Абдижамил Нурпеисов - Долг
Не дожидаясь окончания дискуссии, ты ушел с совещания. У выхода столкнулся с каким-то тощим бородачем, курившим длинную сигарету. Он почему-то показался тебе более приветливым, чем те твои соседи, и ты подошел к нему, спросил, кто, мол, этот толстый в президиуме... «Да это заместитель директора института по научной части», — последовал наконец-то вразумительный ответ. «Как зовут, не подскажете?» — спросил ты. «Жаке», — ответил тот. Но тебе это все равно ни о чем не говорило. «Откуда он?» — спросил ты тогда. «Земляк директора. Из Аральска», — ответил тощий бородач с толстой сигарой. «Вот оно что-о!..» Ты затрясся, сдерживая смех. Бородач изумленно посмотрел на тебя, но ты, ни слова не сказав, поспешно выскочил. И лишь оказавшись на улице, дал волю распиравшему тебя смеху... Шел по тротуару — хохотал. Переходил какую-то улицу — хохотал. А когда малость успокоился, тебе стало вдруг грустно. «Апыр-ай, неужели нынче и наука так низко упала в цене?» Поразительно все-таки, как он мог высидеть в захолустье кандидатскую и каким образом изловчился пристроиться к Азиму? Неужели по той лишь причине, что приходится земляком? Неужели докатились теперь до того, что даже при подборе научных кадров исповедуют принцип: кто откуда. Значит, правы люди, пустившие злую шутку, что, мол, «хоть биография соответствует, да география подвела».
Мерно ходил по тихой комнате, поражаясь столь удачно сложившейся научной карьере тучного жакаимца. И вдруг ни с того ни с сего вновь вспыхнувшее подозрение точно хлестким ударом камчи ожгло твою душу, и ты замер от этой боли. Почему все-таки каждый раз, когда приезжает Азим, ты теряешь покой, смутная, глухая тревога овладевает тобою. Почему? Может, завидуешь удачливому другу детства? О, нет... нет. Ты давным-давно признал его неоспоримое превосходство. Да, он превосходил вас во всем. Еще с детских лет был во всех отношениях умнее, понятливее. И не удивительно, что позднее превзошел и в удаче. Как ты ни поклонялся ярко вспыхнувшей однажды на столичном небосклоне его звезде, даже ни на мизинец не позавидовал его взлетам и успехам. Было время, когда Азим над всеми детьми рыбачьего аула верховодил. Однако и тогда ты старался оправдать друга. «Раз уж он превосходит нас во всем, то пусть и верховодит». Детям рыбачьего аула не было еще ведомо, что каждый, кто приходит в этот мир, бывает наделен уже от рождения честолюбием, а честолюбию сопутствует, как тень, высокомерие. Кто из вас мог тогда понять, что не бывает подлинного равенства не только среди сверстников, но и даже среди самых близких, самых, казалось бы, верных друзей? И эту простую истину ты поймешь потом, много лет спустя. Уж потом до тебя дойдет истинная причина того, отчего так прочна была ваша детская дружба с Азимом: оказывается, если в те годы один из вас был норовист, то другой покладист. Если ты не смеялся, то он, бывало, ликовал, сверкал остроумием и находчивостью, и чем ярче он становился, тем больше тускнел и делался скучным ты. Даже когда приходили вместе к девушкам, ты, бывало, всегда старался не переступить дорожку другу, хотя тебе стоило это немалого труда. Но разве ты посягал, разве втайне хотя бы рассчитывал когда-либо на благосклонность Бакизат? Да тебе такое и в голову не приходило. Ибо ты был совершенно убежден, что в какой бы компании ни оказались ты и твой бойкий друг с красиво вьющимися волосами, тебе нечего надеяться на внимание смазливых девчонок. И уж тем более на внимание и взаимность Бакизат...
