Евгений Костюченко - Русские банды Нью-Йорка
— Не верь. В соседнюю камеру меня не вызывали. Так, значит, ты тоже из Одессы? Говорят, это довольно большой порт. Половина всего хлеба, который едят американцы, приплыла оттуда.
— Да, большой порт…
У Ильи перехватило горло от благодарности. Он собирался торговаться со священником, обещая ему все более и более крупные суммы за информацию — а тот ничего вроде бы не сказал, но при этом ответил на все вопросы.
Значит, Кира не вернулся в Одессу! А ведь собирался сойти с парохода в Констанце, да только там не было остановки. Затем проспал Гибралтар, добрался до Нью-Йорка — да тут и остался. И не просто остался, а стал писателем. Сочинитель в кандалах? Это что-то новое. Видать, он такой же писатель, как Илья — цветовод.
Да Кирюшка всегда был таким. Только казался приличным мальчиком, гимназистом-зубрилкой. А на самом деле был таким же босяком, как и все нормальные пацаны с Большого Фонтана. Таскал в кармане свинчатку, но не доставал ее, если дрался один на один. Вместе со всеми чистил сады, баштаны и огороды, и попадался порой, но никогда не выдавал друзей. Интересно, на каком американском огороде Кира попался в этот раз? Судя по кандалам, дело серьезное…
— Тебя страшит наказание? — спросил священник.
— Какое? — не понял Илья. — А, вы про суд? Нет. Не страшит. Я только одного боюсь. Что нас с другом будут судить в разное время, а потом разбросают по разным тюрьмам.
* * *Опасения оказались напрасными. Илья встретился с Кириллом в день суда. Они сидели рядом на скамье подсудимых. Они даже могли переговариваться — тайком, опустив голову и не шевеля губами.
— Зачем ты это устроил? — недоумевал Кирилл. — К чему твое геройство? Если хотел меня спасти, незачем было садиться в тюрьму.
— Какое, на хрен, геройство? — Илья сплюнул. — По пьянке вышло. У меня в последнее время от выпивки одни неприятности.
— Раньше ты не пил.
— Жизнь не стоит на месте. Ты раньше тоже банки не потрошил.
— Что банки! Я курю сигары и пью текилу. Знаешь хоть, что такое текила?
Илья засмеялся. Не зря он тогда сдался полицейским. Не зря. Просто судьба не придумала другого способа, чтобы он мог встретиться с другом.
А заседание шло своим чередом. Обвинитель рисовал ужасную картину злодеяний, совершенных бандой русских иммигрантов. Кое-что Илья вспоминал с гордостью, многое хотелось бы забыть, но были и эпизоды, о которых он слышал впервые.
— Да не трогали мы банки Чемберлена! — негромко возмущался он. — Даже не знаю, где эта чертова Тексаркана.
— В следующий раз возьму тебя с собой, — пообещал Кирилл. — Там очень красивые закаты. Ты бывал в Арканзасе?
— Я дальше Джерси не выезжал. Манхэттен, Бруклин, Лонг-Айленд — вот и вся моя Америка. А ты, значит, побывал таки на диких берегах Миссури?
— Берега Гудзона — вот где настоящая-то дикость…
Обвинитель тем временем потребовал для обоих смертной казни на электрическом стуле. Кирилл подтолкнул Илью локтем:
— Гордись. Кажется, мы станем первыми, кто воспользуется этим изобретением.
— Не надейся. Сейчас за дело возьмутся адвокаты, а потом присяжные…
Защитную речь произносил Соломон Глейзер. Он начал издалека. В одном далеком царстве жили-были двое мальчишек. Приятели мечтали об Америке, о стране, где исполняются мечты… — Мальчики пересекают Атлантику, судьба их разлучает надолго — , и вот один из них узнает, что его друга схватили по несправедливому обвинению. Он добровольно является в полицию и берет всю вину на себя, чтобы освободить друга! В этом нет ни капли пресловутой славянской сентиментальности. В этом шаге выразился подлинно американский дух. Илья уже всерьез опасался, что после такой речуги он и одиннадцати обещанных не получит.
И вдруг напыщенная речь адвоката была прервана грубым выкриком из зала:
— Думал, ты увернешься от мести? Ублюдок! Кровь братьев Пакконе еще не высохла на твоих руках!
Все повернули голову к окну, откуда раздавался крик. И увидели человека, вскочившего на подоконник. В одной руке он держал большую фотографию. В другой — револьвер.
«Что за идиот! — успел подумать Илья одновременно с выстрелами. — Он все испортил!»
Пуля ударила его в плечо. Он запоздало пригнулся и увидел, что Кирилл зажимает руку ладонью, и сквозь пальцы у него сочится кровь.
— Ложись! — крикнул ему Илья.
— Поздно… — он все же сполз со скамейки.
Еще несколько пуль угодили в стену над их головами. Каждый выстрел сопровождался женским визгом — и только. Ни одного выстрела в ответ. Никто из охраны даже не потянулся к оружию, все благоразумно попрятались за спинки дубовых скамеек.
— Шесть пуль, — сказал Кирилл, морщась от боли. — Если у него нет второго кольта, то парню пора смываться.
Оба одновременно выглянули над краем барьера и увидели распахнутое окно и развевающиеся портьеры.
— Перевяжи меня хоть чем-нибудь, — попросил Кирилл. — От этих уродов не дождешься. Э, да тебя тоже зацепило! Ну, слава Богу. Обидно получать пулю за ублюдков, которых порешил кто-то другой, пусть даже лучший друг.
— Ты стал слишком много разговаривать, — заметил Илья.
— Это потому, что я слишком долго молчал, — засмеялся Кирилл.
И вдруг, оборвав смех, рухнул на пол, в лужу крови.
* * *В операционной первым положили на стол Кирилла. Он даже не застонал, а только вздрогнул, когда врач сделал надрез, чтобы вытянуть кусочек свинца.
Илью ранило навылет. Разглядывая его плечи и грудь, врач сказал медсестре:
— Резал я как-то одного ветерана. Так у него было поменьше шрамов, чем у этого юнца.
— Я тоже ветеран, — возразил Илья. — Участник всех войн на фронтах Манхэттена, от Баттэри до Сто Двенадцатой.
Он хотел похвастаться перед Кириллом, который лежал на соседнем столе, но увидел, что у друга закрыты глаза. А потом ему уже было не до разговорчиков, потому что врач принялся зашивать раны самой тупой иглой, какая только нашлась на помойке тюремной больницы.
— Дайте хоть виски глотнуть! — взмолился он.
— И не надейся, — невозмутимо ухмыльнулся живодер. — Стану я тратить драгоценную жидкость на смертника!
Потом их отправили в палату для особо ценных заключенных. Она находилась в самом конце коридора, перегороженного двумя решетками, и возле каждой сидел надзиратель.
Кирилла несли на носилках, Илья шагал сам, стараясь не размахивать перебинтованной рукой.
В палате была только одна койка и один табурет — предполагалось, что особо ценные будут поступать сюда в единственном экземпляре.
— Не страшно, могу и посидеть, — бодро сказал Илья.
