Клиффорд Ирвинг - Король долины
Когда он окреп и мог уже опустить руку и прижать ее к боку, он оседлал пегаша и поехал в город. Сначала заехал к Петтигрю — выпить и проверить счета. Он был доволен — ни один человек в поселке не отважился бы надуть его.
В полдень Дороти Инглиш вышла в город вместе с сыном. Гэвин остановился посреди улицы и задержал ее, помахав рукой. Он быстро заглянул ей в глаза — она не отвела взгляда — потом уставился долгим взглядом на ее живот под складками плаща. Больше нюхом, чем зрением, он определил, что там есть жизнь.
— Погуляй, мальчик. Мы с твоей матерью хотим поговорить.
Лестер поднял глаза на Дороти, но, прежде чем он успел возразить, она кивнула.
— Я так полагаю, что это мой, — сказал Гэвин, когда мальчик ушел. — Я видел, как Сэм Харди увивался вокруг тебя, когда строил тебе дом, и я хотел знать наверняка. Я так полагаю, что это мой ребенок, потому что иначе ты бы не сделала то, что сделала. А если он — мой, так он будет носить мое имя. Ты думаешь, это мальчик?
Она пристально смотрела на него. Губы его были напряжены, но говорил он спокойно — только ощущалось какое-то подспудное чувство, скрытая пружина желания. Его глаза — их голубизна была сейчас такая светлая, что они почти сравнялись цветом со снегом — почти не мигали. Она ненавидела его, она ненавидела его уже три месяца… но внезапно ненависть покинула ее. Она стояла в утреннем холоде и ощущала дуновение ветра на щеках и твердость земли под ногами, но не чувствовала ничего — как будто он обокрал ее, похитил все чувства. Он был не такой, как все другие мужчины, а она не смогла обуздать себя — и исчерпала источник его потаенной нежности. В течение недели она приходила к нему каждую ночь. Но она не нашла в нем нежности — она нашла грубость и мрак куда похуже всего, что когда-нибудь проявлял по отношению к ней Джек Инглиш.
— Ты не ответила мне, — сказал он.
— Как я могу ответить на такое? — гневно спросила она.
— Разве женщины не могут сказать заранее?
Она снова посмотрела на него. Теперь в его худощавом лице появилась какая-то наивность. Она ощущала, как его скрытое желание переходит к ней.
— Может быть, — ответила она. — Может быть, я и могу сказать заранее. Я думаю, это мальчик. Да, я думаю, что у тебя будет сын.
Он улыбнулся и отступил на шаг в снег, чтобы дать ей пройти. А потом вернулся к себе в хижину и начал набрасывать план дома, который он начнет строить весной, когда река вскроется и снег в прерии растает.
Они поженились в апреле, а в июле она родила сына. Она дала ему имя Клейтон, в честь своего отца. Гэвин пил всю ночь в городе, и еще несколько ночей потом, раздавая сигары всем мужчинам. Он не видел, как она рыдала и проклинала новорожденного, который жадно сосал ее грудь, не слышал, как она стонала, потому что ей не хватало мужества сдавить ему шейку и прекратить эти слабые крики — а ей так хотелось сделать это, пока она не поняла, как он нуждается в ней, какой он мягкий и розовый, как непохож он на человека, которого судьба сделала его отцом.
Глава седьмая
Гэвин закончил свой дом к началу августа. Это был первый дом в долине, построенный не из дерева. Он построил его на мексиканский лад из адобы — белого кирпича воздушной сушки, комнаты выложил невысокими, с низкими потолками, а между кирпичами заботливо проложил слоями сосновую кору и хвою — в качестве изоляции от зимних холодов. Дом был спланирован в виде прямоугольника с внутренним двориком — патио, а патио располагалось вокруг высокого, покрытого густой листвой иудиного дерева [3]. Когда он брался за какое-нибудь дело, то делал его хорошо и неторопливо. Полы он покрыл овечьими, рысьими, оленьими шкурами. Была даже одна шкура молодого бурого медведя, которого он застрелил в марте, когда только начал таять снег. Это был красивый дом, построенный с выдумкой и заботой о будущем. Летом Гэвин поехал на две недели в Таос и вернулся с полным фургоном красивой мебели — там были зеркала, и восточные кресла с жесткой спинкой, и красные плюшевые подушки, и большой стол из пеканового дерева для столовой. Он купил и картины — написанные маслом копии Рембрандта и Рубенса, и вставил их в рамки из резного дерева, выкрашенные в ослепительный золотой цвет.
В тот год обстановка на рынке благоприятствовала торговле мясом, и он продал свой скот армейскому посту в Санта-Фе. Поселенцы усердно обрабатывали землю, урожаи были хорошие, и после окончания жатвы он методически объехал всех по кругу и собрал свою положенную долю в виде арендной платы — поселенцы обращали урожай в наличность в Таосе, Санта-Фе и Альбукерке. Каждую неделю он заходил в магазин к Сайласу Петтигрю, проводил в одиночестве десять минут в задней комнате, изучая учетные книги, а потом, удовлетворенный, забирал свой процент. Иногда он выпивал с Петтигрю, и они обговаривали вдвоем дела в долине. Он сумел понять, что Петтигрю — человек честолюбивый, и сделал его своим доверенным лицом — до определенной степени. Петтигрю пресмыкался перед ним. Гэвин понимал, почему, принимал это как должное, был осторожен и использовал Петтигрю как хотел.
Он начал воспринимать себя как человека удачливого, и тогда впервые начал мечтать о будущем. Все дальше и дальше увлекали его эти мечты — так человека тянет, несмотря на опасность, склоняться над пропастью. А он был нетерпелив…
В начале октября с гор спустился седой беззубый золотоискатель и побрел вдоль главной улицы городка, пока не наткнулся на заведение Петтигрю. Это был скорее универсальный магазин, чем бар, но Сайлас к тому времени начал уже гнать у себя во дворе ржаное виски и продавать его по десять центов за порцию, наличными. После шести-семи глотков этого пойла старик разговорился. Было ему лет шестьдесят. Тощий, ссохшийся, с лицом морщинистым, как у старухи-апачки. Только глаза у него блестели, как у мальчишки, узнавшего какой-то секрет. Да-а, там, в Сангре, есть серебро, говорил он, и он нашел его. Люди могут годами строить из себя идиотов, без толку пытаясь намыть в реке золотого песка — а вон там наверху (он мотнул головой в неопределенном направлении) каждый день глядит на них с темных горных склонов целое состояние!
В магазине было несколько человек, они собрались у стойки, чтобы послушать его. Серебро, вы говорите?
Старик ухмыльнулся, показав беззубый провал рта. Ярко-красные десны светились как уголья в тех местах, где когда-то были зубы.
— Да, серебро, вот что я сказал! И ни один человек, кроме меня, не знает, где оно. Я нашел его — и я могу найти его снова.
— Нету там серебра, — сказал кто-то из присутствующих, уверенно покачав головой. — Я там тоже бывал, наверху. Где вы нашли серебро?
