Виктор Ардов - Этюды к портретам
Когда она девочкой-подростком жила в Крыму, то, по собственному выражению, «плавала, как рыба». Однажды она поехала с какими-то знакомыми на лодке. Когда они были уже весьма далеко от берега, вдруг вспыхнула ссора, она прыгнула в воду и спокойно доплыла до суши. Она вспоминала, что, когда после многих лет ей довелось вернуться в Крым, ей рассказывали чуть ли не легенды про девочку, которая плавала с необыкновенным бесстрашием. Имя пловчихи уже забылось, но Анна Андреевна легко узнала самое себя в этих рассказах…
Как-то я спросил Ахматову: как она относится к карикатурам и эпиграммам на нее?
Анна Андреевна пожала плечами и ответила совершенно спокойно — видно было, что это для нее решенный вопрос:
— Что же, это часть славы.
Тема карикатур вызывает в моей памяти следующий эпизод. Из разговора с Ахматовой я выяснил, что она имеет множество возражений против некоторых сочинений Льва Толстого. И тогда я нарисовал нижеследующий шарж: Ахматова кидается на Толстого, норовя вцепиться ногтями в его бороду…
Анна Андреевна очень смеялась над этим рисунком и попросила, чтобы я подарил ей этот лист. (Замечу попутно: «художественной ценности» шаржик не представлял, рисую я дилетантски, но по каким-то соображениям Ахматовой захотелось заполучить подобное изображение своей «дискуссии» с великим писателем.)
Надо сказать, что Анна Андреевна даже самых люби мых своих авторов принимала не полностью (исключение составлял лишь Пушкин, о нем она всегда говорила с улыбкой, словно о живом и самом дорогом для нее человеке). А вот с Львом Толстым у нее были большие «счеты». С ее памятливостью, умением глубоко «вчитываться» она находила у Толстого множество огрехов. Так, например, Ахматова утверждала, что Анна Каренина не могла быть равнодушной к дочери, рожденной от Вронского. «Ребенок от любимого не бывает безразличен!» — утверждала поэтесса.
Впрочем, она понимала все величие Льва Толстого. Но ее, в частности, весьма огорчала попытка реформации, затеянная графом. Анна Андреевна была верующей, православной. И Толстого и Достоевского (которого она очень высоко чтила и с которым как читательница была ближе всех в русской литературе) называла ересиархами…
Очевидно, надо записать еще вот такой эпизод. Анна Андреевна дружила с внучкой Льва Толстого — Софьей Андреевной Толстой-Есениной. К сожалению, Софья Аид- реевна уже скончалась. Она была Лет на десять моложе Ахматовой. Иногда Толстая приходила к нам, чтобы навестить Анну Андреевну. И вот случилось как-то, что я вышел из дома с этой гостьей. У нас завязалась беседа о Толстом, о Ясной Поляне, где Софья Андреевна директорствовала многие годы… (Кстати, лицом она была похожа на деда — тот же русский нос, те же небольшие и злые серые 1лаза, тот же неукротимый темперамент и желание все сделать по-своему…)
И вот по дороге я рассказал Софье Андреевне, что у Ахматовой есть претензии к ее великому деду, что поэтесса далеко не безоговорочно почитает Льва Николаевича. Софья Андреевна с огромным интересом слушала меня.
Я спросил ее: говорила ли с ней об этом когда-нибудь сама Ахматова?
Она ответила так:
— Никогда! Но я чувствовала то, о чем вы мне сказали. Ее сдержанность, когда речь заходила о Толстом, была подозрительна…
Весьма полемическое отношение было у Ахматовой к Чехову.
Так как я очень высоко почитаю Чехова, ценю в нем кроме литературного таланта еще и глубокий ум, не затемненный никакими априорными представлениями или идеями, то за Антона Павловича я часто заступался в разговорах с Ахматовой. Она же указывала мне на неудачные места в его рассказах — неточности психологические или сюжетные. А однажды сказала о Чехове вот что:
— Он неверно описал Россию своего времени. Он был больным человеком и видел все в свете предстоящей гибели своей. А ведь в девяностые годы страна росла и экономически и политически. Чехов не почувствовал предстоящей революции. Его провинция была уже чревата двадцатым веком, но он прошел мимо этого.
Мое преклонение перед Чеховым не поколеблено точкой зрения поэтессы. Но должен свидетельствовать, что ее критика всегда была обоснованна.
Впрочем, на мой взгляд тут есть и еще один важный момент.