Да, в тот самый год, отслужив в армии, вы опять решили попытать судьбу, поступить в институт. Оставшиеся до отъезда дни проводили вместе. Как-то раз пошли после обеда позагорать на пляж. Прекрасное то было время! Море, казалось, распирало от собственной неуемной мощи, и оно грозно ревело под боком аула, и этот рокот слышался от края до края. В тот день друзья долго сидели на берегу, грелись на солнце. Приморский полуденный ветер, прозванный рыбаками «шалопутным», то налетал резкими порывами и поднимал песчаный вихрь, все вокруг взбаламучивая, то так же неожиданно сникал, стихал. Но море неизменно ревело и волновалось. Угрожающе шипя и пенясь, налетали волны друг за другом на берег и тут же гасли, откатывались, растекаясь по мокрому песку. Иная отчаянная волна, набиравшая силу и разбег еще там, в просторе великого моря, рухнув на берег, из последних сил дотягивалась до самых их ног. При каждом обвальном грохоте волн друзья умолкали, оглядываясь на буйно ревущий простор. Увлеченные зрелищем родной стихии и разговором, они и не сразу заметили, как приблизилась незнакомая девушка, хотя могли и вовсе не заметить, если бы вдруг не заскрипел за спиной хрустящий прибрежный песок под чьими-то легкими сбивчивыми шагами. Они услышали одновременно. И одновременно обернулись на шаги...
«Боже!..» — первым пришел в себя Азим. Нервная бледность, однако, еще не сошла с его лица. «Бог ты мой!» — одними губами, почти неслышно прошептал он, и не понять, чего больше было в этом — удивления или восхищения. И стиснул твою руку, ничего больше не сказав, будто тоже, как и ты, потерял дар речи, глядя во все глаза.
Девушка то ли не видела, то ли, скорее всего, сделала вид, что не заметила замешательства; но, поравнявшись с вами, еще не успевшими от изумления закрыть рты, чуть-чуть усмехнулась. Стройная, легкая, она прошла мимо, не удостоив вас даже взглядом.
— Бо-же! Во сне или наяву я вижу это диво?
— Да-а, хороша-а...
— Что?
— Прелесть, говорю!
— Вот именно, прелесть! Уж не русалка ли? Ты не заметил, она не с неба спустилась... или, может, из воды вышла?
— Не знаю... обалдеть!
— Что?.. Что, говоришь?
— Да нет... Это я так... про себя.
Азим быстро, как-то прицельно глянул на тебя:
— Чья она? Может, ты знаешь?
— Я?! Откуда?
— Конечно, откуда тебе знать... Тебе, дорогой, советую и не знать...
— Ладно... Как хочешь.
С моря налетел разбойничий ветер. Дохнул полуденным зноем. Должно быть, жадные взгляды двух юношей смутили девушку, и она, проходя мимо вас, заторопилась, сбилась с шага, и подхваченный ветром песок из-под босых ног попал тебе в глаз.
— Нечего глаза пялить! Так тебе и надо, — усмехнулся Азим.
У тебя огнем вспыхнуло лицо. Но, к счастью, насмешнику Азиму было сейчас не до тебя. Он все не мог прийти в себя, возбужденный, неизвестно для чего нашаривал вокруг себя камушки и швырял их в море. Швырял не глядя.
Казалось, он забыл даже о твоем присутствии. Пораженный, время от времени восхищенно качал головой: «Апырай, а! Чудо, чудо...» А незнакомка между тем, немного отойдя, повернулась к вам спиной, стала медленно раздеваться, не обращая больше на вас обоих внимания. А вы бесстыдно следили за ней, не упуская ни одного ее движения и думая, должно быть, об одном и том же: залетная птаха, с явно городскими замашками.
— Слушай, а?! Давай познакомимся?!
— Что-о?!
— Пошли знакомиться, говорю!
— Как?!
— Да так. Просто. Подойдем и представимся.
— Нет-нет... меня уволь. Ты как-нибудь уж сам...
