Томас Берджер - Маленький Большой Человек
Ходили разговоры, что хотя он был духовным вождём Лакотов на Жирной Трве, но когда Рино атаковал нижний край деревни, Сидящий Бык струхнул и до конца боя прятался среди холмов, не очень полагаясь на свою собственную магическую силу. Но разговоры эти шли от Ссадины, так что я не знаю, правда, это или зависть.
А теперь давайте вернемся немного назад, в те дни, что последовали сразу после великой битвы. Старая Шкура Типи решил увести своих людей на юг, в горы Бигхорн, то есть, он попросту в один прекрасный момент вдруг повернул на своем пони в ту сторону, и те, кто хотел пойти с ним, пошли за ним. И я, конечно, тоже был в их числе. А когда я увидел, что Младший Медведь по некотором размышлении так и не последовал за нами, а в числе некоторых других Шайенов продолжил путь на восток, я вздохнул с облегчением. Наши с ним отношения подошли к концу: мы были квиты. Уже после того утра, когда он убедился, что я буду жить, он больше не приходил, ну и я, ясное дело, встреч с ним тоже не искал.
Его великий день все-таки состоялся, и сейчас через столько лет мое сердце радуется при мысли об этом, потому что очень скоро после этого, осенью, тех Шайенов, с которыми он ушёл, разбил в пух и прах генерал Маккензи; а остальные сдались весной и оказались в резервации на Индейской территории, где их косила малярия и они от голода мерли как мухи. В конце концов они не выдержали, взбунтовались и стали пробираться с боями на север за сотни миль с женщинами и детьми, подвергаясь постоянным нападениям, раздетые и голодные, вооруженные только луками и стрелами, потому как ружья у них отобрали. По-моему, когда заходит речь о мужестве, то достаточно просто сказать «Шайены» и больше ничего не надо говорить, и так все ясно.
В конце концов правительство поняло, что их нужно либо совсем уничтожить, либо позволить жить в том краю, где они родились. Поэтому на реке Танг было основано агентство и северные Шайены живут там по сей день.
Но прежде чем пришли к этому выводу, немало крови было пролито, так что я не знаю, уцелел ли Младший Медведь тогда. Вот я и рад, что у него, по крайней мере, один великий день все-таки был, и, конечно, если б не этот день, то и меня бы не было в живых.
В горы Бигхорн кроме нас направлялись ещё и другие индейцы, но мы держались отдельно и насчитывали всего десятка два вигвамов. Никого из этих людей, кроме вождя, я не знал. Старые мои друзья все либо умерли либо разбрелись кто куда. И хотя мне было только тридцать четыре, я чувствовал себя в каком-то смысле старше чем теперь. Сейчас к своему концу подходит лишь одна человеческая жизнь, а тогда умирал целый образ жизни. И Старая Шкура Типи все это видел ещё там, на хребте Кастера, когда сказал, что другой великой битвы не будет. Я суть тогда не сразу уловил, да и вы, наверно, тоже ее не сразу поймете, потому что впереди ещё было много схваток, и жестоких, и кровопролитных, прежде чем воинственные племена покорились и согласились жить оседло в резервациях.
Как-то вечером, по-моему, в самом начале июля, разбили мы стойбище у подножия гор Бигхорн – нам тогда удалось добыть бизона – и в тот вечер мы как раз ели сочную вырезку из его горба, приправляя мясо горькой бизоньей желчью, в которую макали свои ножи. День выдался жарким, но на этой высоте прохлада наступает быстро. Костёр весело пылал, обдавая Теплом наши лоснящиеся от бизоньего жира лица; приятно потрескивал сосновый валежник, источая ароматный дымок, потому что мы добрались до настоящего хвойного леса. И скоро в типи стало до того жарко, что детишки посбрасывали одеяла и весело резвились вокруг, сверкая крошечными попками.
Толстые жены вождя жевали, каждая со своей стороны, большую шкуру, это чтобы сделать ее мягче, и между укусами сплетничали об интимной жизни Неистовой Лошади, женатом на девушке-Шайенке. Однажды, до того как наш род откололся, я видел этого великого воина. Всё лицо его было испещрено шрамами в виде стрелок, и больше никаких украшений, никакой краски, никаких перьев; он сам был как стрела в полёте. Год спустя его захватили в плен и закололи штыком во время потасовки в полицейском агентстве, причем за руку его держал другой индеец по имени Маленький Большой Человек. Но не я. То был Лакот, и имя его звучало иначе, чем моё, хотя на английский переводится одинаково. Старая Шкура Типи вытер лезвие ножа о ноговицы и рыгнул, словно издал трубный глас. Тогда-то я у него и спросил, что означают его слова, которые он сказал тогда на хребте. Потому что меня удивило, что после того как индейцы одержали такую победу, он стал более пессимистически настроен, чем после многих поражений.
– Да, мой сын, – сказал он, – теперь – конец. Потому как чего больше можно сделать с врагом, как не разбить его? И если б мы, как раньше, воевали друг с другом, то есть индейцы с индейцами, ведь война – это занятие достойное мужчины и к тому же приятное, то теперь пришёл бы черед другой стороны попытаться победить нас. И мы бы сражались так же упорно, как и всегда и, возможно, вновь нам бы удалось победить, но вначале они обязательно имели бы перевес, потому что это ПРАВИЛЬНО. Когда всё движется по кругу, как и заведено в природе, не может быть, чтобы все время побеждали одни, а другие – всегда терпели поражение. Ибо тогда прервется бесконечность жизни, а разве такое возможно? Нет, и даже когда я умру, я всё равно буду продолжаться во всём СУЩЕМ… Ведь бизон ест траву, я ем его, а когда я умру меня поглотит земля, которая даст жизнь новой траве. И потому ничто никогда не исчезнет бесследно, и каждая вещь вечно живет во всём сущем, хотя все вещи меняются…
Старик сунул нож в расшитые бисером ножны и продолжил:
– Но белые люди, которые живут среди прямых линий и углов, думают совсем не так как я. Им нужно либо всё, либо ничего, либо Уошито, либо Жирная Трава. И из-за этих своих заблуждений они очень упрямы. Они станут воевать даже ночью или в плохую погоду, но они не любят саму войну. Их интересует только победа, и больше – ничего, И если её можно добиться, поцарапав пером по бумаге, или просто произнеся какие-то слова, то они этому только рады… Они не захотят прийти и отомстить нам за смерть Длинноволосого, хотя легко могли бы сделать это. Я думаю, что если все мы вернулись бы теперь в резервации, они не стали бы никого убивать, ибо убийство – это тоже жизнь, а они жизнь ненавидят. Ненавидят и войну. В былые времена они стремились помирить нас с Воронами и Поунями, и мы пожимали друг другу руки, и некоторое время не воевали, но от этого все мы сделались слабы и вялы, а наши женщины становились дерзки и презирали нас, и к тому же, живя в мире, мы не могли облачиться в свои лучшие одежды. И потому в конце концов мы отправились в деревни Ворон, и я сказал речь: «Раньше, когда мы были врагами, вы нам нравились, – сказал я этим Воронам. – Теперь, когда мы друзья, вы нам ОЧЕНЬ не нравитесь! Я всё сказал!». «То, что ты сказал, не имеет смысла», – говорят они. «Да, не имеет, но это придумали не мы». А они в ответ: «И не мы. Раньше, когда вы воевали с нами, мы думали, что Шайены – хороший народ, а теперь мы думаем, что вы подобны шелудивым псам». И все поняли, что без войны не обойтись, делать было нечего и мы устроили большую битву…
