Лаврентий Загоскин - Путешествия к американским берегам
Цимолит и красная охра, привозимая в редут Колмакова с низовья реки Кускоквим, 1844 год.
Пемза, привозимая в редут Колмакова оттуда же.
Птицы, собранные экспедицией в 1842, 1843 и 1844 годах по берегам рек Квихпак и Кускоквим
Насекомые и растения, препровожденные в Российскую императорскую Академию наук, еще не разобраны.
Материалы, служившие к составлению карты
Весь берег Ледовитого моря от 140° западной долготы от Гринвича до мыса Возврата положен с оригинальной карты капитана Франклина, 1825-1826 годов.
От мыса Возврата до мыса Барро – с оригинальной карты г-д Диза и Симпсона, 1837 года.
От мыса Барро до острова Азияк – с оригинальной карты капитана Бича, 1827 года.
От острова Азияк до мыса Дерби – с описи капитана Хромченко, 1822 года.
От мыса Дерби до устья реки Уналаклик – с описи капитана Кука.
От реки Уналаклик до северного устья реки Квихпак – по собственной описи.
От мыса графа Румянцева до глубины Бристольского залива – с оригинальных карт морехода Устюгова, 1819 года и капитана Хромченко, 1822 года.
Часть западного берега Аляски – с карты адмирала Литке, 1828 года. Восточный берег Аляски до границы или меридиана горы Св. Илии – с карты, вновь составленной в Гидрографическом департаменте Морского министерства.
Озера Нушагакские и другие, лежащие в окрестностях Александровского редута, река Нушагак и главный ее приток Ильгаяк положены по обсервованным пунктам описи штурмана Васильева.
Река Хулитнак подвинута по долготе к западу по моему определению ее устья и сообразное критическим разборам журнала Васильева. Направление реки Иннока и ее притоков, исправленное склонением компаса, положено с карты Петра Колмакова. Вершины Тхальхук, Чагпанахтулн и Тальгиксюак означены по сведениям, полученным от управляющего редутом Колмакова С. Лукина; по его же указанию и с карты П. Колмакова означены пути сообщений с Александровским редутом и исправлены наименования некоторых притоков реки Хулитнак.
Статьи Л. А. Загоскина о Сибири и Русской Америке
Заметки жителя того света
С 17 сентября 1838 года постоянно свежий ветр из NW-ой четверти уверил нас в скором наступлении осеннего времени; серые, рваные клочками облака быстро неслись по направлению ветра; солнце выкатывалось красным сжатым шаром и весь день, прячась из облака в облако, садилось на западе в грозно багряном отсвете. Снасти выли, и фрегат непрестанно прядал в беспокойной толчее волн, омывающих мыс Дагерорд. Каждую ночь нас вгоняло в три рифа. Луна – эта непременная принадлежность морской описательной картины – лениво отражала бледный свет свой на верхушках вздымавшихся валов и на белых парусах купеческих судов, во множестве проходивших мимо.
Находясь на предписанной дистанции для встречи парохода «Геркулес», на котором государь император со своим высоким семейством предположил воротиться из Берлина, мы следили каждое дымчатое облачко, появлявшееся на SW-м горизонте, и потому короткими галсами268 старались удержать свое место; а как других учений не возможно было производить, то самые повороты служили некоторым развлечением. Понимающий морское ремесло заметит, что поворачивать, имея марсели в три рифа, не очень весело, особенно кто не уверен к концу кампании в крепости своих парусов; это были мы.
