Зинаида Шишова - Великое плавание
Уже потом, сквозь сон, я услышал, что хозяин зовет Орниччо.
По совести, я должен был тоже спуститься вниз и помочь моему другу по хозяйству, но, видя мое сонное лицо, Орниччо с улыбкой посоветовал мне выспаться за двоих.
Я и не слышал даже, как он вернулся в нашу каморку.
ГЛАВА VII
Разлука
Легкий игрушечный кораблик покачивается на сквозном ветру. Я грустно слежу за тем, как надуваются и опадают его маленькие шелковые паруса.
Вот он не двинулся в путь, а друг мой Орниччо уже покинул Геную.
Все это произошло так внезапно, что не только я, но и синьор Томазо никак не может привыкнуть к мысли, что Орниччо нет с нами.
Казалось, что в нашем домике каждый выполнял свою часть работы, и поэтому у всех дело так ловко спорилось. Но вот уехал Орниччо, и все пошло вверх дном.
Котелок над очагом то и дело опрокидывается, заливая огонь.
Похлебка подается на стол пересоленной, а мясо недожаренным. Голодный кот ежеминутно попадается всем под ноги, птичьи клетки не вычищены. Наши гости уже не засиживаются за столом, как обычно, — некому их забавлять игрой и веселыми песенками.
Вечерами перед сном мы вдвоем с хозяином высчитываем, когда наконец мы получим известие от Орниччо.
Люди герцога почти ежедневно возвращаются с лошадьми, не выдержавшими трудной дороги. Эти бедные животные уже не годятся под седло — их теперь сбудут мужикам или живодерам.
Мы ходим на постоялый двор справляться о письмах, но, по всем сведениям, отряд герцога еще не добрался до Нюрнберга.
Наконец наступил желанный день.
На рассвете сквозь дрему я смутно слышал хлопанье дверей, шаги и громкие голоса, но никак не мог проснуться.
Я был очень изумлен, когда синьор Томазо стянул с меня одеяло.
— Вставайте, господин лентяй! — кричал он, протягивая мне объемистый пакет. — Иначе вы проспите все известия об Орниччо!
Пакет заключал в себе два письма, написанные в отдельности мне и синьору Томазо. Свое я приведу полностью, так как не смогу передать лучше, чем Орниччо, все описанные им события.
Первое письмо Орниччо«В лето господне 1492-е, мая третьего дня, из имперского города Нюрнберга, что лежит на реке Пегниц, бедный живописный подмастерье Орнициус посылает привет другу своему и брату, Франциску Руппиусу, в славный город Генову.
Сколько раз уже я порываюсь написать тебе, дорогой Франческо, но до сего дня это было невозможно по множеству причин.
В Нюрнберг мы добрались очень быстро благодаря частой смене лошадей.
Весь путь я провел, сидя позади господина Флориуса, наставника молодого герцога, но перед самым городом я слез с лошади и, взяв под уздцы адмиральского коня, повел его по улицам. Мне кажется, что так должны поступать пажи и оруженосцы.
Так как я не мог даже как следует распрощаться с тобой, то нам и не удалось хорошенько поговорить перед отъездом.
Узнав от синьора Томазо, что я четыре раза побывал у немцев с бродячим торговцем, адмирал позвал меня вниз и около двух часов меня исповедовал.
Я, конечно, тотчас же признался ему, что познания мои в немецком языке ничтожны и что я могу служить ему переводчиком только при покупке провизии или при самом несложном разговоре.
Я слыхал, что знатные и ученые люди в разговоре пользуются только латынью, и это облегчает сношения между испанцем, датчанином или поляком. Очевидно, латынь Бегайма заставляет желать лучшего, если господин предпочел пользоваться моими услугами.
Выяснив мои знания по части немецкого языка, он долго расспрашивал меня, умею ли я писать, петь и играть, знаю ли я какие-нибудь танцы, есть ли у меня нарядное платье. Я боялся, что, для того чтобы служить ему, окажется необходимым ходить на четвереньках, носить поноску и прыгать через обруч, но, хвала господу, до этого дело не дошло.
В Нюрнберг мы добрались без особых приключений и на следующий же день были приняты рыцарем Бегаймом, к которому у адмирала имеется письмо от флорентийца Паоло Тосканелли.
К нашему удивлению, оказалось, что рыцарь отлично говорит и по-латыни, и по-итальянски, и по-испански, так что переводчик им и не понадобился. Все же о том, что он взял меня с собой, господин нисколько не жалеет, потому что я ежедневно оказываю ему бесчисленное количество мелких услуг.
Я починил ему все платье и белье, которое, надо признаться, имело вид совсем не адмиральский.
Я бужу его по утрам и ежедневно выслушиваю его разговоры об Индии и Иерусалиме. Я сопровождаю его по городу. И, когда он велит, развлекаю его и его гостей песнями и музыкой.
Вчера же мы посетили зал ратуши, где выставлено яблоко земное, или глобус, выточенный Мартином Бегаймом из дерева. Если бы ты видел глобус, то сразу оценил бы его преимущества перед плоской картой. Глобус этот имеет один фут и восемь дюймов в поперечнике и оклеен пергаментом. На шаре нарисованы все известные рыцарю страны, обозначен экватор, разделяющий Землю на Северное и Южное полушария, тропики и первый меридиан, проходящий через остров Ферро.
Черными и красными чернилами на шаре написан точный рассказ обо всех диковинках, кои великий нюрнбержец видел сам или о которых узнал от других путешественников.
Вернувшись из ратуши, адмирал вместе с рыцарем сличал с глобусом карты, полученные им от Паоло Тосканелли.
Я мало сведущ в картографии и вижу небольшую разницу между картами нюрнбержца и флорентийца, но для путешественника они обе, как видно, представляют большую ценность.
Рыцарь Бегайм, как и господин мой, адмирал, полагает, что суша составляет пять шестых земного шара, а вода — одну шестую. А так как, по словам Марко Поло, на востоке простирается огромный океан, оба они считают, что западный путь от Европы до Индии должен быть короче восточного. Если это действительно так, то достойно удивления, что до сих пор не нашлось человека, который бы решился испробовать этот западный путь.
Когда адмирал спросил об этом рыцаря, нюрнбержец со свойственной ему прямотой и откровенностью ответил:
— Одно дело — знать что-нибудь самому, а другое дело — уверить в этом других. Эти честные бюргеры, которые бросают вверх шапки при моем появлении, отвернулись бы от меня с ненавистью, если бы я попытался вовлечь их в такое предприятие. Я много перетерпел в жизни и уже не решаюсь испытывать судьбу. Поэтому, если вам, господин адмирал, удастся совершить такое путешествие, я сочту это скорее делом рук божеских, нежели человеческих, и до смерти буду почитать вас как самого великого человека христианских стран.
Убедившись в добром отношении ко мне адмирала, я уже неоднократно делал многочисленные попытки упросить его взять тебя в плавание, но господин и думать не хочет об этом.
