Уилл Генри - Золото Маккены
Он не сказал гринго, или янки, или американос, как прозвучал бы в обычной форме этот вопрос, ясно и раздельно проговорив «ещё четырёх белых». Это немедленно привлекло внимание Маккенны. Оно не ускользнуло и от внимания Мартышки.
— Ещё четырёх, говоришь? — прорычал яки. — Ещё четырёх йори привести сюда, в пустыню? Мне это подходит, но откуда знать, что не появится больше? Кто гарантирует?
— Ты, если хочешь, — быстро проговорил Пелон. — Я пошлю Лагуну, от кого меньше всего ожидать беды в этом месте, а ты можешь отправиться с ним, чтобы увериться, что он сделает то, что от него требуется. Годится, омбре?
— Ясное дело, подходит, — согласие Мартышки последовало с такой скоростью, что это не ускользнуло от острых глаз Беша. Юный воин-чирикауа поднял руку.
— Если отправится это животное, кто-то должен пойти следить за ним, — сказал он. — Если он выйдет из Хила-Сити с йори, то явится совсем один. Ты это знаешь, Пелон.
Маккенна был знаком с языком яки лишь в пределах дюжины слов. Одним из них было йори, белые люди. Он быстро закивал головой в поддержку мнения Беша.
— Это так, Пелон, — сказал он — Должен пойти третий.
Пелон осклабился в восторге.
— Амиго, — заметил он, — это даже более «так», чем ты себе представляешь. Единственная причина, по которой вот этот, — он указал на хмурого яки, — отправился с нами, была возможность проверить, нельзя ли снять в Аризоне несколько лишних скальпов с белых людей. Он знает, что время индейцев почти что вышло в этом краю, а ему хочется показать какую-нибудь мелочь своим внукам. Ты знаешь, как это бывает, Маккенна. Просто сентиментальность — дела сердечные. Но что же делать? Могу ли я отказать своим собственным ребятам в такой безделице?
— Конечно же, нет, — кивнул Маккенна мрачно. — Значит, так, а? Лагуна, Мартышка и ещё третий пойдут завтра в Хила-Сити! Кто будет этим третьим? Беш?
При звуке своего имени стройный апаче встал и внимательно поглядел на Маккенну.
— Да, Беш, — сказал он своим глубоким, звучным голосом.
Если тут был вызов Пелону либо кому-нибудь ещё из его шайки, то он остался без ответа. Предводитель бандитов пожал плечами и сразу же дал своё согласие. После чего были обсуждены некоторые детали поездки в поселение и обратно.
Затем лагерь быстро подготовили к ночёвке, причём Маккенну и белую девушку приковали к разным соснам испанскими кандалами столетней давности, которые старая карга-апачка извлекла из своих пожитков. Беседы не было, не было и возможности обменяться взглядом. В течение минуты после того, как Пелон просигналил об окончании совета, маленькая поляна погрузилась во тьму. Единственными звуками были храп спящих, ворочавшихся в своих одеялах да фырканье привязанных к кольям за ручьём лошадей апачей, кормившихся серо-чёрной травой-грама.
8
Кукурузная каша с ослятиной
Когда на следующее утро Маккенна открыл глаза, за исключением старухи, в лагере не было никого. Последняя находилась у очага, готовя варево, которое, судя по удушающему запаху, было «пиньоле кон карне», кукурузной кашей с ослятиной. Маккенна невольно зажмурился, одновременно от запаха и от сопровождавшей его мысли, что старуха, несомненно, станет настаивать на том, чтобы уделить ему толику. Желая избежать этого, а также установить местонахождение исчезнувшей шайки, он решил употребить частицу своей неотразимости.
— Доброе утро, матушка, — начал он сердечно. — Очарование дня затмевается только твоей очаровательной милостью. Сантиссима! Чем это пахнет? Пиньоле? Чудно! Милое утро, щедрая женщина и славная, горячая еда. Что может быть лучше во всём свете?
Старуха выпрямилась. Поглядела на него с определённой отстраненностью, свойственной песчаному аспиду, измеряющему расстояние до приближающейся мыши. Наконец она кивнула, возвращая приветствие.
— Ну, — произнесла она, — например, можно трахнуть тебя по башке этим ружейным прикладом.
Она схватила побитый винчестер, лежавший среди камней за очагом, а Маккенна умоляюще выставил вперёд руки.
— Умоляю, матушка! Я не имел в виду ничего плохого. Не думайте так. Но послушайте только, как поют птицы. Вдохните запах сосновой хвои! Вслушайтесь в журчание ручья, взывающего к травам! Поглядите, как он искрится, целуя каждый округлый камешек и осколок гравия, пробегая по поляне! Разве всё это не прекрасно?
Карга воззрилась на него. Подошла на несколько шагов к дереву, к которому он был прикован, склонив голову набок, с подозрительным блеском глаз, как у ящерицы, сохраняя при этом некоторую долю любопытства.
— Это индейская речь, — с вызовом отвечала она вороньим карканьем — Белых людей не заботят птицы, вода и травы.
— Белого человека, что сейчас перед тобой, заботят, мать. Я люблю эту землю.
— Нет, это ложь. Ты жаждешь здешнего золота. Тебе наплевать на землю.
— Да нет же, — настаивал Маккенна. — Я ищу золото лишь для того, чтобы не расставаться с этой землёй. Мне оно нужно на покупку еды, одеял, снаряжения да иногда немного виски.
— Твой язык — язык белого, — заявила старая дама.
— Нет, — улыбнулся Маккенна, предъявляя упомянутый орган. — Видишь, он красный, совсем как у тебя.
Она подошла ещё, всматриваясь пристальнее.
— Это язык белого, — повторила она. — У него корень в серёдке, вместо того, чтоб быть сзади. Он болтается в обе стороны одновременно.
Маккенна развёл руками в стороны, с готовностью сдаваясь.
— В том, что ты говоришь, есть правда, матушка. Мой народ много раз говорил с твоим двумя языками. Но подумай-ка, есть ли в том моя вина? Обманывал ли я в чём-нибудь апачей? Я Маккенна. Ты меня знаешь. Лгал ли я?
Старуха начала сердиться. Как большинство её соплеменников, она не знала, что ей делать с хорошим белым человеком. Весь её предыдущий опыт был противоположным. И всё же она знала, что этот медноволосый, краснобородый и нежноголосый пленник был хорошим белым. И она свирепела всё больше от того, что это правда, и оттого, что он обезоружил её, напомнив об этом.
— Катись ты, — отрезала она, — это нечестно! Конечно, у тебя доброе имя среди апачей. А как ещё бы Пелон подарил тебе жизнь? А теперь думаешь окрутить меня, заставляя признать, что не лжёшь и не обманываешь нас. Каков!
— Ну, мать, — трезво ответил Маккенна, — я не хотел, чтоб ты расколола свой ружейный приклад таким чудесным утром. Извини, что ещё оставалось мне делать?
Внезапно, в противоречивой манере, свойственной её смуглокожему дикому роду, старая карга осклабилась и сдалась.
