Александр Рекемчук - Мамонты
И такой порядок заведен не в одной лишь России.
Как-то в Париже друзья повели меня на русское кладбище Сент-Женевьев де Буа поклониться могиле Ивана Бунина. И там мне показали только что разрытую могилу, ставшую поводом для негодующего ропота: в ней когда-то был похоронен то ли царский генерал, то ли статский советник, весьма известный в кругах русской эмиграции, но за его могилой давно уже никто не ухаживал, и вот ее отвели под другого покойника — ведь это русское кладбище очень тесно, а старых русских и новых русских в Париже всегда полным-полно.
Так что тенденция к обновлению проявляла себя не только на Рогожском старообрядческом кладбище.
Но в тот раз меня это сильно покоробило.
Я с особой остротой ощутил за этим неотвратимое пришествие новых времен, когда всё пойдет на торг, на продажу, не исключая хрестоматийной любви к отеческим гробам.
Мы двинулись гурьбой к кладбищенским воротам.
Лишь позже ко мне пришло понимание того, что урок оказался даже более важным, нежели я предполагал вначале.
Ведь я намеревался всего лишь приоткрыть им маленькие хитрости ремесла, приемы творческого моделирования — отсюда взять, туда приспособить, — а вдруг это обернулось приобщением к той сокровенной, к той главной тайне человеческого бытия, что оно, увы, бренно.
Что род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.
Мой будущий отец учился в церковно-приходской школе, в двухклассном училище Министерства народного просвещения в Сорокском уезде. Потом в селе Барабой, Белецкого уезда.
Поступил в Аккерманскую учительскую семинарию.
В августе 1914 года, в самом начале мировой войны, 40 учеников этой семинарии, в том числе Евсевий Рекемчук, ушли добровольцами в армию.
Он был зачислен рядовым в 48-й запасный батальон в Одессе. Затем отправлен с маршевой ротой на фронт, в Лейб-Гвардии Измайловский полк, занимавший позиции под Краковом. После первого ранения и госпиталя, направлен в 320-й Чембарский полк под Кельцы. В апреле 1915 года, после второго ранения под Коломией, в Буковине, эвакуирован опять в Одессу. Здесь лежал в госпитале, а после излечения зачислен в Одесскую школу прапорщиков.
Все эти данные я воспроизвожу по архивному тексту «Автобиографии Командира Запаса РККА», написанному им собственноручно в мае 1936 года.
Записи предельно скупы. И это объясняется не только тем, что служебный жанр требовал суровой лаконичности.
В ту пору, когда писалась автобиография, считалось не очень приличным (а то и опрометчивым) выпячивать свои подвиги в империалистической войне.
Тут всё приобретало подтекст сомнительный. В армию пошел добровольцем, прямо со школьной скамьи? Ах, скажите на милость, какие мы патриоты!.. Был трижды ранен? Стало быть, не пожалел собственной кровушки за веру, царя и Отечество!.. Получил на грудь боевые кресты? Да еще и гордишься этим!.. Тут уж речь могла идти, по меньшей мере, об изъянах классового сознания.
Вот кабы тебе был бы даден орден Боевого Красного Знамени, как у товарища Буденного, на алой шелковой розетке!
Либо Красная Звезда! Ну, на худой конец, значок «Ворошиловский стрелок»!..
Опасения были оправданы.
Если под его автобиографией стояла дата 18 мая 1936 года, то дальнейшие вехи боевого пути моего отца были изложены им тоже собственноручно, но уже под арестом — в протоколе допроса от 7 августа 1937 года.
Они заслуживают того, чтобы воспроизвести их полностью и дословно.
«…был направлен в Одесскую школу прапорщиков, которую окончил в 1915 году 20 ноября — в чине прапорщика. Отправлен в Казанский военный округ, гор. Казань, оттуда в 106 зап. батальон в гор. Пермь. Из Перми с маршевой ротой на фронт в 88-й пехот. Петровский полк — в команду разведчиков младшим офицером. В марте (10) 1916 года ранен в третий раз, в шею, и отправлен на излечение в Москву. После чего отправился в свой полк, где в должности начальника к-ды разведчиков пробыл до 3 декабря 1917 года; за это время был произведен в подпоручики, поручики и штабс-капитаны, в коем чине пробыл до приказа Сов. Правительства об упразднении чинов. С проведением выборного начальства был избран командиром баталиона. 3 декабря 1917 года приказом главковерха тов. Крыленко был демобилизован и отправлен в распоряжение своего воинского начальника в гор. Аккерман. До этого состоял товарищем председателя полкового революционного комитета и делегирован на армейские съезды в Псков и Двинск. После демобилизации в начале Января 1918 года прибыл в свое село — Марамоновку Сорокского уезда, где пробыл около месяца, после чего уехал в Аккерман.
