Джеймс Купер - Последний из могикан
Магуа пробормотал сквозь зубы несколько невнятных слов и продолжал вслух:
– А делавары плавают так же хорошо, как ползают в кустах. Где Великий Змей?
Судя по этим канадским прозвищам, Дункан понял, что гуроны гораздо лучше знали его недавних товарищей, нежели он сам, и неохотно ответил:
– Он тоже уплыл по течению.
– А Быстроногий Олень?
– Я не знаю, кого ты называешь так, – ответил Дункан, пользуясь возможностью затянуть разговор.
– Ункаса, – ответил Магуа, произнося делаварское имя с еще большим трудом, нежели английские слова.
– Ты говоришь о молодом делаваре? Он тоже уплыл по течению.
Магуа сразу поверил сказанному и этим доказал, как мало думает он о беглецах. Но его товарищам эти-то беглецы и были нужны.
Они с характерным для индейцев терпением, в полном молчании ждали, пока кончится беседа офицера и Лисицы. Когда Хейворд замолчал, дикари устремили глаза на Магуа. Лисица указал им на реку и объяснил все немногими жестами и словами.
Поняв случившееся, дикари подняли страшный крик, который показал степень их разочарования. Одни бросились к берегу реки, яростно размахивая в воздухе руками; другие стали плевать в воду, точно мстя ей за то, что она изменнически лишила их несомненных прав победителей. Некоторые, наиболее свирепые, бросали на пленников исподлобья взгляды, горящие сдержанной яростью. Двое-трое даже выразили злобные чувства угрожающими движениями рук; очевидно, ни красота, ни женская слабость обеих сестер не могли бы защитить их от ярости индейцев. Молодой офицер отчаянно порывался броситься к Алисе, когда один из гуронов схватил своей темной рукой прядь ее роскошных волос, которые густыми волнами упали ей на плечи, и провел ножом в воздухе вокруг ее головы. Но едва Хейворд сделал первое движение, как почувствовал, что индеец, распоряжавшийся всеми дикарями, точно клещами сжал его плечо. Он понял, что бесполезна была бы борьба с такой подавляющей силой, и подчинился судьбе, только тихо сказав девушкам, что дикари часто произносят угрозы, которых не выполняют.
Но, стараясь прогнать страх Коры и Алисы, Дункан и не думал обманывать себя. Он хорошо знал, что авторитет индейского вождя был весьма условным и поддерживался скорее физическим, чем моральным превосходством. И поэтому опасность возрастала с количеством окружающих дикарей. Сохраняя внешнее спокойствие, Хейворд чувствовал, как его сердце замирало, когда кто-нибудь из индейцев подходил к беспомощным сестрам или мрачно оглядывал хрупкие фигуры девушек.
Однако его опасения значительно ослабели, когда он увидел, что вождь созвал на совет всех воинов. Их споры длились недолго, и, судя по молчанию большей части индейцев, скоро было принято единогласное решение. Немногие из говоривших часто указывали в сторону лагеря Вебба, очевидно, опасаясь нападения с этой стороны. Мысль об отряде англичан, вероятно, заставила их быстро на что-то решиться и ускорила все последовавшее за этим.
Дикари перенесли легкую пирогу к тому месту реки, которое находилось близ выхода из внешней пещеры. Едва это было сделано, предводитель гуронов знаком приказал пленникам спуститься к нижним камням и сесть в пирогу.
Сопротивляться было невозможно, поэтому Дункан показал пример покорности, направившись к пироге, и вскоре уже сидел в лодке вместе с обеими сестрами и все еще изумленным Давидом. Хотя гуроны не могли знать узкого фарватера между водоворотами и быстринами потока, им были слишком хорошо известны общие признаки опасных мест, чтобы они могли совершить какую-либо существенную оплошность. Когда лоцман, выбранный для того, чтобы вести пирогу, занял свое место, индейцы снова кинулись в реку, пирога скользнула по течению, и через несколько секунд пленники очутились на южном берегу реки, почти против той скалы, на которую они высадились накануне.