Помню, в тридцатых годах на одном вечере в Политехническом музее я слышал выступление Вл. И. Немировича-Данченко. Говоря о Чехове, которого он, в сущности, открыл как драматурга и привел в Художественный театр, Владимир Иванович назвал его поэтом. Меня очень поразило тогда, как же это я сам не понял до сего дня, что Чехов именно поэт!
И рассказы Чехова и его пьесы, в какой-то мере испытавшие влияние Ибсена, именно поэтичны. Ранний Чехов был только реалистом. Но со временем он ввел в свои произведения именно поэтическую тональность. Чтобы увидеть это конкретно, достаточно перечитать подряд две пьесы Чехова, написанные на один сюжет: «Леший» и «Дядя Ваня». Вторая драма есть опоэтизированный вариант первой.
Зачем я это написал? А затем, чтобы сказать: поэту Ахматовой не по дороге с поэтом Чеховым. Она иначе понимала поэзию и потому полемизировала с ним.
С некоторых пор стали появляться пьесы, выводящие на сцену Пушкина. Первая из них принадлежала перу А. П. Глобы.
Ахматова сказала:
— Откуда этот человек знает, о чем Пушкин говорит своей жене, когда они остаются вдвоем?..
Анна Андреевна много читала по-английски, по-немецки, по-французски и даже по-итальянски. Часто делилась с нами впечатлениями о прочитанном. Ее оценки всегда были значительны и принципиальны. Многие модные новации вызывали в ней иронию. Особенно она не любила продолжателей Фрейда в беллетристике. И вообще-то она терпеть не могла великого психоаналитика. Говорила, что он перенес на весь мир частую для венских аристократов расстановку сил: престарелый отец, в свое время женившийся на молодой девушке против ее воли, и для самой этой дамы, и для ее ребенка представляется врагом и соперником. А в нормальной семье так не бывает.
С этим я не соглашался, и мы немного спорили. Немного— ибо и Анна Андреевна и я взяли за правило не переубеждать друг друга. Если оказывалось, что мы стоим на разных точках зрения, мы переходили к другой теме. Правда, Ахматова всегда подтрунивала над моей приверженностью к Фрейду,
До самой смерти Анна Андреевна была предана своему «Цеху поэтов». Она, например, любила Михаила Зенкевича — соратника по акмеизму.
Театр она не любила.
Например, никогда не была в Художественном. Но у нас дома был альбом, посвященный очередному юбилею МХАТа. Ахматова полистала его, посмотрела фотоиллюстрации и сказала свой приговор, так сказать, заочно:
— Ну, так… Теперь я вам скажу: все, что относится к современности, они умеют делать хорошо, а исторические пьесы у них не удаются. Особенно плох у них должен быть Шекспир.
На мой взгляд, это удивительно верно!
Анна Андреевна всегда проявляла интерес к архитектуре.
Однажды она заметила, что Лев Толстой был равнодушен к красоте зданий. Он знал только одно: старое или новое здание — то, в котором живут персонажи его произведений.
В 1937 году мы шли с ней по Фонтанке, я провожал ее домой, в Шереметевский дворец. Она спросила меня:
— На вас действует ленинградский пейзаж?
Я ответил восторженно.
Ахматова вздохнула и промолвила:
— А я уже привыкла, к сожалению…
Анну Андреевну сильно сердили бессмысленные колоннады и портики, возводившиеся у нас в сороковых годах. Но подлинную старину она любила.
Каждый год в Москве непременно ездила поглядеть на церковь Вознесения в Коломенском.
Она умела ценить современную архитектуру.
Замечательный дом, построенный по проекту Ле Корбюзье в Москве на улице Кирова, ей очень нравился.
Мне запомнился афоризм, который как-то произнесла Анна Андреевна:
— Архитектура в каждой эпохе бывает своя, и ничего переделать в этом нельзя: если уж выдалась плохая архитектура, так она и будет плохой до самой смены эпох.
Ее суждений о людях, событиях, о нравах — жизненных и литературных — были бескомпромиссны.
Иной раз Анна Андреевна произносила свое суждение: — Это против добрых нравов литературы. И переубедить ее, уговорить, что дело обстоит не так, было невозможно.
Конечно, всегда права была Ахматова, а не ее не слишком щепетильные оппоненты.
До войны, живя в Фонтанном доме, Анна Андреевна много возилась с соседскими мальчиками Вовой и Валей Смирновыми (Вале посвящено ее замечательное стихотворение «Постучись кулачком — я открою…»).
Мать этих детей, простая женщина, наивно похвалялась перед другими соседями:
— Нянька у меня — мировая!
(Это мне поведала сама Анна Андреевна.)
