Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)
Ребро святой Екатерины Сиенской – в Астене в Бельгии, одна из стоп – в соборе Санти-Джованни-э-Паоло в Венеции. Палец и голова (отделенная от тела в 1381 году по распоряжению папы Урбана VI) хранятся в базилике Сан-Доменико в Сиене. Часть языка святого Власия находится в Карозине, рука – в соборе в Руво-ди-Пулья, череп – в Дубровнике. Зуб святой Аполлонии мы обнаружим в соборе города Порту, мощи святого Иуды Кириака – в соборе Анконы, сердце святого Альфия – в Лентини, тело святого Роха – в Венеции, в главном алтаре церкви Скуолы братства святого Роха, при этом акромион, составляющий часть лопатки, и еще один костный фрагмент находятся в Шилле, часть плечевой кости – в посвященной ему церкви в Вогере, другая частица плечевой кости – в одноименной церкви в Риме, большеберцовая кость и прочие мелкие частицы massa corporis[102], а также то, что принято считать посохом святого, – в церкви Сен-Рош в Монпелье, фаланга пальца – в приходской церкви Чистерна-ди-Латина, часть пятки – в соборе города Фридженто, отдельные костные фрагменты – в базилике святого Маврикия и в церкви братства святого Роха в Турине.
В Константинополе почитались реликвии, затем пропавшие после четвертого крестового похода: омофор Пресвятой Богородицы (maphorion), сандалии Христа, одежды Иоанна Крестителя, сосуд с кровью Христовой, которой подписывали наиважнейшие документы, парапет колодца, у которого произошла описанная в Евангелии беседа Христа с самаритянкой, каменная плита, на которую возложили тело Иисуса после снятия с креста, трон Соломона, жезл Моисея, останки невинных младенцев, убиенных по приказу Ирода, некоторое количество навоза от осла, на котором Иисус въехал в Иерусалим, икона Божией Матери Одигитрии (написанная, по преданию, евангелистом Лукой), чудесным образом созданные нерукотворные иконы (acheropite), Мандилион (он же Спас Нерукотворный) – льняной плат с отпечатавшимся на нем ликом Христа (хранился первоначально в Эдессе и был славен тем, что город, на стене которого он был вывешен, не мог быть взят врагом).
И все же не хотелось бы создавать у читателя впечатление, будто бережное хранение реликвий – привычка сугубо христианская, более того – католическая. Плиний сообщает нам о таких драгоценных для греко-римского мира реликвиях, как лира Орфея, сандалия Елены Прекрасной, кости чудовища, напавшего на Андромеду. Уже в классическую эпоху обладание реликвией привлекало в город или храм путешественников, а значит, реликвия являлась не только сакральным предметом, но и ценным туристическим «товаром».
Культ реликвий всегда был присущ любой религии и культуре: с одной стороны, он обусловлен импульсом, который я назвал бы мифо-материалистическим и согласно которому, коснувшись частички тела великого человека или святого, можно ощутить некое веяние его силы, а с другой – естественным интересом антиквара (заставляющим коллекционеров тратить целое состояние на то, чтобы приобрести не только первый изданный экземпляр знаменитой книги, но и тот, что принадлежал известному человеку).
На этом втором факторе (хотя, возможно, и на первом) основан светский культ реликвий: тот, кто регулярно читает бюллетени аукционов «Christie’s», легко убедится, что пара туфелек, принадлежавших звезде экрана, может стоить дороже, чем полотно художника эпохи Возрождения. В числе таких memorabilia[103] могут быть как настоящие перчатки Жаклин Кеннеди, так и перчатки-реквизит, в которых Рита Хейворт снималась в «Джильде». С другой стороны, я видел, как толпы туристов съезжаются в город Нэшвилл штата Теннесси, чтобы взглянуть на «кадиллак» Элвиса Пресли. Добавим: этот «кадиллак» не единственный – певец менял их каждые полгода.
Разумеется, самой знаменитой реликвией всех времен является святой Грааль, но я не советую никому пускаться на поиски (или queste), поскольку прецеденты не слишком обнадеживают. В любом случае, научно доказано, что двух тысяч лет недостаточно.
[Первая версия эссе под этим названием вышла в книге: Milano: meraviglie, miracoli, misteri / A cura di Roberta Cordani. Milano: CELIP, 2001; версия вторая, расширенная («In attesa di una semiotica dei tesori»), была опубликована в сборнике: Stefano Jacovello et al. Testure. Scritti seriosi e schizzi scherzosi per Omar Calabrese. Siena: Protagon, 2009.]
Скисшие лакомства
СПьеро Кампорези[104] у меня всегда были очень дружеские, сердечные отношения, основанные на взаимном уважении (по крайней мере, я на это надеюсь), настолько, что я позаимствовал у него немало лакомых цитат для моих романов «Имя розы» и «Остров накануне», а он, в свою очередь, попросил меня написать предисловие к английскому изданию его книги о крови; но всегда наши пути пересекались в университетской среде. То есть мы встречались на комиссиях выпускных курсов, в коридорах факультета, на университетском крыльце и никогда – в неформальной обстановке или, например, у него в библиотеке.
