Иштван Барт - Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа
Близилась полночь, однако для Рудольфа день еще не был закончен. Он принимает в своих апартаментах Морица Сепша. Главный редактор и издатель газеты "Нойес Винер Тагблатт", весьма любопытная фигура, Сепш в последние годы жизни Рудольфа принадлежал к самому близкому его окружению. Газета его являлась органом либеральных кругов, и сам Рудольф использовал ее в качестве рупора, что, разумеется, приходилось держать в тайне. Его корреспонденции и статьи — без подписи или же подписанные псевдонимом, иногда именем того же Сепша, — легендарно преданный Рудольфу старик лакей, прокравшись ночью через неохраняемую боковую калитку, кружным путем, меняя фиакры, доставлял на квартиру главного редактора, где тот собственноручно переписывал (заодно подвергая и легкой цензуре) рукопись его высочества, дабы в редакции или типографии не заподозрили чего. Хотя все эти таинственные подробности звучат так, словно позаимствованы из сверхромантического немецкого романа о жизни заговорщиков, и не хватает лишь камуфляжа с переодеванием в чужое платье, кинжала и наемного убийцы, на сей раз все это доподлинные факты потаенной политической жизни наследника.
Связь была важной для обеих сторон: для отстраненных от власти австрийских либералов Рудольф — единственный (хотя бы номинально) претендент на трон — оставался единственной надеждой на лучшие времена после его восшествия на престол, для Рудольфа же Сепш и его окружение являлись практически единственной нитью, связующей его с реальным миром. Все сведения, какими он располагал, были получены от Сепша или благодаря ему; "собственным источником", из которого он узнал о результатах выборов во Франции, был парижский корреспондент Сепша. Кто и в какой степени был осведомлен об этой связи? Трудно сказать наверняка, однако же предположить можно: Вена была городом открытых секретов.
Рудольф, во всяком случае, пытался утаить эту связь или хотя бы скрыть, до какой степени она прочна и действенна. Он вынужден был таиться, если не хотел стать политически "неугодным", ведь и без того при дворе относились к нему с большим подозрением. Учитывая все это, легко предположить, что после многотрудного дня, после мучительно неприятного вечера (даже если на приеме и не произошло никаких чрезвычайных инцидентов, общая атмосфера была достаточно наэлектризованной) принцу захотелось побеседовать с Сепшем в их обычный, полуночный час. Но именно об этой-то последней беседе (знал ли уже тогда Рудольф, что она станет последней?) не упомянуто ни единым словом в записях Сепша, хотя он вел подробнейший конспект каждого разговора со своим политическим медиумом. Впрочем, и это обстоятельство нельзя счесть решающим, ведь и у главного редактора оснований для правки публикуемых им политических материалов было не меньше, чем у любого другого человека, так или иначе связанного с наследником-самоубийцей.
Об этом ночном разговоре сообщает дочь Сепша Берта Цукеркандль. В ту пору она была подростком, однако утверждает, будто хорошо помнит, как отец вернулся домой крайне взволнованный и рассказал, что нашел Рудольфа в состоянии ужасного нервного расстройства. Наследник поведал, что император (якобы) демонстративно не подал ему руки на приеме (и именно такая деталь ускользнула от всеобщего внимания?), публично оскорбив его, и отныне между ними все кончено, его более ничто не связывает с отцом.
К сожалению, сколь ни удобен этот намек на политическую подоплеку дела для мотивировки самоубийства (а может, для политического убийства?), образ габсбургского наследника, трясущейся рукой наливающего себе коньяку, образ принца, притесняемого за свои прогрессивные убеждения и вынужденного два дня спустя покончить с собой (или пасть жертвой покушения), — фигура чересчур романтическая, хотя такая версия романа с историческим фоном в виде развалин бывшей монархии была бы правдоподобнее слезливой истории о несчастных влюбленных.
Однако уязвимость этой сцены скорее не в ее неправдоподобии — с точки зрения исторической правды, — а в том, что комендант Бурга ведать не ведает о визите к принцу Морица Сепша. Зато ему известно о другом ночном посетителе — фрейлейн Мици Каспар (также одной из клиенток фрау Вольф, вроде Эллы Шомич), которая якобы оставалась у принца до утра.
*На этом можно бы покончить со столь растянувшимся воскресным днем, не попади нам в руки секретное донесение доктора Флориана Майснера:
"К. Р. до трех часов ночи находился на квартире Мици Каспар (Хоймюльгассе, 10). За время пребывания там выпил очень большое количество шампанского, а уходя, вручил привратнику за услуги десять крон. С Мици он попрощался весьма необычно: начертав пальцем крест у нее на лбу. Прямиком от Мици он отправился в Майерлинг".
