший ради конспирации внешность, изменивший имя и фамилию, не говоря уже о профессии, — он был мне скорее чужд, нежели близок, я хотел бы видеть его иным… Но что поделаешь, если других фотографий нету, если не осталось вообще никаких?
