Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
Консулу я привёз письмо и подарки из Кульджи. Чтобы закончить свои записки, мне остаётся только привести письма Лобсына о путешествии в Тибет и пребывании в его столице Лхасе, которые я получал от него время от времени.
Письма Лобсына с дороги в Тибет и из Лхасы
Первое письмо я получил довольно скоро, ещё весной; его привёз один из торгоутов, вернувшийся из Дуньхуана по болезни. После обычных в таких письмах поклонов всем знакомым и пожеланий я нашёл в этом письме следующее:
«Добрый мой приёмный отец и покровитель Фома Капитонович! Пишу тебе от пещер с тысячей будд, где мы стоим уже третий день, отдыхая от долгого пути через Хамийскую пустыню. Из Кульджи в Карашар мы ехали почти целый месяц по стране Юлдус, где живут мои сородичи монголы-торгоуты со времён великих походов Чингисхана. Места здесь очень гористые, на полуночной стороне высокие горы и на полуденной тоже и, конечно, всё снегом покрыты. А в промежутке широкая долина, где в зимнее время проживают наши кочевники, а летом уходят на джайляу в горы. Здесь мы стояли несколько дней, пока паломники снаряжались в свой долгий путь. В долинах богатые травы, народ зажиточный, живут вообще хорошо под управлением своих ханов, но, конечно, не без разных прижимов в свою пользу, как полагается всякому начальству.
Из Карашара мы пошли не по большой китайской дороге через Токсун и Хами, а прямее, по пустыне между горами Чолтаг и Куруктаг, потому что зимнее время позволяло обходиться без воды и пользоваться снегом, наметённым во всех впадинах и на подветренных склонах, и возить с собой на вьюках куски льда, чтобы варить обед и чай на стоянке. Едем мы все на верблюдах, а больше идём пешком, коней у нас нет, а верблюды находят в пустыне довольно корма. А там, где корма больше, мы делаем днёвки, чтобы подкормить своих двугорбых.
Когда вышли в пустыню Хамийскую, мы повернули на полдень, миновали р Сулэхэ и остановились у пещер Тысячи будд за Дуньхуаном. Старший лама узнал меня, спрашивал о тебе и много ли мы выручили от продажи старых книг из тайников храма. Послал с нами донесения хамбо-ламе в Лхасу. Узнал у него, что из Керии или Нии паломники не проходили, значит, мой сын здесь не был, а пошёл оттуда прямой дорогой в Тибет. Не вернулся ли он домой? Если случайно узнаешь, – пиши мне в подворье монголов-торгоутов в Лхасе, где мы будем всё время стоять. Отсюда мы пойдём скоро прямым путём через западный Цайдам, не заходя на Кукунор и в Дуланкит, на высокое Тибетское нагорье. Если встретим где-нибудь обратных паломников из Монголии, пошлю тебе весть, а не то уже придётся писать из Лхасы».
Второе письмо я получил уже почти через год после отъезда Лобсына. Оно было послано из Тибета с одним из возвращавшихся паломников, привезшим его в русское консульство в Урге, откуда его переслали через Сибирь в Чугучак.
«Дорогой Фома Капитонович! Вчера на стоянке на берегу Голубой реки в Тибете наш караван встретился с монголами, возвращающимися из Лхасы в Ургу. Я отдам им это письмо, которое пишу тебе в пути через Цайдам и Тибет.
Из Дуньхуана мы вышли в начале весны. До подножия большого хребта Алтынтаг шли от пещер с тысячью будд ещё два дня по каменистой полынной степи, перевалили через скалистые невысокие горы в русло реки Данхэ. Эта река течёт маленьким ущельем, которое промыла себе в каменных породах в несколько размахов глубины. И в стенах этого ущелья всюду торчали большие и малые валуны, наложенные друг на друга. И я подумал, что сначала эта река сама натаскала валуны из гор на эту степь, наворотила их друг на друга, а потом опять стала их уносить и вырыла своё ущелье, в котором буйно течёт в отвесных берегах. И хорошо, что через эту реку построен мост, иначе никак нельзя было бы спуститься на верблюдах к воде, чтобы идти вброд, да и бродить через буйную реку было бы опасно, она могла сшибить верблюдов с ног[20]. А мост построили китайцы, которые живут за рекой в этой степи, где имеют пашни и разводят баранов и коз.
В этом посёлке мы взяли проводника, чтобы он провёл нас через главный хребет Алтынтага, который в этой части называют Нанынань, т. е. южные горы. Из посёлка он виден был высокой стеной впереди, весь его гребень был ещё покрыт снегом. И в посёлке было ещё очень прохладно, весна только что начиналась, тогда как в Дуньхуане уже цвели абрикосы и персики.
Проводник повёл нас к одному из ущелий хребта, где был перевал через него, но ошибся и попал не в ущелье с перевалом, а в соседнее. Здесь мы потеряли целый день, дошли по речке до того места, где верблюды с вьюками не могли пройти между скалами, стоявшими по обе стороны русла, шириной всего в два аршина. И только тут он понял, что ошибся; пришлось идти назад по этому ущелью до его устья, выйти в соседнее, переночевать в удобном месте и на следующий день уже подняться на перевал, высокий, но не крутой. На нём лежал ещё снег почти по колено, и мы очень устали, переводя наших верблюдов одного за другим во время метели через него до спуска на полуденную сторону, где нашлось удобное место с кормом для ночлега у подножия хребта.
За этим хребтом была широкая долина Емачуань, т. е. долина диких лошадей, где мы и встретили последних, целый табун в полсотни голов. Они паслись на берегах речки Емахэ, а когда мы подошли ближе, испугались и побежали, но не вдаль, а бегали по долине вокруг нас. А у наших торгоутов-охотников, промышлявших на Юлдусе и дзеренов, и куку-яманов, и архаров[21], а также медведей и барсов, конечно, были скорострельные русские винтовки, и, когда куланы стали бегать вокруг нас на расстоянии 200—250 шагов, два стрелка спешились и застрелили пару куланов. Поэтому пришлось стать на ночлег в степи в долине Емахэ, чтобы освежевать добычу, снять шкуры, разделить мясо между всеми и сварить побольше. Шкуры мы отдали проводнику, который отсюда возвращался к реке Данхэ в свой посёлок.
На другой день мы перевалили через следующий хребет Наньшаня по удобному месту, которое указал нам проводник, и спустились с него уже на северную окраину Цайдама. Это широкая долина между Наньшанем и первой цепью Тибета; в ней рассеяны солёные и пресные озёра, солончаки, болота с зарослями и степи с хорошей травой. Но место уже высокое и воздух редкий, ходить пешком скоро устаёшь, а в ушах всё время какой-то звон, точно где-то далеко поют или играют на дудке.
Мы шли дней семь поперёк Цайдама до его южной окраины, где также стоят улусы монголов, которые живут за счёт паломников. На горах Тибета летом погода мокрая и холодная, и вылинявший к лету верблюд не может работать. Все вьюки везут дальше на яках, косматых тибетских быках, а верблюдов оставляют у монголов для обратного пути. Вот монголы и пользуются их рабочей силой, молоком и шерстью за то, что пасут и караулят их. И мы также оставили у них своих верблюдов и взяли яков за небольшую плату.
