Генрих Боровик - Пролог (Часть 1)
Конечно, их выставили взашей. Но и на улице, на знаменитом перекрестке известных всему миру Уолл- и Брод-стрит, они продолжали смеяться. Взявшись за руки, они образовали круг и принялись танцевать (на УОЛЛ-СТРИТЕ!) и петь немудреные куплеты:
Настала деньгам смерть, смерть, смерть!
Настала деньгам смерть, смерть, смерть!
Свобода! Свобода! Свобода!
При этом они, говорят, выделывали непочтительные па.
Их, конечно, разогнала полиция…
* * *Как-то поздно вечером несколько сот хиппи собрались на улице Святого Марка в Нью-Йорке, неподалеку от того места, где она пересекается с мрачной и грязной Третьей авеню. Музыканты хиппи забрались на кузов небольшого грузовичка, настроили свои электрогитары. Певица, известная среди хиппи под именем Шейла — Богиня трущоб, с воодушевлением затянула песню:
О, найти бы дом мне
Среди тех — бездомных.
В парке люди свободны.
Там деревья и отдых.
Хиппи-братья вокруг.
Там под деревом — друг.
И все, кто был на перекрестке, грянули припев:
Дом у нас под деревом,
Свобода — под деревом.
Денег нет — под деревом.
Всё наше — под деревом.
А всё, что не здесь,
Просто — болезнь…
Попозже подъехал ещё один грузовичок. Хиппи вытащили из него небольшое вечнозеленое деревце, вырыли на пустыре в куче жирной грязи ямку и торжественно посадили дерево.
Толпа, увеличившаяся вдвое за счет зевак, приветственно кричала, размахивала шляпами и кепками. Электрогитары торжествующе орали с кузова, заглушая Богиню трущоб:
Дом у нас под деревом.
Свобода — под деревом.
Денег нет — под деревом…
В толпе обнимались, передавали друг другу бумажные стаканчики с простоквашей.
Это был симпатичный праздник.
Полиция вела себя корректнейшим образом. Посадка дерева была обговорена с ней заранее. Копы не только не препятствовали шумной процедуре, но, наоборот, создали условия: закрыли улицу для транспорта.
Из уст в уста передавали в толпе хиппи миролюбивую фразу, сказанную капитаном Финком, начальником 9-го полицейского участка: «Пусть себе…»
Праздник кончился ровно в двенадцать часов ночи, как и было условлено с полицией. Об этом объявил хиппи-организатор через микрофон на грузовичке. И тот же хиппи попросил — пусть каждый, уходя с этой грязной и бедной улицы, нагнется и унесет толику мусора — рваную бумажку, окурок, кусок штукатурки. И каждый нагнулся. И каждый сделал то, о чем его просили. И улица сразу стала чище. Это было заметно даже ночью.
Перекрёсток опустел. А на куче грязи осталось стоять маленькое вечнозеленое деревце.
Ну, а когда на улице осталось уж совсем мало хиппи, миролюбивый капитан Финк, тот самый начальник 9-го участка, который произнес прекрасную фразу «Пусть себе…», подошёл к куче, грязи и собственноручно без натуги вытащил деревце и бросил его в кузов полицейского грузовика, чтобы отвезти на свалку.
Хиппи растерялись. Потом вознегодовали. Начали кричать «бу-у» — единственный способ, которым они могли выразить свой протест.
Капитан плюнул и приказал выбросить дерево из грузовика, но с условием, что хиппи не будут сажать его здесь, на пустыре. По его мнению, представление кончилось — декорации полагалось убрать.
Хиппи подняли дерево и пошли вниз по улице, держа его на плечах, как покойника. Они спустились по Святому Марку до зеленого пятачка над названием Томпкинс-сквер-парк и похоронили дерево тай под песню:
О, найти бы дом мне
Среди тех — бездомных.
В парке люди свободны.
Там деревья и отдых.
Хиппи-братья вокруг.
Там под деревом — друг.
Я рассказал обе истории Конрою. Он выслушал вежливо и внимательно, хотя первую — о бирже, как оказалось, слышал раньше, и произнёс решительно:
— Это всё притворство, театр, игра в блаженненьких.
— Вы не верите в искренность этих ребят? Вы не верите в искренность вашего сына?
Он посмотрел на меня зло:
— Конечно, могут быть исключения. Но вы же взрослый человек. Этого, — он кивнул на живописных голодранцев, сидевших на тротуаре, — просто не может быть. Понимаете? Не может быть! Это всё не реально, иррационально. Это — мистика. Человек не может уйти добровольно из хорошего дома в лачугу. Человек не может отказать себе в удовольствии жить лучше других, жить богаче других. Такова человеческая натура. А раз так — всё это игрушки, кривлянье.
