Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика
Чтобы не затягивать рассказ, я воздержусь от описания самочувствия геологов, о том, какого труда стоило с их помощью вырулить на обратный курс и т. д., опишу только взлет.
Машина обращена мотором в просвет между стенами каньона. Стоит боком, так как из–за наклона площадки правое колесо ниже левого. Слева, на расстоянии шести метров от крыла — стена, справа, на таком же расстоянии, — ручей и каменный завал за ним. Штиль, ветер мне не поможет, но за него сработает уклон, я буду взлетать с горки. Надо удержать машину при разбеге на прямой, но она будет стремиться развернуться в реку. Сижу, мотор работает, сердце колотится о ребра, а я все не решаюсь дать газ. Геологи с бледными лицами стоят у крыльев слева и справа, смотрят на меня больше чем с тревогой. Надо преодолеть слабость и дать газ. Проклятое «надо»!
Соображаю, что противодействовать стремлению самолета развернуться будет руль поворота, когда винт разовьет максимальные обороны. Поставил геологов с обеих сторон самолета и говорю:
— Держите за консоли, сколько хватит сил. Почувствуете, что больше не можете, — отпускайте одновременно!
Как и ожидал, машину по склону повело к ручью, и, когда мне казалось, что произойдет то, что и должно было произойти, я почувствовал, что уже в воздухе. Чудо совершилось вторично, что противоречит законам всяческой вероятности. Я не могу похвалиться, что хотя бы мысленно закричал «ура!». Наоборот, настоящий страх, до дрожи в коленках, до темноты в глазах, сковал все мое существо. Не знаю, как дошел до площадки, где ожидал Митя. Выкарабкавшись из самолета, я лег под крылом и не отвечал на Митины вопросы…
Я был молод и здоров. Отошел быстро, но воспоминания о посадке на этой, шестой несостоявшейся базе не вызывали у меня чувства гордости за пережитое перед самим собой унижение. Самое обидное, что вернувшиеся через восемь дней геологи сообщили, что «точки Серпухова» не нашли…
«Белое пятно» на карте, которое фактически занимали Центральные горы, оказалось орешком не по зубам тому времени. Пройдет еще немало лет, аэрофотосъемка даст геологам точнейшую карту, и другие люди, с более мощной техникой, нежели мой У–2, раскроют богатства этого района.
Зяблова и его товарищей на какое–то время обескуражило, что главная цель поиска недосягаема. Однако их не покидало ощущение, что они ходят вблизи от других кладов. Во многих местах шлихи давали признаки олова, золота, молибдена, а коренное месторождение в руки не давалось. Для такого огромного района наличных сил экспедиции да и времени одного сезона оказалось недостаточно. Но проделанная работа подготовила почву для фундаментального открытия, сделанного новой сменой геологов. Далеко в стороне от гипотетической «точки Серпухова», вблизи нижнего течения Амгуэмы, счастливчик Володя Миляев, еще студент, подберет кусок вольфрама величиной с голову ребенка и сделает знаменитой Иультинскую сопку. Но об этом речь впереди. Сейчас расскажу о другом эпизоде, который и меня заразил золотоискательством.
ЗОЛОТО ПИКА ГРАНИТНОГО
В конце июля 1936 года Сергей Васильевич Культиасов получил от Зяблова задание провести визуальную (глазомерную) рекогносцировку той части хребта, которая примыкает к заливу Креста. Анадырский хребет в этом районе похож на острозубую пилу. Некоторые вершины поднимаются на тысячу метров от основания, пять или шесть вершин достигают 1750 метров. Анадырский хребет в сочетании с заливом Креста я и до сих пор считаю одним из чудес, сотворенных природой. Это самое красивое место на всем протяжении от Берингова пролива до гор Скандинавии. Своей неизведанностью эти горы манили геологов, как верующих райские кущи. Во время поисков самолета Волобуева я видел эту часть хребта в зимнем наряде, сейчас предстояло рассмотреть обнаженным. Моральная травма от посадки на шестой базе уже потеряла свою остроту, и в этом полете я едва не погорел снова. Но по порядку…
В ясный и тихий день мы облетывали лабиринт ущелий и узких горных долин, всматриваясь в склоны гор. Культиасов по цвету определял порфириты, диабазы, базальты, граниты, высматривал в них изломы и сбросы, прожилки включений в основную породу. Для него это была впервые открытая увлекательная книга. Он умел читать такие книги, и его не смущало, что на этот раз страницы переворачивались одна за другой очень быстро. Иногда он просил меня еще раз пролететь над заинтересовавшим его местом, я снижался до предела, и он наносил на свой планшет какие–то значки.
Внимание мое было напряжено, руки и ноги были в готовности исполнять любую команду, чтобы уклониться от опасности, близость которой была реальной: то с одной, то с другой стороны в считанных метрах от крыла проползали каменная осыпь или отвесные стены.
В этот день атмосфера была удивительно спокойной. Мотор послушно прибавлял или снижал обороты, а самолет опускался или поднимался ровно настолько, насколько я того желал. Через некоторое время нервное возбуждение улеглось, и началась спокойная работа. Самозабвенное творчество, а не полет. Я вполне овладел обстановкой и собой, давая возможность Культиасову видеть не только очередную страницу загадочной книги, но и отдельные абзацы на ней. Могучие складки планеты лежали передо мной, необычно смирные в спокойной дреме летнего полудня. Ни кустика, ни деревца. Между граней — снег. Освещенный солнцем, он искрился и слепил глаза, на теневой стороне казался голубым, почти дымчатым. В уступах притаились небольшие ярко–синие леднички, далеко внизу меж камней пробирались ручейки, возникавшие на моих глазах из струек таявшего в высоте снега.
В одном месте мы пролетели над узким горным озером, вода в котором была красивого изумрудного цвета. Около пика Гранитного Культиасов задержал меня минут тридцать. Мы опустились к самому подножию, поднялись выше и облетели его со всех сторон несколько раз. Он передал мне записку: «Ищи посадочную площадку!» Садиться здесь на первый взгляд казалось безумием. Это был конец водораздельного ущелья, где начинал свой путь к океану один из притоков Ванкарема. Дно теснины было завалено крупными глыбами гранита л кварца. Ее ширина у подножия гор не превышала 150 метров. Среди камней серебристой змейкой сверкал на солнце ручей.
Наконец Культиасов дал знак возвращаться. На базе мне бросилось в глаза необычное возбуждение всегда уравновешенного геолога. Казалось, он хочет что–то сказать, но не решается, как будто обдумывает важный для себя вопрос и боится поспешить. Когда дозаправились бензином, он наконец не выдержал:
— Михаил Николаевич! У Гранитного надо сесть!
— Ты же видел, что там творится. Сесть–то можно, но возвращаться придется пешком, машина будет побита.