…Будучи в русской армии до чина штабс-капитана, получил следующие ордена: орден Анны 4-й, 3-й и 2-й степени; орден Станислава 3-й и 2-й степени; орден Владимира 4-й степени и Георгиевский крест 4-й степени с лавровым венком по присуждении солдатской полковой Георгиевской думы…»
С этим Георгиевским крестом, годы спустя, он возвратился в Россию оттуда.
Этот крест был единственным наследством, доставшимся мне от отца.
Бывало, еще мальчонкой, я доставал его из чемодана с домашней рухлядью, пристегивал его к рубашке и вставал перед зеркалом навытяжку.
Что, в первую очередь, совершает в книгах и фильмах увешанный орденами герой, вернувшись с войны? Каков его следующий подвиг? Правильно: он женится.
И мой отец не стал исключением из этого золотого правила.
Он сочетался браком с Анной Чинаровой, дочерью крупного аккерманского домовладельца, а также владельца садов и виноградников Христофора Чинарова.
Его избранница не была кисейной барышней. Она тоже имела право называться фронтовичкой. Сестра милосердия, вернувшаяся с Турецкого фронта.
В январе 1918 года Румыния аннексировала Бессарабию.
Завязался тугой исторический узел, распутывать который придется и современникам, и потомкам…
В марте восемнадцатого, когда румыны вошли в Аккерман, молодожены уехали в Марамоновку, в село, где родился и провел детство Рекемчук. Может быть, они надеялись там — в затишке — переждать события, которые, подобно затяжной грозе, прокатывались над Приднестровьем. А может быть, это просто объяснялось тем, что Анна была насносях.
В Марамоновке они провели лето и осень восемнадцатого, зиму и весну девятнадцатого… Не это ли было самой светлой порой их жизни?
В июле 1919 года родилась дочь, которую назвали Тамарой.
Между тем, из Аккермана доносились вести: маленький город был буквально наводнен бежавшим из Одессы, от большевиков, военным и штатским людом: русские, греки, сербы, французы… По городским стенам расклеены объявления, предлагавшие бывшим офицерам явиться со всеми документами в распоряжение воинского начальства. Такой же приказ румынские власти опубликовали в газетах. За уклонение…
Спрятаться от бурь не удалось. Пришлось возвращаться в Аккерман.
Позже, в своих служебных объяснениях, Рекемчук довольно живо изобразит обстановку тех дней.
«…Когда я явился к воинскому начальнику, то застал там следующую картину: в большой комнате кроме румынского майора был еще французский штабной лейтенант и какой-то русский (по виду) полковник. По документам выяснялось — является ли пришедший бессарабцем или не бессарабцем. В первом случае, т. е. бессарабцы подходили к румынскому офицеру и должны были записаться в румынскую армию, а не бессарабцам предлагался выбор: через французского офицера записаться в иностранный легион, или через русского полковника во врангелевскую армию. Я отказался записаться в румынскую армию, за то был изруган румынским майором и под конвоем (нас, отказавшихся, было человек 50–70) нас отправили в комендатуру города, где продержали до утра, а потом выпустили…»
Читателю имеет смысл удержать в памяти эти бегло очерченные фигуры русского полковника, зовущего идти под знамена генерала Врангеля, а также французского офицера, вербующего людей в Иностранный легион, в Северную Африку: нам еще встретятся в этом повествовании отнюдь не случайные персонажи, сделавшие именно такой судьбинный выбор.
Что же касается Рекемчука, то всё завершилось тем, что его оприходовали капитаном запаса румынской армии.
Молодая семья обосновалась в родовом гнезде Христофора Чинарова на улице Strada Trajan, то есть на Дороге Траяна (запомним и это), а позже перебралась в дом по-соседству, на улице Беликовича, подаренный Анне отцом.
В одном из документов, известных мне, утверждается, что Христофор Чинаров — человек деспотичного, крутого нрава, — якобы души не чаял в зяте и, уж во всяком случае, был «…с Рекемчуком в идеальных отношениях».
Время показало, что это далеко не так. Однако обитатели богатой виллы на Дороге Траяна старались не выставлять на обозрение улицы семейной дрязги. Об этом позднее.
