Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц
— Не слишком роскошно, а? — перехватил Салиб наши взгляды. — Кто же виноват, что у нас нет мостовой, нет водопровода и канализации и что нам приходится зажигать керосиновые лампы! Мы бы тоже хотели жить в каменном доме, а где взять на это денег? Здесь каждый строит себе жилище как умеет и из чего может. Видите — глина, глина, глина. Она даром. Даже крыша и та из глины. Когда идут дожди, приходится укатывать ее, чтобы не протекало.
— А чем же вы живете, Салиб?
— Чем? Работаем с женой на ферме шейха, если есть работа. Примерно один месяц в году, во время уборки.
— Он получает три с половиной фунта за рабочий день, — вступает в разговор Ариф. — А Хдие, его жена, зарабатывает три фунта. За двенадцать часов труда.
Халид, сын Салиба, зажигает щепочки под чайником на открытом очаге в углу комнаты. Да, да, конечно, мы с удовольствием выпьем чашку чая. Между тем Салиб вновь возвращается к своим заботам.
— Это действительно так, Ариф говорит правду. За месяц мы приносим домой около двухсот фунтов. А после уборки урожая до самой зимы возим на верблюде дрова. На дорогу до леса и обратно уходит день, а получаю я за это два фунта. Такой работы хватает месяца на три. Она дает еще двести фунтов заработка.
— И на эти четыреста фунтов вы живете целый год?
— А что делать? Приходится…
Задавая эти вопросы, мы себя чувствуем так, словно бередим их раны. Но стоило нам только в этом признаться, как они стали по очереди нас успокаивать:
— Ничего, спрашивайте, не стесняйтесь. Нам и в голову никогда бы не пришло, что вас может интересовать, как живут такие обыкновенные люди. И, пожалуйста, не сердитесь на меня за дневное происшествие. Эти… ну, вы знаете их… с трубками и жемчужными ожерельями, эти бы сюда не зашли!
Затем они рассказали нам о своем питании.
На завтрак круглый год одно и то же: картофель с чаем или кешк — пшеница, которую варят, добавляя в воду немного молока, потом растирают и сушат, заготавливая впрок… Иногда к пшенице примешивают щепотку сушеного мяса. Такое кушанье называется бургул.
На обед у этих людей круглый год или кешк, или бургул, или картофель.
На ужин круглый год или бургул, или картофель, или кешк.
Иногда на стол подают помидоры и сырой лук. Когда запасы подходят к концу, едят только утром и вечером. А когда их уже почти нет, едят лишь один раз в день. И это в Ливане, в самой богатой стране Среднего Востока…
Молча возвращаемся темными улочками к дому Арифа. У каждого на душе свой груз воспоминаний о разговоре у Салиба. На каком-то углу в освещенных дверях — вторично ни за что в жизни мы туда бы не попали — послышалось воркование голубей и приглушенный разговор. В дверях черным силуэтом выделяется фигура могучего человека в галабее.
— Салам алейкум, Ариф.
— И тебе мир, Махмуд, — отвечает Ариф, но в этом обмене приветствиями чувствуется плохо скрываемая неприязнь.
— Кого это ты ведешь в такой поздний час?
— Ко мне приехали друзья из Чехословакии.
И вдруг словно электрический ток прошел по телу Махмуда: он поднял обе руки над головой и выпалил:
— Да здравствует Гамаль Абдель Насер!
В этом выкрике был и вызов, и угроза, и расчетливый удар. По Арифу и по нас. Все мы знали, и Махмуд и мы, что быть коммунистом в Объединенной Арабской Республике сегодня означает рисковать жизнью. У них перед глазами горький опыт коммунистов соседней Сирии.
— А как ты думаешь, Махмуд, что было бы с Суэцким каналом и где был бы сейчас Насер, если бы тогда он не получил оружие из Чехословакии и из Советского Союза?
— Видит аллах, ты говоришь правду, Ариф. Скажи, почему ты всегда бываешь прав, когда мы двое сходимся и спорим?..
Ариф не отвечает. Оба они понимают друг друга без лишних слов. Ариф руководит местной организацией Коммунистической партии Ливана, Махмуд — вожак националистов. Он знал ответ на свой вопрос, хотя именно сейчас его и не услышал. Махмуд выпрямился и приглашает нас зайти. Лишь спустя некоторое время мы поняли, что этим приглашением он как бы извинялся и отдавал Арифу дань уважения.
От дверей и до самой перегородки из металлической сетки вдоль обеих стен на лавках сидели мужчины в куфийях, покуривали, пили и, как знатоки, рассматривали великолепных голубей за сеткой. В углу, у самой голубятни, на низкой скамеечке сидел хозяин, Ахмед Шауиш Абдель Хедди. Он церемонно представился и кивком приказал сыну принести нам по стакану сладкого какао. Мужчины вновь молча уселись на скамейки и, поскольку пришли гости, для приличия немного помолчали. Лишь голуби воркуют в наступившей тишине, да время от времени побулькивает кальян Ахмеда.
Ариф наклонился к Миреку:
— Голубеводство — пагубная страсть. Вот увидишь. Хуже гашиша.
С этим мы уже сталкивались в Бейруте, Триполи и здесь, в Баальбеке. Рано утром, когда повсюду еще все спит, небо над городами и селениями во власти голубятников. Они вылезают на плоские крыши своих жилищ прямо в нижнем белье, даже не проснувшись как следует, поднимают голубей в воздух, и потом каждый гоняет свою стаю в небе, размахивая тряпкой на длинном шесте, свистит, кричит им, разговаривает с ними, словно они его понимают.
Мы допили какао, поблагодарили, ответили на обязательные вопросы, входящие в обряд приветствия гостей. Все внимание снова сосредоточилось на выставке красавцев голубей, ножки которых были украшены колечками, бляшками, браслетиками из цветных бус.
Помощник Ахмеда открыл дверку и вытащил великолепного голубя. Ахмед схватил его за ноги, придерживая за крылья, облизал перья на голове, стал тереть ему глаза о свои усы до тех пор, пока глаза не налились кровью. Затем свободной рукой веером раскрыл перья крыла, снова сложил их, словно карты, и передал голубя соседу. Разговор возобновился и продолжался еще и после того, как голубь снова оказался за сеткой. Мы понемногу вникаем в науку голубятников. Мы уже знаем, почему одного голубя Ахмед не продаст меньше чем за шестьдесят фунтов, а другого, на наш взгляд совершенно такого же, зажарит либо отдаст за бесценок. Чего только не отыщут три десятка мужчин в одном голубе! Только о форме клюва они могут рассуждать полвечера. Но обсудить также необходимо еще форму и посадку головы, цвет каждого перышка. На хвосте перьев должно быть ровно десять, одно в одно. Стоит только обнаружить пятнышко другого цвета хотя бы на одном пере — и о голубе никто не вспомнит. А уж если у птицы не хватает одного пера, то судьба ее решена: палец вниз! И на сковородку.
Через полчаса нам показалось, что мы начинаем кое-что смыслить в голубеводстве. Через час мы выяснили, что нам понадобилось бы просидеть тут полжизни, прежде чем мы поняли бы, что такое это необъяснимое воркующее существо, которого только безнадежно невежественный человек — да простит его аллах — может называть просто голубь.