— Уволь, говоришь? — задумчиво повторил он.
И было непонятно, то ли тебя он уговаривал сейчас, то ли самого себя. Одно не вызывало сомнения: он все еще был в растерянности, в первом смятении и никак не мог решить для себя, что же все-таки сделать.
А девушка так и не взглянула в вашу сторону. Казалось, ей и дела не было до двух ротозеев, зачарованно пяливших на нее глаза. Стоя к вам спиной, она распрямила гибкий стан, встряхнула черными, как вороново крыло, волосами и направилась к морю. В тот же миг прохрипел репродуктор на столбе напротив клуба, взметнулся над полуденными окрестностями звонкий и молодой, будто зовущий куда голос. Порывами ветра приносило сюда легко узнаваемый игривый танцевальный ритм модной тогда песни. Азим, перестав швырять камушки, решительно вскочил. И от этой его решительности у тебя ни с того ни с сего вдруг тревожно оборвалось сердце. И еще больше заволновалось, отчего-то заныло оно, когда увидел, какой дерзостью вспыхнули темные зрачки друга...
— Эй, т-ты... ты что?
Но Азим, не спуская загоревшихся веселой решимостью глаз с девушки, нетерпеливо потер ладони.
— Ну, дружище... молись за меня. Я пошел.
Сейчас уже не помнишь, молился ты ли тогда за друга или нет. Зато навсегда осталось в твоей памяти, как юная купальщица, едва коснувшись пальцами прибрежной воды, на мгновение замерла и оглянулась на незнакомого парня. Без тени робости окинула с головы до ног его самим создателем безупречно скроенную стать и усмехнулась. Море, искони противоборствующее ветру и берегам, торжествующе шумело. По небу торопливо плыли белесые облака, и ветер то сбивал их в кучу, то вновь разрывал, гнал к югу, а внизу зыбкие тени их метались на вспененных валах, то гася полдневный дрожащий блеск моря, то вновь открывая его завороженному взору...
Но ты, кажется, не замечал тогда ни радостного, в своем разгуле моря, ни кочующих в небе облаков. Во все глаза ты смотрел то на девушку, то на своего друга, и страх и надежда попеременно врывались в твое сердце, и тогда оно или замирало, или начинало бешено стучать. Было видно, как эта незнакомка завладела всеми помыслами Азима, и смелый и отчаянный парень решил добиться своего, но ты продолжал сомневаться, тебе не верилось. Каким бы ни слыл он отчаянным, но всему есть предел. И на сей раз, казалось, он непременно оробеет, струсит и свернет обратно, не подойдя к девушке, тем более ты знал слабость друга: любил он перед тобой покрасоваться, показать себя этаким разудалым джигитом. На этот раз ты готов был сам посмеяться над незадачливым дружком, если бы... Но ты глянь, глянь-ка на него! Глаза отказывались верить: вот шельмец, прет напропалую!.. Ты вскочил. Издавна это у тебя: стоит только заволноваться, как тут же вскакиваешь с места. И странное, еще не осознанное, не испытанное до сих пор чувство стеснило тебе грудь. Ты поневоле покачал головой, не спуская глаз с друга. А девушка будто приняла его вызов и, не оглядываясь, удалялась танцующей походкой. Казалось, ей сейчас дела не было до восторженного мужского взгляда. Ей все равно было, смотрят они или нет. Должно быть, подсознательно она чувствовала, что они рано или поздно обязательно обратят на нее свои взоры и будут ею любоваться... Поэтому, овеваемая бодрящим ветерком степного моря, легко подлаживаясь под немудреный мотив, доносившийся со стороны аула, чуть пританцовывая, она вошла в воду. И вот нагретая прибрежная вода скрыла ее коленки, потом бедра... А когда очередная волна захлестнула ее по грудь, она будто замешкалась, набрала пригоршню воды, плеснула себе на плечи, на грудь.
