Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)
земля, лучшая от всех земель своей красотой, своими чудесами и восхитительными и приятными вещами, на ней обретающимися, а также прекрасными, чистыми и восхитительными реками с тихой, вкусной и свежей водой, и были там прекрасные деревья разных видов с прекрасными плодами, и множество роз и лилий и прочих цветов и трав, и каждая из них благоухала и прекрасна была в своем совершенстве. И были там очаровательные певчие птички разных пород, и все сладостно пели в добром согласии; казалось, что стоит прекраснейшая пора ранней весны. И были дороги и улицы искусной работы, мощенные драгоценными камнями, и так прекрасны они были, что весьма веселили сердце всех, кто сподобился лицезреть это своими глазами; и были там животные домашние и дикие всех видов, и ходили они и стояли, где вздумается по своей воле, и пребывали все вместе в кротости, не желая причинить друг другу никакого вреда или огорчения; и птицы пребывали все вместе точно так же. И были прекрасные перголы и виноградники, полные наилучшим виноградом, превосходившим любой другой своей красотой и вкусом[260].
Райский остров, где побывал святой Брендан, возбуждал желание – чего не скажешь об Атлантиде, Огигии[261] или острове феаков. В течение всего Средневековья и даже в эпоху Возрождения в его существование твердо верили. Он появляется на всех картах – например, на карте мира Эберсдорфа, а на карте, изготовленной Тосканелли для короля португальского, остров святого Брендана возникает посреди моря на полпути к той Японии, которой можно достичь, «ища восток на западе», то есть, пророческим образом, там, где позже окажется Америка.
Порою он находится на широте Ирландии, на более современных картах – ближе к югу, на уровне Канарских островов или Счастливых островов, и часто эти Счастливые острова путают с так называемым островом святого Брендана. Иногда их отождествляют с группой островов Мадейры, а иногда с другим несуществующим островом, таким как легендарная Антилия, – так происходит в XVI веке в «Arte del Navigar» («Искусстве мореплавания») Педро из Медины. На глобусе Бехайма в 1492 году он располагается гораздо западнее, поблизости от экватора. И уже фигурирует как Потерянный остров, Insula Perdita.
В своем «De Imagine Mundi»[262] Гонорий Августодунский (XII век) описывает его как приятнейший из островов, неведомый людям, который хоть и был некогда открыт, в дальнейшем остается непосещаем. («Est qua-edam Oceani insula dicta Perdita, amoenitate et fertilitate omnium rerum prae cunctis terris praestantissima, hominibus ignota. Quae aliquando casu inventa, postea quaesita non est inventa, et ideo dicitur Perdita»[263].) И в XIV веке Пьер Берсюир описывал теми же словами Счастливые острова.
Считалось, впрочем, что Потерянный остров в один прекрасный день должен найтись, – об этом свидетельствует Эворский договор, по которому в июне 1519 года Мануэл Португальский отрекался в пользу Испании от своих прав на Канарские острова, – и Потерянный, или Потайной, остров был четко обозначен в этом документе. В 1569 году Герхард Меркатор еще указал на своей карте таинственный остров, и в 1721 году исследователи в последний раз искали его следы[264].
Остров святого Брендана – это не остров, которого нет: что-то там было, но потом оказалось потеряно, потому что никому не удалось туда снова вернуться. Поэтому о нем можно говорить в терминах неудовлетворенного желания и его история предстает аллегорией любой настоящей истории любви – история Краткой Встречи, мистического доктора Живаго, потерявшего свою Лару. Отчаянная любовь – это не та любовь-мечта, что никогда не случается наяву (остров, которого не бывало, как греза для подростков, влюбленных в саму любовь), но та любовь, что, посетив нас однажды, потом навсегда исчезает.
Но почему острова оказались потеряны?
С древности мореплаватель не располагал иными ориентирами, кроме звезд. Инструментами наподобие астролябии или квадранта он измерял высоту звезды над горизонтом, вычислял расстояние до зенита, а зная отклонение (деклинацию), так как это зенитное расстояние более-менее позволяло установить широту, определялся, на какой параллели он находится, то есть насколько далеко к северу или югу от известной точки он забрался. Но, разумеется, чтобы вернуться на остров (как и в любое другое место), знания одной только широты недостаточно – необходима еще и долгота. Как известно, Нью-Йорк и Неаполь находятся на одной и той же широте – но также известно, что они находятся не в одном и том же месте. Они на разной долготе. То есть на разных градусах меридиана.
