Джеймс Купер - Прерия
— Нечто, что будет у меня со временем и что касается только меня, — ответил Поль, поправляя кремень ружья, и с удалым видом засвистал песню, хорошо известную на водах Миссисипи.
Во время этого разговора незнакомец подсел к горбу бизона и весьма серьезно принялся за остатки. Доктор Баттиус следил за всеми его движениями с завистью, еще более поразительною, чем откровенность, с которой Поль отнесся к незнакомцу.
Но сомнения, или скорее, опасения естествоиспытателя не имели ничего общего с мотивами, вызвавшими доверие охотника за пчелами. Его поразило, что незнакомец дал животному, мясо которого ел, верное название, вместо того, которое обыкновенно давалось в стране. Он сам одним из первых воспользовался удалением препятствий, которые политика Испании чинила всем, кто хотел познакомиться с ее заморскими владениями как с коммерческой точки зрения, так и с более похвальными — научными намерениями. Обладая достаточной дозой философии, доступной всем людям, он сознавал, что те же мотивы, которые имели такое сильное влияние на него и могли заставить его решиться на известное предприятие, могли иметь такое же действие и на душу другого человека, с таким же пылом занимающегося изучением природы. Перед ним появилась перспектива опасного соперничества, которое грозило лишить его по крайней мере половины справедливой награды за его труды, лишения и опасности. Поэтому нет ничего удивительного — если взглянуть на его характер с этой точки зрения — что к обычной кротости естествоиспытателя примешалось в данное время чувство некоторого недовольства и что он следил за каждым движением незнакомца с бдительностью, которую считал необходимой для раскрытия его зловещих планов.
— Действительно, восхитительное кушанье! — сказал молодой, красивый незнакомец (он имел неотъемлемое право на оба эти эпнтега), не обращая внимание на взгляды доктора. — Или аппетит придает особый вкус этому мясу, или у бизона должно быть самое вкусное мясо из всей семьи быков.
— В обыкновенной речи, сударь, естествоиспытатели делают корове честь, определяя вид по ее имени, — сказал доктор Батткус, полный тайного беспокойства. Он откашлялся, прежде чем заговорил, вроде того, как дуэлянт рассматривает острие шлаги, которую готовится всадить в тело своего противника. — Этот образ вернее, так как bos, или бык в собственном смысле слева, неспособен бесконечно продолжать свой род, a bos в более обширном смысле слова, или vacca, конечно, наиболее благородное животное из этих двух.
Выразив свое мнение, доктор принял вид, долженствовавший выражать, что он готов немедленно вступить в прения о каждом из многочисленных предметов спора, которые, как он предполагал, должны были существовать между ним и незнакомцем, и ожидал ответа противника, чтобы нанести тому еще более сильный удар. Но молодой военный, по-видимому, был более расположен воспользоваться удобным, случаем, чтобы поесть вкусное кушанье, ниспосланное ему, чем поднять перчатку для обсуждения тех спорных точек зрения, которые так часто дают оружие любителям науки для интеллектуальной борьбы.
— Я думаю, что вы правы, сударь, — ответил незнакомец с хладнокровием, которое тем более раздражало доктора, что выражало, как мало этот вопрос занимает его противника, — да, я думаю, что vacca самое подходящее слово.
— Простите, сударь, — возразил доктор, — но зы очень дурно понимаете мои слова, если предполагаете, что я отношу bubulis Americanus к семье vacca без многочисленных особых подразделений; так как вам очень хорошо известно, сударь, — я полагаю, что вернее было бы сказать, доктор, — без сомнения, вы имеете докторский диплом?
— Вы делаете мне больше чести, чем я этого заслуживаю.
— Вы имеете низшую степень? Но, может быть, вы получили ученую степень в какой-нибудь иной отрасли свободных наук?
— Уверяю вас, что вы опять ошибаетесь.
— Наверное, молодой человек, вы не взялись бы за такое важное, смею сказать, чрезвычайно важное дело, не имея накаких свидетельств, что вы можете выполнить его. Вероятно, какая-нибудь комиссия дала вам право действовать в этом направлении, и на авторитет ее вы можете опираться, когда пожелаете войти в сношения с вашими сотоварищами по общественно-полезному делу, смею сказать, по делу милосердия.
— Не знаю, каким образом, с какой целью вы проникли в мои планы, — сказал, краснея, молодой человек. Он встал с живостью, которая доказывала, как легко он мог забывать о грубых телесных потребностях, когда дело шло о чем-либо, что затрагивало его сердце. — То дело, которое занимает меня, может быть, могло бы назваться делом милосердия, если бы относилось к кому-нибудь другому; но для меня это долг — не только дорогой сердцу, но и священный, и, признаюсь, я не понимаю, зачем мне нужно иметь какие-то свидетельства, или зачем их станут спрашивать у меня?
— Обыкновенно так бывает, — важно ответил доктор, — и необходимо следовать этому обычаю при всяком удобном случае для того, чтобы умы, склонные к привязанности и симпатии, могли бы сразу изгнать странные подозрения и, минуя, так сказать, элементы обсуждения, перейти сразу к вопросам, составляющим desideratum обеих сторон.
— Это странное требование! — пробормотал сквозь зубы молодой человек, нахмуривая брови и поглядывая своими черными глазами поочередно на всех присутствующих, как будто желая получить понятие об их характере и оценить их физические силы. Потом он засунул руку за пазуху, вынул оттуда маленький ящичек и подал его с сознанием своего достоинства доктору со словами: — Взгляните, сударь, и вы увидите, что я имею некоторое право на путешествие по стране, которая принадлежит в настоящее время Соединенным Штатам.
— Что это такое? — вскрикнул естествоиспытатель, разворачивая большой лист пергамента. — Как? Государственная печать? Скрепил военный министр! Это патент на чин капитана артиллерии, выданный Дункану Ункасу Миддльтону.
— Кому? Кому? — закричал Траппер. Во все время разговора он сидел молча и не сводил глаз с незнакомца; как будто желая подробно разглядеть все черты его лица. — Как его имя? Вы, кажется, сказали Ункас! Ункас! В самом деле Ункас?
— Это мое имя, — ответил молодой человек, — и имя вождя одного из туземных племен. Мой дядя и я гордимся им, потому что носим его в память об одной важной услуге, оказанной нашей семье одним воином во время прежних войн.
— Ункас! Вы назвали его Ункасом! — повторил, вставая, старик. Он подошел к молодому незнакомцу и откинул со лба падавшие на него черные локоны. Незнакомец, хотя и очень удивленный, не противился.
— Мои глаза стары, — продолжал Траппер, — они не так зорки, как в то время, когда я сам был воином, но я могу узнать черты отца в чертах сына. Я узнал его, лишь только он приблизился. Но с тех пор столько лиц прошло перед моими ослабевшими глазами, что я не мог сказать себе, где я видел того, на кого он похож. Скажите мне, молодой человек, как зовут вашего отца?
