Томас Берджер - Маленький Большой Человек
Действительно, эти четверо вовсе не собирались потрясать генерала своей храбростью. И никакого безрассудства в их действиях не было. Наоборот, tax действия были совершенно разумны, ибо подчинялись ясно поставленной цели – выиграть время. За их спинами уже переходили реку другие воины, а ещё больше воинов занимали места в засадах, куда должны были оттеснить нас. Так что за их действиями скрывалось не отчаяние, а стратегия.
Да, странная смена ролей произошла в тот день на Литтл Бигхорн! Рино был послан в атаку, а вместо этого занимался обороной, потому что атаковали индейцы; Кастер собирался окружить деревню, а вместо этого оказался окружен сам. В своей последней великой битве индейцы действовали так, как должны были действовать мы, а мы – что ж, нас ожидала участь, какую мы уготовили им.
Пока мы в спешке отступали, вернее, мчались по гребню к спасительной высотке, наш строй совершенно рассыпался – местность для кавалерии была явно неподходящая. Когда же я оглянулся, то понял, что рассыпанный строй – это ещё не беда, а настоящая беда подходит с юга. Оттуда накатывалась длинная волна всадников – то были воины великого вождя Лакотов по имени Ссадина. А произошло то, что в конце концов они загнали Рино на тот высокий холм, с какого Кастер ранее лицезрел деревню, обложили его там и на положении осажденного оставили добивать на потом. Главные события, как верно рассудил Ссадина, должны были разыграться у нас… Их было не меньше тыщи, и скакали они с той непоколебимой уверенностью в себе, от которой у противника дрожат поджилки и в пятки уходит душа. В топоте копыт их лошадей слышалась поступь рока.
Тем временем на склоне, что спускался к реке, наши «серые лошадки» напоролись на засаду и оказались отрезаны: Лакоты, что дотоле скрывались в ложбинках с речной стороны, с гиком и криком вдруг выросли перед ними и осыпали их стрелами. «Серые» дрогнули, остановились и сбились в кучу; их потеснили и наконец загнали в глубокий овраг; он-то и стал их могилой. В считанные минуты дно оврага покрылось трупами, среди которых метались обезумевшие кони. Кони рвались наружу, но их копыта скользили и обрывались на почти отвесных стенах оврага. Коней Лакоты не стреляли, но погибали они и без индейских стрел.
Бойня в овраге могла выбить из седла любого командира, но только не Кастера. Увидев опасность с юга, он мигом спешил роту Колхауна, и та с ходу открыла беглый огонь по воинам Ссадины, вынудив их спешиться и залечь. Впрочем, если первое было очевидно, то второе могло лишь показаться, причем, показаться лишь самому Колхауну и его людям. Стрельба, едва, начавшись, тут же и прекратилась, дым развеялся и в дрожащем воздухе я заметил картину, от которой честно вам скажу, лично у меня волосы встали дыбом: в ожидании новой атаки рота Колхауна готовилась к долговременной обороне.
Выглядело это так: цепь растягивалась по фронту и для расширения сектора выгибалась в дугу; кони (опять же по четыре с одним солдатом на четверку) отводились в сторону и в тыл; ну и поскольку порядок есть порядок, то между солдатами, стало быть, устанавливался равный интервал. При этих перестроениях все ходят чуть не в полный рост, поглядывают туда, где средь моря полыни гуляют бесхозные индейские пони, и, небось, радуются – не нарадуются на дальнобойность своих карабинов: всадника-то они в любой момент снимут, пусть только сунется, если не трус. И не удивляет их, значит, ни затянувшееся затишье ни вольное поведение индейских лошадок – никто из них даже не подозревает, что никакого «любого» момента в запасе у них уже нет. Потому что убивать их будут прямо сейчас.
Я уже рассказывал вам о том, что такое наступательный дух индейцев; но даже не зная этого – по одной лишь поступи их коней можно было догадаться, что уж чего-чего, а разлеживаться индейцы не станут. С первыми ж выстрелами они не то что спешились – они скользнули в траву и уже в следующее мгновение ползли в направлении роты Колхауна. И пока рота занималась оборонительными порядками, они подползли к ней настолько близко, что карабины были уже не страшнее стрел; а верней сказать, стрелы стали опасней карабинов.
Прячась среди травы в малейших впадинках, ложбинках, ямках, за бугорками и холмиками; даже не высовываясь поглядеть на противника, на расстоянии вдвое меньшем полета стрелы сйу подняли луки и… сверху на колхаунскую роту обрушился смертоносный дождь. Взлетая высоко в небо, на какой-то миг стрелы зависали в воздухе и уж потом со свистом неслись к земле, а умирающие солдаты все ещё не могли понять: откуда ж она взялась-то, их такая нелепая смерть? Прошла едва ли не вечность, пока я услышал как вновь забабахали карабины, а мгновенье спустя рота была уже обречена.
Частичной тому виною был все тот же расчет на порядочную оборону, по какому, значит, поводу лошади и были отведены в тыл на попечение, стало быть, каждого четвертого из бойцов. Этим-то обстоятельством и воспользовались воины Лакотов, и пока всё внимание роты было приковано к фронту, они заползли в тыл и – фырк! – лошадей как ветром сдуло! И знаете, что сделали эти поганцы? Они просто вынырнули перед лошадьми, закричали, заулюлюкали, захлопали одеялами и тут же пропали, сгинули как и не было; а лошади с перепугу дернули так, что если кто из охраны сразу не бросил поводья, то его так и потащило по земле… Путь к отступлению был отрезан.
Потом все было просто. Ротная цепь стала редеть и таять с обоих концов, концы загибались в круг, круг становился все уже и уже, потом раздалось «хока-хей» (то был боевой клич Лакотов), из травы выплеснулась коричневая волна голых тел и захлестнула роту.
Все было кончено в один момент – я это видел собственными глазами, но поразило меня другое, и от этого, даже несмотря на жаркий день, по спине пробежали мурашки. То был вид голой, живой и остервенелой плоти. Лакоты сражались голыми! На них не было ничего, кроме набедренных повязок, – ни перьев, ни украшений, а у большинства – даже краски на лицах! Понимаете? Они как бы переставали быть людьми, в смысле – отдельными людьми, а превращались в одну безликую силу, силу самой природы. И природа им помогала: она давала укрытие и защиту каждому комочку того, что было плоть от плоти ее. Господи! Вы бы видели то ужасное поле: все в рытвинах и колдобинах, ложбинах и ямах, буграх и кочках, над которыми гуляет полынь,- оно казалось гигантской пористой губкой; и раз за разом – будто огромная невидимая рука сжимает эту губку – изо всех пор появлялись эти голые коричневые тела, затапливали часть наших сил и вновь исчезали сквозь поры в земле.
И все ж, несмотря на дикость обличья, ярость индейцев была не слепа: их действия пронизывал разум и холодный расчёт. Скрываясь в траве и за кочками, они наносили нам едва ли не больший урон, чем в лобовых атаках; их же собственные потери становились при этом едва ли не следствием их собственной случайной неосторожности. Вы спросите, а как же индейские ружья, которых больше всего-то и опасались и Кастер, и Боттс, да и другие наши начальники? Отвечу: да, ружья были, как были среди индейцев и настоящие снайперы; но ружей тех было не так-то и много, и большей частью – однозарядные.