Именно из-за этой проблемы мореплаватели и переживали кризис вплоть почти до самого конца XVIII века. Не существовало надежных средств, позволяющих определять долготу, то есть сказать, насколько к западу или востоку от известной точки удалился корабль.
Именно так (вот знаменитый пример «потерянных островов») произошло с Соломоновыми островами. На поиски этих легендарных островов, где надеялись найти золото царя, в честь которого они получили имя, еще в 1528 году отправился Альваро да Сааведра, но он прошел между Маршалловыми островами и островами Адмиралтейства; в 1568 году туда добрался Альваро де Менданья и дал им имя, а потом никто не мог их снова обнаружить, включая самого Менданью, когда он, почти тридцать лет спустя, вместе с Педро де Киросом отправился заново их открывать. Они на волосок сместились на юго-восток и высадились на остров Санта-Крус.
То же самое случалось и потом. В начале XVII века голландцы основали Ост-Индскую компанию, создали в Азии город Батавию как отправной пункт для множества восточных экспедиций и добрались до того, что они назвали Новой Голландией, но никаких Соломоновых островов не обнаружили. Подобным же образом другие земли, вероятно, к востоку от Соломоновых островов, были открыты английскими пиратами, которых Сент-Джеймсский дворец без колебаний возвел во дворянство. Но никто больше не мог обнаружить ни следа Соломоновых островов, так что в течение долгого времени они оставались легендой.
Менданья добрался до них, но неправильно обозначил долготу. И даже если бы по божьему наущению он обозначил ее как следует, другие мореплаватели (включая его самого во втором плавании), искавшие эту долготу, не знали бы в точности, на какой долготе находятся они сами.
Великие европейские морские державы несколько веков бились, чтобы открыть метод, позволивший бы установить «неподвижную точку» – ту самую, над которой иронизировал Сервантес[265], – и готовы были отдать огромные деньги тому, кто предложит надежный способ. Мореплаватели, ученые и безумцы пускались на самые невероятные ухищрения; существовал метод, основанный на лунных затмениях, на изменении положения магнитной стрелки, метод лага, в то время как Галилей предлагал способ, основанный на затмениях спутников Юпитера, столь частых, что каждую ночь их можно наблюдать по нескольку.
Но все эти методы оказывались неудовлетворительными. По-настоящему же надежный метод мог заключаться в следующем: взять на борт часы, которые показывали бы время известного меридиана, определить в море полдень в месте X и, основываясь на том, что земной шар с древности разделен на триста шестьдесят градусов долготы и солнце проходит за один час пятнадцать градусов, определить по разности фактического полдня и полдня по часам долготу места X. Иными словами, если часы на борту указывают, что, скажем, в Париже полдень, а в месте Х шесть вечера, умножая каждый час разницы на пятнадцать градусов, мы вычислим, что место Х отстоит на девяносто градусов долготы от Парижского меридиана.
С определением времени «на местах» сложностей не возникало; но держать на борту не то что песочные или водяные часы, для функционирования которых необходима ровная неподвижная поверхность, но даже и механические часы, чтобы те после многомесячного пребывания среди волн и ветров показывали бы правильное время, – это оставалось неразрешимой задачей, несмотря на все принимаемые меры. И не просто «правильное», а исключительно точное, потому что расхождение в четыре секунды порождает ошибку в градус долготы.
В хрониках того времени говорилось еще об одном средстве – симпатическом порошке. Симпатическим порошком называли чудодейственный состав, который, будучи положенным на лезвие, нанесшее рану, воздействовал (почти на атомарном уровне) на частицы крови в ране, даже если рана и лезвие находились на большом расстоянии друг от друга. Такой порошок, если его накладывать на рану время от времени, должен был исцелять, но в качестве первой реакции мог вызывать раздражение и боль.
Поэтому было решено нанести рану псу, взять его на борт судна, отправляющегося в путешествие, и обрабатывать лезвие чудодейственным порошком каждый день в определенный час. Пес взвизгивал бы от боли – и так на борту можно было бы узнать, какое время сейчас в месте отплытия[266].
Этой историей я занялся в моем «Острове накануне». Позволю себе процитировать здесь фрагмент из романа: ведь в столь неопределенных материях мой текст, в сущности, является единственным документом, позволяющим представить, как оно все происходило:
![Татьяна Луганцева - Жизнь прошла мило [сборник]](/uploads/posts/books/161129/161129.jpg)
