Джеймс Купер - Прерия
Когда начало светать и горизонт незаметно стал проясняться, над беспорядочной массой спавших глубоким сном детей поднялась какая-то женщина. На ее лице отражались тревога и страх. Это была Эллен Уэд, которая тайком вернулась в лагерь и тихонько проскользнула туда, где спали дети. Она осторожно прошла посреди растянувшихся на земле тел и, удерживая дыхание, добралась до ограды, устроенной Измаилом. Тут она остановилась, по-видимому, раздумывая, следует ли идти дальше; но остановка была минутной, и гораздо раньше, чем часовой успел разглядеть ее легкую фигуру, она уже прокралась в прерию и взобралась на вершину ближайшего холма.
Эллен долго в тяжелом ожидании прислушивалась, но так и не услышала ничего, кроме легкого дуновения утреннего ветерка, слабо колыхавшего траву. С грустью, разочаровавшаяся в своей надежде, она уже собиралась вернуться обратно, когда шум шагов, попиравших траву, донесся до ее слуха. Она повернула голову в сторону шума и увидела вдали человека, подымавшегося на холм с противоположной стороны лагеря. Он шел прямо навстречу молодой девушке и как будто узнал ее. Эллен не сомневалась, что это был Поль, и уже назвала его по имени и начала говорить с тем живым волнением, которое обнаруживает любящая женщина при виде друга. Но вдруг остановилась, отступила назад и холодно проговорила:
— Ах, это вы, доктор! Я не ожидала увидеть вас в такой час.
— Все часы, все времена года одинаково годится для настоящего любителя природы, моя добрая Эллен, — проговорил маленький пожилой человек, хрупкий, чрезвычайно подвижной, одетый в странную смесь суконной одежды и шкур. Он подошел к молодой девушке с фамильярностью старого знакомого. — Тому, кто не знает, сколько удивительных вещей можно созерцать при слабом свете утренних сумерек, незнакомы многие наслаждения, которые он мог бы доставить себе.
— Правда, — сказала Эллен. Она вдруг вспомнила, что ей также необходимо объяснить свое присутствие в такой час. — Я знаю многих людей, которые думают, что вид земли ночью гораздо приятнее, чем при ярком солнечном свете.
— Это потому, что у них орган зрения слишком выпуклый. Но человек, который желает изучить привычки кошачьей породы или разновидность альбиносов, должен быть на воздухе в эти часы. Скажу более, есть люди, предпочитающие смотреть на предметы при свете сумерек только потому, что лучше видят в это время дня.
— Без сомнения, потому-то вы и бегаете целую ночь?
— Я бегаю ночью, милое мое дитя, потому, что земля в своих различных изменениях сохраняет солнечный свет на данном меридиане только в половину суток, а то, что мне нужно сделать, может быть выполнено не иначе, как в продолжение двенадцати или пятнадцати часов подряд. Вот уже два дня, как я ищу растение, которое, как мне известно, существует в этом климате, но до сих пор я не видел ни одной былинки, которая не была бы уже анализирована и классифицирована.
— Вам не повезло, дорогой доктор, но, по крайней мере…
— Не повезло! — повторил человек, подходя еще ближе к Эллен и с торжеством доставая свою записную книжку. — Нет, нет, моя милая, меня нечего жалеть. И действительно, нужно ли жалеть человека, который должен обогатиться, репутация которого устаяовлена с этой минуты навсегда, имя которого переидет к потомству наряду с именем Бюффона! Бюффон — простой компилятор, сделавший себе имя с помощью трудов других ученых и который не может сравниться с Соландером, трудом и потом приобретшим свои научные познания.
— Вы нашли какую-нибудь руду, доктор Бат?
— Гораздо больше, дитя мое! Готовое, неоценимое сокровище; и я — счастливый его обладатель. Выслушайте меня: после долгих напрасных поисков я стал описывать угол, необходимый для того, чтобы найти линию, по которой следует ваш дядя, когда услышал шум, похожий на ружейные выстрелы.
— Да, — поспешно воскликнула Эллен, — у нас была тревога.
— Вы беспокоились, что я заблудился, — прибавил ученый, слишком занятый своими мыслями, чтобы понять настоящий смысл ее слов. — Эта опасность никогда не может грозить мне; раз у меня есть основание, и я знаю долготу перпендикуляра, мне остается только посредством выкладок образовать угол, чтобы получить гипотенузу. Однако, уверенный, что залп был произведен для того, чтобы позвать меня, я изменил путь по направлению к шуму, доносившемуся до моего слуха. Я это сделал не потому, что я более или даже столько же доверял свидетельству внешних чувств, сколько математическим расчетам, но я боялся, не нуждается ли в моих услугах кто-либо из детей.
— К счастью, все они…
— Погодите, погодите, — снова перебил ее доктор, забывая нежную заботливость о больных, так важен был в его глазах занимавший его вопрос. — Я прошел большое пространство прерии, потому что звук, встречая мало препятствий, разносится далеко, как вдруг услышал топот — словно бизоны били ногами по земле, и увидел вдали стадо животных, которые взбежали на холм, потом спустились оттуда и разбежались во все стороны — животных, никому не известных, и которые остались бы неописанными, если бы не счастливая случайность. Одно из них — благородный представитель остальных — бежало на некотором расстоянии от других. Те бросились в мою сторону; одинокое животное последовало общему стремлению и вскоре было шагах в ста от меня. Я постарался не упустить такого, удобного случая и, воспользовавшись огнивом и фонарем, составил тут же его описание; я дал бы тысячу долларов, дорогая Эллен, если бы со мной был одни из наших мальчиков с ружьем.
— Но ведь у вас есть пистолет, доктор, почему вы не употребили его? — рассеянно спросила молодая девушка. Глаза ее блуждали по прерии, хотя сама она продолжала стоять на одном месте.
— Да, но он заряжен только крошечными частичками дроби, годными для уничтожения больших насекомых и пресмыкающихся. Нет, я поступил гораздо лучше, чем если бы вступил в борьбу, из которой, пожалуй, не вышел бы победителем. Я записал это событие в моем дневнике, старательно отметив все подробности с точностью, необходимой в подобном случае. Я прочту вам эти записки, Эллен, потому что вы девушка разумная и рассудительная и, если запомните то, что узнаете, можете оказать большую услугу науке, в случае, если со мной случится какое-нибудь несчастье. Видите, милое мое дитя, мое ремесло так же имеет свои опасности, как и ремесло солдата. Сегодня ночью, — прибавил он, невольно оглядываясь, — моя жизнь подверглась опасности угаснуть навсегда.
— От кого?
— От чудовища, открытого мною. Оно подходило ко мне, и по мере того, как я поступал, оно приближалось все более и более. Без сомнения, я обязан жизнью только тому, что со мной был фонарик. Пока я записывал, я все время держал его между нами так, что он служил мне сразу и факелом, и щитом. Но выслушайте описание животного, и вы будете в состоянии судить об опасностях, которым подвергаемся мы, ученые, ежедневно, стараясь расширить данные науки.