Здесь для непосвященных в таинства морского искусства следовало бы пояснить трудности поворота судна в свежую погоду, но как эта материя довольно суха, то я считаю за лучшее взять предмет обратно, перейти от свежей погоды к тихой, называемой моряками штилем, и доказать, что жестокий шторм сноснее для моряка, чем полное отсутствие ветра. Это вот почему. В шторм каждая вещь на своем месте, все осмотрено, подкреплено, улажено. Вахтенный лейтенант спокоен: трепет снастей, завывание ветра, гул разбивающихся о борт волн, брызги, взлетающие на корабль, – все знакомо ему и все отзывается жизнью. Тут нет места ученьям (до которых, мимоходом сказать, молодые моряки охотники), но зато нет места и мелочам, исполнение которых требуется от молодых офицеров как сущность воинской дисциплины, а ими часто принимаются за натяжки. В шторм капитаны большей частью греются в каюте у камина; они спокойны, уверены, что нечему случиться необыкновенному. Напротив, в штиль всегда прекрасная погода. Ученья отойдут своим чередом; капитаны сходят вниз, но хлопанье парусов, при совершенном обмертвении всего окружающего, скоро нагоняет тоску. Они выходят наверх; там не лучше. Матросы, пригретые солнцем, лежат после утренних учений непрерывающимся пластом по левому шкафуту. Вахтенный лейтенант ходит полунедовольный по шканцам; боцман вторит его шагам, шагая по баку. Разговоры в штиль как-то не вяжутся, да и неприличны с вахтенными. Кто жить сам в себе не может, тому остается смотреть окрест себя, и вот замечает дуновение зефира, зарябившего гладкую поверхность вод в полумиле от судна. «Г-н N, видите, идет ветерок с левой стороны, прикажите обрасопить паруса на правый галс». Раздаются командные слова вахтенного лейтенанта, свисток боцмана вторит им; команда встает, приказание исполнено, но порыв упал, не дойдя до судна. Неприлично военное судно держать не в порядке; надо привести паруса в прежнее положение; на этот раз команда потревожена самим вахтенным офицером. После нескольких таких или подобных попыток со стороны капитана он сходит вниз, еще более недовольный. От нечего делать идет осматривать палубы. Старший лейтенант сверх своей обязанности, как командующий во время общих работ, есть непременный наблюдатель за чистотой корабля и исправностью его вооружения. Он пробыл наверху всю ночь на дожде, надзирая за двумя вахтами мичманов, которым, по недостатку в лейтенантах, поручены от капитана вахты, и после обеда лег отдохнуть до вечерних учений. Ему докладывают, что капитан осматривает палубы, и он является к своему месту. «Вы ни за чем не смотрите, – встречает старшего лейтенанта капитан, – взгляните, отчего эти царапины на краске? зачем здесь стружки? какая неопрятность на кухне». Тут нашему брату достается за всякую пылинку, за всякую каболку269; беда, если найдутся возражения, они поведут прямым путем к размолвке, и все это потому, что штиль. Бывают и старшие лейтенанты, которые, желая подделаться к капитану, ведут войну, и наиболее в штиль, с вахтенными лейтенантами и вымещают капитанские выговоры на спинах матросов. Заметим в скобках, что такие старшие лейтенанты всегда смирны во время шторма, и ни одному шквалу не удается застать их на верхней палубе. Но пора к делу.
В ночь на 24 сентября сделался штиль. Фрегат находился на горизонте Фильзенских маяков270; из нависших туч орошало мелким дождем; налегшая с вечера мгла делала положение наше еще более сомнительным. Звон колокола через каждые пять минут замирал в густоте окружного воздуха. Но с полуночи подувший от W ветер вскоре засвежел, прочистило, мы подались к NNW; к четырем часам зарифились тремя рифами, а при налетевшем шквале вынуждены были взять последний риф. Это было не надолго; ветр упал, разведенным волнением валяло фрегат; паруса хлопали, а налегшая снова мгла замедляла рассвет.
В 7 часов утра сигнальщик с юта закричал: «Пароходы вижу». Сколько раз мы были обмануты подобным восклицанием: днем вместо ожидаемых проходил Любской, ночью восхождение Венеры принимали за фалшвеер271. Однако к глазу пискливого правнука Авраамова издавна основалась особая доверенность, все бросились на ют; в самой вещи, небольшой дымок расстилался по горизонту, потом показался другой такой же, за ним третий. Сомнения исчезли: это «Геркулес», «Богатырь» и «Ижора»; вмиг все приняло иной оборот. Сама природа изменилась, выяснело, и хотя ветер зашел к NW, мы, отдав все рифы, поставив брамсели, грот и фок, могли идти близко курса пароходов, которые проходили нас в полумиле на ветре.
Ветер согнал нас ниже мыса Дагерорд, но удачным поворотом мы имели удовольствие обогнать фрегат «Ольга», который крейсировал от нас в 30 милях. К закату пароходы ушли за горизонт, и фрегат совершенно бы отстал, если бы ветер, скрепчав, не сделался попутнее.
При 101/2 узлах хода (181/2 верст в час) забыты все неприятности трехнедельного осеннего крейсерства. Одни рассчитывали вперед день и час, когда положим якорь на кронштадтском рейде; другие мечтали о свидании с родственниками и друзьями; но все вообще поздравляли друг друга с близким окончанием кампании. Я ходил с капитаном по шканцам, затверживая в памяти отдаваемые приказания. Наконец, материя приказаний иссякла; разговор склонился на кампанию будущего лета. «Куда вы, любезный мой фарстлейтенант? – спросил меня капитан фрегата. – По гнилости нельзя ожидать похода, и, пользуясь этим случаем, я полагаю отдохнуть после 22 кампании». – «Мне хоть в Америку», – отвечал я рассеянно. «Это довольно трудно в нынешнее время», – заметил капитан, и разговор склонился на другие предметы.
