Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Партийная работа
Осенью 1962 года в институте как обычно состоялось проводившееся раз в год общее перевыборное партийное собрание. Для коллектива научных сотрудников института это было важное мероприятие хотя бы потому, что большинство из них были членами КПСС (парторганизация института насчитывала тогда около 400 человек).
Так уж повелось с довоенных времен, что в гуманитарных учреждениях Академии наук СССР преобладающее место в научных процессах и на высших ступенях академической иерархии стали занимать члены партии. Да иначе и быть не могло в условиях безраздельного политического господства одной партии - КПСС. На практике, как правило, при приеме на работу в гуманитарные академические учреждения, а также при назначении на должность коммунистам отдавалось скрытое предпочтение подчас даже тогда, когда они уступали в таланте и знаниях другим лицам. Стремление людей к вступлению в партию нельзя было сводить лишь к карьерным помыслам. Многие научные работники гуманитарных академических учреждений, воспитанные в большинстве своем в духе марксистской идеологии, стремились вступать в партию и потому, что считали политику КПСС вполне отвечавшей интересам нашей страны и ее населения. Я не могу согласиться с попытками некоторых нынешних комментаторов из числа завзятых "демократов" изображать дело так, будто членами КПСС и сотрудниками гуманитарных академических учреждений становились только беспринципные пролазы, скрывавшие под личиной сторонников марксизма-ленинизма лишь собственные своекорыстные помыслы.
Не отрицаю, что среди сотрудников Института истории, Института философии, Института мировой экономики и международных отношений, как и нашего Института народов Азии, были и такие двуличные люди. Именно эта публика в 1989 - 1992 годах сбросила маски приверженцев марксизма-ленинизма, превратились в откровенных перевертышей, ринувшихся огульно чернить прежнюю официальную идеологию и тем самым завоевывать себе место под солнцем в государственном аппарате, в выборных органах власти и в учреждениях Академии наук. Но их было не так уж много: поначалу марксистские взгляды продолжали еще довольно долго преобладать в умах значительной, если не большей части работников гуманитарных учреждений Академии наук СССР.
Будучи членом КПСС с пятнадцатилетним стажем, я не видел ничего предосудительного ни в преобладании коммунистов среди ведущих научных сотрудников института, ни в деятельности самой партийной организации, которая в ряде случаев играла роль противовеса администрации, возглавлявшейся директором института. Ведь зачастую не столько дирекции, сколько парткому института приходилось разбирать и гасить те конфликтные ситуации, которые возникали в тех или иных отделах института, а также в личных взаимоотношениях отдельных сотрудников. Дирекция вступала в действие обычно лишь в тех редких случаях, когда партийная организация оказывалась неспособной решить слишком острый или слишком сложный конфликтный вопрос. Чаще же всего партком был в нашем институте, как и в других академических учреждениях, той инстанцией, в которую обращались за помощью все те, кто считал себя пострадавшим от несправедливостей как руководителей отделов и секторов, так и всей дирекции. Поэтому выборам в партком придавалось значение.
На перевыборное партийное собрание я шел без особого интереса, ибо никаких суждений о деятельности дирекции и прежнего парткома у меня не было. Интересно было просто посмотреть на всех собравшихся в зале сотрудников института: встретить тех, кого не встречал за пять лет работы в "Правде", посмотреть на новичков, послушать, что говорили выступавшие о делах института, от которых я, естественно, оторвался за время пребывания в Японии.
Но собрание окончилось для меня сюрпризом с большими и неоднозначными последствиями. Дело в том, что при выдвижении кандидатур в члены нового партийного комитета института кто-то из присутствовавших в зале выдвинул и мою кандидатуру. Не берусь судить, было ли это сделано по согласованию с прежним партийным руководством, возглавлявшимся Г. Ф. Кимом, или самостийно. Но, оказавшись в списке кандидатов в члены парткома, я понял, что брать самоотвод мне не к лицу. Ведь я вернулся в институт в ореоле удачливого корреспондента центрального партийного органа КПСС с репутацией опытного специалиста-японоведа, давнего работника института, знающего специфику академической работы и не запятнавшего себя ранее какими-либо скандалами. Что я мог сказать собранию? "Не трогайте меня, я хочу уйти с головой в написание очередной монографии..." Никто бы из присутствующих такого эгоизма не одобрил: "Все мы пишем монографии". Поэтому возражать я не стал в надежде взять себе в парткоме какой-то ограниченный конкретный участок работы и выполнить свой долг перед партийной организацией, если она окажет мне такое доверие.
