Жюль Верн - Плавающий город
— Это человек с весом, — сказал я.
— Конечно, — ответил доктор, — ведь он обладает миллионным состоянием.
— А этот длинный господин, который все качает головой, как негр в стенных часах?
— Это знаменитый Кокбурн из Рочестера, всемирный статистик, который все взвесил, измерил и высчитал. Поговорите с этим маньяком, и он сообщит вам, сколько хлеба съел пятидесятилетний человек в течение всей своей жизни и сколько кубических метров воздуха он поглотил за это время. Кроме того, он может сказать, сколько томов инкварто займет речь адвоката из Темпель-Буи и сколько миль ежедневно проходит почтальон, разнося только любовные письма. От него вы можете узнать число вдов, проходящих в течение часа через Манданский мост, и какой вышины пирамиду можно построить из сандвичей, уничтожаемых в год его согражданами. Он вам может еще…
Разговорам доктора на эту тему не было бы конца, но вот в зале появились новые пассажиры, и он поспешил ознакомить меня с их характеристикой. Сколько разнообразнейших типов было в этой толпе! Большинство пассажиров переселялись с одного континента на другой с целью обогатиться на американской почве.
Между этими искателями приключений, изобретателями и людьми, находящимися в постоянной погоне за счастьем, Дэн Питферж указал мне на одного господина как на соперника доктора Либиха.
Господин этот был ученый-химик. Он уверял, что изобрел средство сконцентрировать питательные элементы целой бычьей туши в мясной лепешке величиной в пятифранковую монету.
Другой изобретатель отправлялся в Новую Англию с целью получить премию за изобретение паровой лошадиной силы, помещенной в ящичке для карманных часов. Наконец, еще один, француз с улицы Жапан, вез тридцать тысяч кукол, произносящих слово «папа» с чисто американским акцентом и был уверен, что успех ему обеспечен.
Кроме этих господ было еще много разных оригиналов, но цель путешествия и дальнейшие намерения их оставались неразгаданными. Может быть, какой-нибудь беглый кассир, ничего не подозревая, подружился на корабле с агентом сыскной полиции, который только и ждал прибытия в Нью-Йорк, чтобы арестовать его. Но вот в зал вошла молодая парочка, поразившая меня своим скучающим видом.
— Вы не знаете, кто это? — спросил я доктора.
— Это перуанцы, — сказал он. — Они недавно поженились и провели свой медовый месяц в путешествиях по всему свету. Выехав из Лимы в день свадьбы, они отправились в Японию; там они еще обожали друг друга; в Австралии они уже только любили, но Франции еще того менее — только выносили друг друга, в Англии поссорились, а в Америке, конечно, разведутся.
— А кто этот господин с таким надменным видом? По тщательно закрученным черным усам его можно принять за офицера.
— Это мормон, некий господин Хатч, один из лучших проповедников города Святых. Какой красивый мужчина! Обратите внимание на этот гордый взгляд, на это благородное лицо, на эти манеры, так резко отличающие его от янки. Он возвращается из Германии и Англии, где успешно проповедовал мормонизм. Секта эта имеет в Европе массу последователей, которым разрешает подчиняться законам их страны.
— Еще бы не разрешать, когда многоженство запрещено в Европе.
— Без сомнения, запрещено, но вы напрасно думаете, что оно обязательно для мормонов. Брикгам Юнг имеет гарем, потому что это ему нравится, но последователи его на берегах Соленого озера в этом отношении ему вовсе не подражают.
— Неужели! А мистер Хатч?
— У него только одна жена, и он находит, что этого совершенно достаточно. Впрочем, мы скоро познакомимся с его учением, так как он собирается в один из вечеров прочесть нам лекцию.
— Зал, наверное, будет переполнен, — сказал я.
— Да, если игра не отвлечет многих; ею ведь на корабле очень увлекаются. Здесь есть англичанин с антипатичнейшей наружностью, который, как мне кажется, руководит всеми игроками. Это отвратительный человек, со скверной репутацией. Вы его заметили?
По описанию доктора я узнал, что это был тот самый субъект, который утром предложил такое безумное пари по поводу остова корабля. Я не ошибся в его характеристике.
Дэн Питферж сообщил мне, что господина этого зовут Гарри Драке. Он был сын калькуттского негоцианта, игрок, развратник и дуэлянт. Прокутив все состояние, он отправляется в Америку в качестве искателя приключений.
— Подобные личности, — прибавил доктор, — легко находят себе друзей; так и около Гарри Драке собрался уже целый кружок таких же негодяев; в числе последних я заметил одного маленького человека с круглым лицом и толстыми губами; он выдает себя за доктора, но я уверен, что это немецкий еврей без определенного положения и ничуть не лучше Драке.
В это время мимо нас проходил молодой человек, лет двадцати двух, ведя под руку семнадцатилетнюю барышню.
— Верно, новобрачные? — спросил я.
— Нет, это жених и невеста, — смягченным голосом сказал доктор. — Они уже обручены и обвенчаются тотчас по возвращении в Нью-Йорк. С разрешения родителей они вместе объехали всю Европу и убедились в том, что созданы друг для друга. Славные молодые люди. Приятно на них посмотреть. Они часто стоят у машинного люка и считают повороты колес, которые, по их мнению, слишком медленно двигаются.
— Да, если бы наши паровые котлы были так же горячи, как их сердца, давление бы значительно увеличилось.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В половине первого на дверях большого зала было вывешено следующее объявление:
Широта 51º 15 Долгота 18º 13 Расстояние: Фастенет, 323 мили.Это означало, что в полдень мы были в 323 милях от Фастенета, последнего ирландского маяка на 51º 15 северной широты и на 18º 13 западной долготы от Гринвичского меридиана.
С этих пор пассажиры ежедневно находили на этом месте сообщение капитана и таким образом могли проследить по карте весь путь, по которому шел «Грейт-Истерн». Он сделал только 323 мили в 36 часов. Быстрота эта была недостаточна, так как хороший пароход должен проходить не менее 300 миль в сутки.
Расставшись с доктором, я провел остальную часть дня с Фабианом. Мы с ним отправились на заднюю часть корабля, которую Питферж называл «местом загородных прогулок». Опершись о борт, мы смотрели на безбрежное море. В воздухе чувствовался острый запах морской воды, волны были покрыты пеной, в которой в виде радуги отражались преломленные лучи солнца. Внизу работал винт, свирепо разбивая волны своими сверкающими медными ветвями.
Море казалось беспредельной массой расплавленного изумруда. Бесконечный след корабля, беловатой полосой выделявшийся на поверхности моря, походил на громадную кружевную вуаль, наброшенную на голубой фон. Белокрылые чайки то и дело проносились над нами.