— Но их около четверти миллиона, если не больше.
— Массовый психоз.
— Вам не приходилось знакомиться с их программой?
— Какая, к чёрту, программа! Ничего у них нет. Каждый программирует, как хочет. Вот вы слышали мой разговор с теми двумя молокососами: «получать удовольствие», — он скривил лицо презрительно, — вот и вся их программа. Можете полюбоваться, я тут вырезал из одной их газетенки «формулу хиппи». Пожалуйста.
Он вынул из бумажника кусочек газеты. Там было напечатано:
«Автоматика 1916 1942 электронно-счётная кислота 1943 Т. С. 1938 1952 1942 Ракета 1945 атомная бомба молодежь взрыв 67. Всегда. Бесконечность. Навсегда. Теперь — и изменяясь».
Я переписал «формулу» дословно, со всеми знаками препинания.
— Ну вот, что вам ещё требуется?
«Формула» хиппи, надо прямо сказать, не внесла в наш разговор ясности.
— У движения хиппи есть принципы, известные многим, — сказал я. — Но мне не приходилось встречать, так сказать, писаной программы. Не приходи лось ли вам?
— Нет, — ответил Коирой. — Есть тут, правда, один «программист-теоретик». По совместительству торговец всякой всячиной. Если хотите, могу познакомить. Только сегодня воскресенье, вряд ли мы его застанем. Ну всё равно — идёмте. И мне и вам надо ходить.
* * *Лавка, вся витрина которой была разрисована огромными разноцветными концентрическими кругами, действительно оказалась закрытой. Её хозяина не было. У запертых дверей сидел на асфальте парень в украинских усах, которые в Америке называют английскими, и читал Фрейда.
Услышав наш разговор, поднял голову.
— Кроме Рона, программу хиппи знает по-настоящему только Питер, — сказал он и закрыл книгу.
— А где найти этого Питера? — спросил я.
— Да уж где-нибудь тут крутится.
— Поблизости?
— Может, и поблизости.
— А вы, случайно, не Питер?
Парень подумал-подумал и согласился:
— Питер. Почему же не Питер?
Он встал. Лицо у него было скуластое, усы свисали до подбородка, бороды не было. Кроме джинсов, на нем была майка с цифрой 48 на груди и длинный, с чужого плеча, пиджак. На лацкане — красная брошка с надписью: «Занимайтесь любовью, не войной».
Я попросил Питера рассказать, как он себе представляет программу хиппи.
Он обнял свои худые плечи, как Черкасов в роли Пата, попрыгал на одной ноге, на другой, потер лицо, будто умылся, снова заключил себя в объятия и вдруг сел на тротуар и уткнулся во Фрейда.
Лицо Конроя пошло красными пятнами.
— Так как же насчёт программы? — осведомился я.
— А вам это зачем? Всерьёз или для забавы? — вдруг спросил парень.
— Это будет зависеть от вас. Пока что получается забава.
Питер усмехнулся.
— Это я разминался. Замёрз.
Я присел на корточки и стал открывать диктофон.
— Программ-то много, — сказал Питер, — но основных принципов, как я их понимаю, — немного. Будете записывать?
Я поднёс к его лицу морковку микрофона.
— Ам! — рявкнул Питер и засмеялся.
Пальцы правой руки Конроя наигрывали на кармане пиджака нескончаемую гамму.
— Нынешнее общество бесчеловечно, — начал Питер. — Оно уродует человека с детства, ещё в семье. Прививает ему жизненные принципы стяжательства. Хиппи предлагает — человек должен стать наконец самим собой. Для этого — ячейка общества, не семья, а коммуна. Детей воспитывать сообща. Ребёнок должен воспринимать сложный, облик общества, не повторять повадки и взгляды своих родителей. Система жизни — коммуна индивидуальностей. Каждый живёт, как хочет, делает, что хочет. Проявляет себя, как ему угодно. Институты современного общества, которые калечат людей — роскошь, богатство, собственность — надо уничтожить. Жизнь должна быть проста. Механизация уродует людей. Ближе к природе. Долой войну. Долой войну во Вьетнаме. Долой Джонсона. Любовь, а не война…
Все эти лозунги Питер произносил спокойно, тихим голосом, как учитель на диктанте.
— Строить новое общество уже сегодня — в рамках старого. Люби всех и избегай насилия. Средства для жизни — от продажи кустарных изделий и произведений искусства. Мы никого не собираемся перевоспитывать и переделывать. Если общество не желает следовать нашему примеру — тем хуже для общества. Мы просим одного — оставьте нас в покое, дайте нам быть самими собой, дайте нам жить вне вашего общества.
