Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий
Вчера, перед трудной трудовой неделей пошли всей семьей в соседский лес за тишиной и чем-то еще; вот это же самое интересное — за чем мы постоянно ходим в лес, ведь тишины вроде как на берегу города нам и так хватает.
…Чистый воздух в Чердачинске — величина относительная, даже и в сосновом бору, тем более в зимнем, который работает и в анабиозе, но не так, чтобы…
…Важно поле для прогулки, переживания дороги, каждого шага, розовых щек, приглушенных разговоров, сосен и елей, частящих примерно так же, как мой сердечный ритм, вмешивающий в свой размер березы да подлески…
Все просто. Бор служит стеной от эстетического безобразия, от вмешательства человека в окружающую. Живая жизнь, живые пропорции, минимум искусственного и сотворенного… Даже если после заросшего тиной родничка и лесного погоста, впрочем, уже освоенного ползучей сущностью отбившейся от рук природы и ставшего, становящегося частью ландшафта, ты сталкиваешься с лесопосадками, они, вставленные сюда точно челюсть, постепенно становятся неотъемлемой частью многоточия сборки, мощью своей и инаковостью выносят восприятие в какую-то другую, более естественную эпоху (каждый раз, когда я задумываюсь об аутентичности, я представляю себе будущие эпохи, для которых мы будем примером хенд-мейда). Например, эпоху бури и натиска, так примерно выраженную немецкими романтиками с их готическими развалинами в ровном снегу или с их снежным настом, внутри которого теплится какая-то иная, вовсе инопланетная жизнь.
(И не зря большая часть картин немецких романтиков, собранная в Дрездене, состоит из пейзажей, странно напоминающих уральские — с горными, но плоскими каменными ландшафтами, замерзшими водоемами, мертвыми соснами со стволами, чьи мускулы сведены последней судорогой.) Не хватает лишь монастырских развалин да вулканов, общая атмосфера развала и распада граничит с каким-то уже более ничем не остановимым декадансом, который, впрочем, останавливается заморозками (сейчас за окном минус 19), уже остановился.
Ура, Урал и здоровые психические реакции, когда религиозное чувство, не имеющее стен, испаряется вместе с паром изо рта, отапливает окружающее пространство, заполняя его собой. Бор — это ведь еще же и переживание пространства как пространства, ощущение особой общности, непонятно как и из чего возникающее. Точно границы леса — это границы специально созданного лабиринта, внутри которого…
В моей персональной картотеке сильных впечатлений нет ничего равного переживанию разных пространств, уходящих резко вверх и расширяющих стороны; такие сквозняки чаще всего возникают в храмах, специально для этого сооруженных.
Но еще сильнее это чувство действует, когда готический омут вдруг встает сам по себе — в виде соснового бора или проливного дождя, структурируется из снегопада или облачается в облака на каком-нибудь из горизонтов.
Берег Шершневского водохранилища
Яблоки на снегу
Берег Шершневского водохранилища (Шершней, Шершневского моря) — главный чердачинский пляж, начинающийся примерно от нашего гранитного карьера и растянутый на территорию всего городского бора, вплоть до плотины, из-за которой торчат спальные районы, которые принято считать новыми. Хотя они уже давным-давно не новые. Я помню эти места еще совсем дикими, необжитыми, таинственными; теперь Шершни со всех сторон обступает город и его щупальца.
Широкая дорога раздваивается; один ее конец уходит в лес, другой долго волочится по берегу. В одну из таких зим, когда на пляже совсем пусто, мой, ныне покойный, дедушка, учил тогда еще молодого отца управлять только что купленной белой «шестеркой».
Здесь хотят построить дорогу, которая грозит городу экологической катастрофой, но об этом я даже и думать не могу, не то что не хочу, а вот даже и не могу, запала не хватает, сил, как физических, так и интеллектуальных.
Карьера карьера
Несмотря на Шершни рядом — берег в метрах ста, оборудованный пляж, курортная инфраструктура, с самого раннего детства купаться и загорать ходили именно сюда, в карьер, в этот эффектный барочный театр, перерисованный художниками сурового стиля в свойственной им условно обобщающей, стремящейся к иероглифам, манере. Пройти еще сколько-то метров до удобного, покатого и, главное, не такого холодного, не такого опасного берега никому даже в голову не приходило: театр он и есть театр, попадая внутрь, то ли отрываешься, то ли выпадаешь из действительности, словно переносясь в какие-то другие, более живописные места.