Но мои скромные помыслы не оправдались. Все обернулось на практике иначе. На первом заседании нового парткома, состоявшемся сразу же после выборов, А. И. Чичеров и некоторые другие молодые, энергичные и радикально настроенные члены вновь избранного партийного руководства, стремясь, по-видимому, избавиться от парткомовских завсегдатаев, многократно возглавлявших ранее парторганизацию института, попытались избрать меня секретарем парткома как человека свежего и непредвзятого. Но после моего решительного отказа секретарем парткома был избран мой давнишний друг со студенческих лет Вадим Солнцев, которого, кстати сказать, рекомендовал на этот пост и представитель районного комитета партии. Мне же пришлось все-таки согласиться взять на себя почетную обязанность его заместителя по идеологической работе. Моя предшествующая работа в "Правде" стала и в данном случае главным аргументом в пользу именно моего выдвижения на этот пост. Так неожиданно над моими давними планами погружения с головой в творческую научную работу нависла нерадостная перспектива превращения меня в партийного босса, что никак не отвечало моим помыслам о будущем. Такая перспектива стала еще более реальной спустя несколько месяцев, когда В. М. Солнцев надолго заболел и мне пришлось чуть ли не до истечения срока полномочий парткома исполнять его обязанности.
Но этим дело не кончилось: пока я замещал Солнцева, меня заприметило руководство Бауманского РК КПСС. Райкомовские работники не любили часто менять руководителей первичных партийных организаций, тем более таких крупных, какой была парторганизация Института народов Азии с числом членов свыше четырехсот человек. К тому же партийной организации нашего института принадлежала в Бауманском райкоме особая роль. Из ее рядов в распоряжение райкома направлялось наибольшее число квалифицированных лекторов-международников и пропагандистов, а в дни избирательных кампаний весьма большое число агитаторов. Поэтому интересы райкома требовали, чтобы секретарем парткома института был "надежный человек", за которого райкомовские работники могли бы ручаться перед вышестоящими инстанциями, а конкретнее говоря, перед Московским горкомом партии. А кто по мнению райкомовских руководителей мог быть надежнее, чем бывший, и притом отмеченный правительственными наградами, корреспондент газеты "Правда"? Вот почему, когда подошел срок перевыборов парткома, райкомовские руководители обратились не только ко мне, но и к директору института Б. Г. Гафурову с настойчивыми пожеланиями сделать меня руководителем партийной организации института. Возражать против этого у Гафурова не было оснований. За прошедший год наши отношения с ним не ухудшились. Хотя некоторые амбициозные молодые члены парткома, хорохорясь на глазах у общественности, пытались иногда затевать какие-то споры с дирекцией по каким-то не столь уж принципиальным и важным с моей точки зрения вопросам. Я, откровенно говоря, старался избегать разжигания подобных споров, хотя подчас в частных вопросах и соглашался с теми, кто занимался критикой дирекции. Желания обострять отношения с Гафуровым по пустякам у меня не было еще и потому, что я ясно представлял себе особенности восточного характера Гафурова человека, для которого административная власть была главной целью и смыслом его жизни. Гафуров мог многое делать и делал для поднятия престижа института во имя улучшения условий труда его сотрудников, но делал он все лишь тогда, когда его деятельность получала уважительный, одобрительный отклик у сотрудников института, о чьих настроениях он получал от доверенных лиц подробную информацию. Те же люди, которые относились к его деятельности критически и пытались ставить палки в колеса, вызывали у Гафурова затаенную неприязнь, они провоцировали его подчас на поступки, не отвечавшие интересам дела. Перевоспитывать Гафурова было бесполезно, и поэтому я видел свою задачу в том, чтобы избегать открытых столкновений между парткомом и дирекцией даже при наличии разных мнений. Я стоял за то, чтобы внешне проявлять максимум сдержанности в отношении директора, но в то же время без спешки и открытого нажима склонять его к приемлемым для парткома и коллектива решениям.