Тут дикари снова серьезно, но недолго совещались между собой. В то же время они привели из леса лошадей, которых их владельцы считали причиной своего несчастья. Теперь толпа гуронов разделилась. Главный вождь сел на лошадь Хейворда и двинулся через реку, а вслед за ним бросилась в воду и большая часть его спутников. Скоро все они исчезли в лесу. Пленники остались под присмотром шести дикарей, которыми руководил Хитрая Лисица. С усиливающимся волнением Хейворд наблюдал за действиями дикарей. Видя необыкновенную сдержанность индейцев, Хейворд надеялся, что они отведут его к Монкальму как пленника. Мозг попавших в беду людей никогда не дремлет, а надежда, хотя бы и самая слабая, дает пищу воображению, поэтому Дункану уже представлялось, что Монкальм постарается превратить отеческие чувства Мунро в орудие, с помощью которого он заставит ветерана забыть о своей верности английскому королю. И хотя было известно, что французский командующий обладал мужественным и предприимчивым характером, считалось, что он является знатоком всяких политических интриг, которые не требовали проявлений высоких моральных качеств и которые так опорочили европейскую дипломатию того времени.
Но поведение гуронов сразу разрушило все эти соображения Дункана. Та часть индейцев, которая двинулась вслед за краснокожим исполином, направилась к Хорикэну, и Хейворд понял, что его самого и его спутников ждет страшный плен у диких. Желая знать все, даже самое худшее, и решив в крайнем случае попытаться прибегнуть к силе денег, он преодолел свое отвращение к Магуа и обратился к своему прежнему проводнику в самом дружеском, доверительном тоне, какой только мог изобразить:
– Я хотел бы поговорить с Магуа о том, что годится только для слуха такого великого вождя.
Индеец презрительно взглянул на молодого офицера и ответил:
– Говори. У деревьев нет ушей.
– Но гуроны не глухи, а те слова, которые пригодны для великих вождей, могут опьянить юных воинов. Если Магуа не хочет слушать, офицер короля сумеет молчать.
Индеец бросил несколько небрежных слов своим товарищам, которые кое-как седлали лошадей для молодых девушек; потом Лисица отошел в сторону и осторожным движением позвал за собой Дункана.
– Теперь говори, – сказал он, – если твои слова пригодны для Магуа.
– Хитрая Лисица доказал, что он достоин почетного прозвища, данного ему канадскими отцами, – начал Хейворд. – Я вижу всю его мудрость, понимаю, как много он для нас сделал, и не забуду этого в час благодарности. Да, Лисица не только великий вождь – он умеет обманывать своих врагов.
– Что же сделал Лисица? – холодно спросил индеец.
– Разве он не видел, что лес переполнен спрятавшимися врагами? Разве он не заметил, что даже змея не могла бы незаметно проползти мимо них? Разве он не заблудился умышленно, чтобы ослепить глаза гуронов? Разве Магуа не притворился, будто он возвращается к своему племени, которое так плохо обошлось с ним и как собаку выгнало его из своих вигвамов? А мы? Разве, заметив его намерения, мы не помогли ему, чтобы гуроны думали, будто белый человек счел своего друга врагом? Ведь правда? О, когда Хитрая Лисица своей мудростью ослепил глаза гуронов, они позабыли, что когда-то сделали ему много зла и заставили бежать к мохокам! Они оставили Магуа на южном берегу с пленниками, а сами как безумцы двинулись к северу. Я знаю: Лисица хочет, как настоящая лиса, повернуться и отвести к седому богатому шотландцу его дочерей. Да, Магуа, я вижу все и уже подумал о том, как следует отплатить тебе за мудрость. Прежде всего глава форта Уильям-Генри даст Лисице то, что обязан дать такой великий вождь за великую услугу: у Лисицы будет золотая медаль, его пороховницу переполнит порох, у него в сумке зазвенит столько долларов, сколько камешков валяется на побережье Хорикэна, и олень станет лизать ему руки, зная, что ему не убежать от выстрела того ружья, которое получит вождь. Я же не знаю, как превзойти щедрость шотландца… Погоди. Я… да, я тебе…