Насколько я знаю, Кампорези был гурманом и любил высокую кухню, кто-то мне говорил, что он и сам хорошо готовит, и это совершенно естественно для писателя, посвятившего сотни страниц не только тяготам, но и радостям плоти, молоку, соусам и подливам; да и что еще можно ожидать от автора, признавшегося однажды (в интервью «Стампе» в августе 1985 года), что после изучения Петрарки, барокко, Альфьери и романтизма знакомство с Артузи[105] в конце 60-х оказалось для него роковым.
Впрочем, все мои сведения о чревоугодничестве Кампорези почерпнуты исключительно из книг. Можно сказать, что мы вместе ужинали – на страницах его произведений. Посему я имею полное право восхвалять Кампорези-гурмана, но только как дегустатора книг. Он писал о горестях, нечистотах, гниении тела и вместе с тем – о наслаждении и сладострастии, в первую очередь препарируя своим скальпелем книжные тела, а точнее – книги, посвященные телу. Новый Мондино де Лиуцци[106], он вскрывал не трупы, выкопанные тайком на кладбище, а книги, вызволенные из библиотечного заточения, где они покоились, зачастую покрытые забвением, и скрывали от большинства свои лакомства, точь-в-точь как дез Эссент в романе Гюисманса «Наоборот» открывал в забытых летописях раннего Средневековья
монашескую робкую грацию, а также порой чарующую неуклюжесть, превратив остатки древней поэзии в подобие благочестивой амброзии. Пришел конец всему: и энергичным глаголам, и благоуханным существительным, и витиеватым, на манер украшений из первобытного скифского золота, прилагательным[107].
Если бы Кампорези искал тексты, которые вызывают желание облизнуться и посмаковать чрезмерную непривычность и лексические излишества, то он мог бы обратиться к классике лингвистической развращенности: итальяно-джойсовой «Гипнэротомахии»[108], макароническим макаронам Фоленго[109] или, если захочется переварить что-нибудь современное, к Гадде. Вместо этого он обратился к неизвестным текстам, или же известным, но по другим причинам. После чтения Кампорези мы многое узнаем о крови, хлебе, вине, шоколаде, помимо того – неслыханные подробности о голоде, червивости, бубонах и золотухе, волокнах, кишках, рвоте, ненасытности, изобилии и карнавалах, но позволю себе заметить, что эти исследования были бы не менее захватывающими, даже если явления, о которых идет речь, никогда бы не получили подтверждения и Кампорези рассказывал бы нам о телах и питании, например, жителей Венеры, до того не похожих на нас, что они не казались бы нам ни привлекательными, ни отталкивающими. Впечатляет, когда читаешь о шайках бродяг, наводнявших прошлые века, но еще больше впечатляет, когда открываешь их для себя как чистой воды flatus vocis[110], читая о монахах-самозванцах, шарлатанах, обманщиках, лучниках, оборванцах и нищебродах, прокаженных и калеках, бродячих торговцах, коробейниках, сказителях, расстригах, «вечных студентах», мошенниках, жонглерах, увечных наемниках, жуликах, выдающих себя за Вечного жида, сумасшедших, дезертирах, напуганных объявлением войны, преступниках с отрезанными ушами, содомитах.
Сочинения Кампорези вызовут восторг скорее не у фармацевта, а у лексикографа или историка языка, их ждут болеутоляющие сиропы, мази, пасты, соли для ванн, растворы для ингаляций, порошки, смеси для окуривания, spongia somnifera – губка, пропитанная опиумной настойкой, черная белена, цикута, мандрагора…
Откроем первую главу книги «Мастерские чувств» – «Проклятый сыр». Всем известно, и обжорам, и гурманам (им-то в первую очередь), что сыр, хотя и получается из молока – чистой и нежной жидкости, – тем вожделеннее, чем сильнее отдает плесенью, и это отсылает нас к гниению и выделениям плоти, с которыми мы старательно боремся с помощью ножных и сидячих ванн. Не уверен, что Кампорези мог расписать гнусность сыра на двадцать восемь страниц, просто нюхая горгонзолу и стилтон, перекатывая на языке кусочек формаджо ди фосса, реблошона, рокфора или вашрена. Он обязательно должен был изучить забытые страницы трактата Кампанеллы «Об ощущении вещей и магии» или даже обратиться к еще более забытому XVII веку и к «Ярмарке чудес природы» Николо Серпетро, «Подземной физике» Иоганна Иоахима Бехера, «О вреде сыра» Лотихия, «О молочных продуктах» Паоло Бокконе, чтобы перебить запах настоящего сыра куда более прогнившим и зловонным коллажем из цитат:
![Татьяна Луганцева - Жизнь прошла мило [сборник]](/uploads/posts/books/161129/161129.jpg)