Кстати, про живопись: гуляя вчера по гранитным склонам (богатеи, понастроившие феодальных диснейлендов ровно напротив курортной местности, бо́льшую часть проблем поимели при строительстве нулевого цикла, стоившего поломкой не одному бурильному оборудованию), превозмогая головокружение, вдруг увидел, насколько эти каменные глыбы (в паре троллейбусных остановок, тоже на территории городского бора, есть ведь еще целая россыпь малых карьеров) влияли и влияют на стиль местных художников.
Этот ранний (рассветный) Ротко исподволь заражает даже самых изящных из них, К. Фокина и А. Данилова, геометрической суровостью формы и цвета. Так же, как запах сосновой смолы, загустевающей на шершавых стволах, заражает запах мастики, которой натирают пол в залах областной картинной галереи, стремлением выйти из этого пространства вон и где-нибудь да затеряться.
Кстати, про форму. Территория Чердачинска холмиста, но поката; первородный ландшафт прослеживается; более того, определяет логику линии и развития направлений…
…Так и поселковая жизнь в этом смысле ничем не отличается от прочих частей города, тогда как карьер точно вскрывает череп холма, как бы забираясь под все его покровы, что называется, «в разрезе», достаточно отойти от обрыва немного в сторону и охватить окоем единым взглядом. Плавность лобных долей, заросших соснами, березами и волосяным подлеском, неожиданно точно разламывается (если не раскалывается), предоставляя всем виды нутра, в котором, впрочем, доступна некоторая степень обжитого.
Скважины, летом наполненные студенистой водой, где каждый сезон обязательно кто-то да и утонет, в основном с перепоя (или же оттого, что судорога ногу свела) всегда вызывали у меня неосознаваемый мистический ужас — вместо того, чтобы купаться, предпочитал сидеть на песке в сторонке и заходить в воду, только если уже окончательно припекло; теперь понял, почему: если территория карьера — это все то, что внутри головы, то невидимые водные ключи — это шея, с уходящим вниз пищеводом и венами кровоснабжения. И то, что так похоже на боттичеллиевские иллюстрации к «Аду», оборачивается у нас старозаветным местом отдыха, территорией любовных и дружественных свиданий.
Холмы Торжка под соусом холмов Тосканы или многослойных ландшафтов товарища Брейгеля — это к Андрею Арсеньевичу; наше-то местное, сугубо сермяжное, поселково-портняжное миро-здание куда как позатейливее будет. Достаточно один раз ночью проехать в поезде мимо Златоуста или Карабаша, чтобы оценить очевидное — инфернальную изнанку уральских просторов, изнутри, точно под тонким слоем скальпа или же папье-маше напичканных отнюдь не сказочной самородной нечистью. Потому-то в лесах и на обрывах оврагов так пружинит каучуковый культурный слой — да это же хвоя, перемолотая вместе с шишками, мхами и лишайниками помогает придерживать норов землицы, охочей до сказовых интонаций и кровушки твоей прямоходящей.
Европа — это там, где возможно победить территорию и природу, отделив себя от того, что вокруг, но при этом умудрившись не противопоставить себя всему этому. Азия же не знает границ, и пространство съедает тебя и твою жизнь без остатка, а то и следа, что бы ты ни делал, говорил или даже писал — след (знак) здесь мало что значит, даже и начертанный на каменном камне.
Тысячи поколений уходят в засохшую грязь, пыль, щепки, щебень.
В песок песчаного карьера.
Мемориальное кладбище «Лесное»
Мемориал этот на другой стороне Уфимского тракта — но не там, где лес, а там, где снесли часть поселка Маяковского, появился на моей памяти, когда я еще только начал в школу ходить или даже раньше. По крайней мере, я помню: когда здесь ничего не было, лес был, а скульптур и могил напротив перекрестка у психбольницы не было.
Помню и торжественное открытие, оркестр, что был слышен на бабушкиной улице, ветеранов с орденами (тогда их было еще много) в новостях, Валентину Леонтьеву в передаче «От всей души», которую снимали во дворце спорта «Юность», фейерверк.
На Лесном кладбище тогда (к тридцатилетию Победы) перезахоронили останки солдат, умерших от ран в госпиталях, затем здесь же стали хоронить ребят, погибших в Афганистане, и тогда кладбище с мемориалом, поставленным рядом с деревней Малиновкой (на месте которой теперь расквартирован полк ОМОН) начало разрастаться, замещая живую деревню…