Нам в этой путанице, к сожалению, не разобраться. Разве что можем уточнить: Рудольф отправился в Майерлинг не от Мици; впрочем, это несущественно, ведь если и не прямо от нее, то, во всяком случае, на следующий день наследник действительно уехал каретой в свой охотничий замок.
Опять зловещие предзнаменования, которые так и просятся в роман, — что прикажете с ними делать? По природе вещей они каждому бросились в глаза лишь задним числом. Мици Каспар — постоянная пассия Рудольфа в течение ряда лет — также лишь впоследствии рассказала доктору Майснеру, будто бы наследник за полгода до своей смерти и ей предлагал на пару покончить счеты с жизнью, а она лишь высмеяла его; и, разумеется, Майснер тоже по прошествии времени написал донесение на имя барона Крауса.
Кстати сказать, Майснер, разнюхивающий новости по спальням клиенток фрау Вольф, — один из самых темных второстепенных персонажей во всей этой истории. Будучи, по сути дела, адвокатом, он получал не постоянное месячное жалованье, как все тайные полицейские осведомители, а "сдельную" плату, так что в его прямых интересах было поставлять любую информацию, и как можно чаще. Значит, мы не можем полностью доверять даже перу доносчика, хотя следует признать, что упоминание о десяти кронах (изрядная, прямо скажем, королевская сумма чаевых, наверняка потому и запомнился этот факт привратнику) звучит весьма правдоподобно. Принять на веру можно лишь одно: копии всего, что Майснер писал о Рудольфе, попадали и к князю Рой-су, иначе что понимать под "особой услугой", в благодарность за которую Вильгельм присудил пусть скромную, но тем не менее официальную имперскую награду какому-то безвестному венскому адвокатишке?
Два обложенных дерном могильных холмика (один побольше, другой поменьше); два склоненных друг к другу деревянных креста (один побольше, другой поменьше); их соединяет цветочная гирлянда.
Так выглядит обложка "Майерлингской трагедии".
Сия брошюра, вышедшая в свет в Будапеште в 1921 году, напечатана на газетной бумаге, теперь уже пожелтевшей и рассыпающейся в прах. Безымянный автор сулил "правду" широкой читательской публике и, судя по качеству издания, действительно рассчитывал на массового читателя. С 1889 года прошло свыше тридцати лет, но майерлингская сенсация не забыта и, более того, оживает вновь: открылись доступы к тайным архивам; кишмя кишащие черви гложут гигантский труп монархии, и нет больше императора, который мог бы наложить запрет на обнародование величайшей тайны бывшей правящей династии: почему погиб наследный принц Рудольф?
Странное дело — спустя три десятилетия люди вдруг почувствовали, что смерть Рудольфа была сигналом (ах, понять бы его вовремя!), первым подземным толчком надвигающегося землетрясения, а тайна его смерти заставляет искать ключ к еще большей загадке: почему погибла монархия? Почему исчез весь связанный с нею мир? Ведь в глазах поколений, потрясенных войной и революциями, лишенных привычного уклада жизни, крова, куска хлеба, тот, прежний мир трансформировался в "добрые старые времена", в надежный оплот безопасности, в эпоху устойчивой золотой кроны. Так какова же истина применительно к смерти Рудольфа? Какова истина о монархии?
Ответ: два деревянных креста (один побольше, другой поменьше), трогательно склоненных друг к другу, в противовес другой образной метафоре эпохи — выстроившимся прямехонько, как по стойке "смирно", крестам над солдатскими могилами (или, как их называли, "захоронениями героев"). Вместо лиц — символы, концентрат, где не различить составных элементов. Вполне вызревшая иконография свидетельствует о том, что миф уже готов. Трагические герои, пожертвовавшие жизнью: солдаты — во имя отечества, Рудольф (и, конечно, Мария) — ради любви. Кто осмелится подвергнуть эту истину сомнению, ведь все здесь ясно как божий день! Сила банальности неодолима: погибшего в проигранной войне солдата, застывшего со штыком наперевес, она превращает в героический монумент, а принца, при жизни витающего в золотой дымке недосягаемо божественного величия, — в простого смертного, который если и не сумел достойно прожить, зато умер — из любви! — как… "Умер, как портняжка-подмастерье", — с горечью сказал якобы Франц Иосиф, узнав правду. Это и была великая тайна Габсбургов.
