Иоганн Висс - Новый швейцарский Робинзон
Между окаймлявшими берег скалами одна показалась мне известковой породы. И потому я решился тотчас же построить обжигательную печь, чтобы попытаться добыть некоторое количество извести.
Все мы ревностно принялись за дело; печь была построена и набита известковыми камнями; сверху и снизу их был разведен сильный огонь, который мы поддерживали в течение нескольких дней.
Так как это занятие оставляло нам продолжительные досуги, то дети попросили Фрица рассказать им свою встречу с мисс Женни, и однажды вечером Фриц воспользовался отсутствием девушки, ушедшей спать, и рассказал о событии следующим образом:
«Вы, вероятно, помните, как я оставил вас, передав отцу записку, в которой извещал его о предпринимаемой мной поездке. Погода стояла хорошая; но едва достиг я Жемчужной бухты, как поднялась буря. Так как в своем кайяке я не мог бороться с силой волн, то счел благоразумным отдаться им и, не пугаясь, поручил себя Богу. Надежда не обманула меня. После трехчасовой бури море утихло, небо расчистилось, и мой челн спокойно скользил по воде. Но я был вдалеке от знакомой мне страны. Окружавшая меня местность была совершенно отлична от всех виденных мной доселе: по окраинам островов, между которыми я плыл, возвышались громадные скалы, вершины которых чуть не терялись в облаках, стояли исполинские и незнакомые мне деревья, виднелись многочисленные стаи птиц с разнообразным и блестящим оперением, сверкали вливавшиеся в море величественные реки. Не раз меня соблазняло подняться по какой-либо из этих рек, но я боялся слишком замедлить мое возвращение. Во мне было живо только одно желание: отыскать Огненную скалу и, чтобы достичь ее, я не отступил бы ни перед каким препятствием. Однако дневной жар усилился до того, что, не смотря на мое желание не останавливаться, я вынужден был искать приюта под лиственными сводами на одном из берегов. Но едва выйдя на этот плодородный берег, я увидел на очень небольшом расстоянии стадо бегемотов. Этого было достаточно, чтобы заставить меня предпочесть такой опасной местности палящие лучи солнца на море, и я снова сел в кайяк и принялся грести, не находя места, где можно было бы пристать: каждую минуту я усматривал на берегу то львов, то барсов, слонов или других, не менее опасных животных. Кроме того я видел и блестящую чешуей огромную змею, которая, подобно исполинской лиане, обвивалась вокруг деревьев, ломая сучья. Наконец, после нескольких часов плавания, мне удалось найти природу более мирную. Тишина этой новой местности была нарушаема только пением невинных птиц. Я уверенно причалил к берегу, привязал свой челн к лежавшим тут большим камням и стал обедать встречавшимися во множестве по берегу устрицами.
Однако день склонялся к концу, и так как было бы неблагоразумно в такой поздний час углубляться в незнакомую мне страну, то я и решился переночевать на моем кайяке. Я поставил его на якорь при помощи тяжелого камня, привязанного веревкой к носу челна. Хотя я и считал себя вне всякой опасности, однако выстрелил несколько раз из ружья для удаления хищных животных. Затем я завернулся в одну из наших шкур и заснул.
На другой день я проснулся рано и, поблагодарив Бога за проведенную спокойно ночь, поплыл дальше. Я чувствовал себя бодрым и сильным; мой кайяк летел стрелой, и я весь отдался наслаждению расстилавшимися передо мной великолепными видами.
Устав от нескольких часов усиленной гребли, я решился пристать к пленившей меня роще. Она состояла из прелестных деревьев, населенных колибри, попугаями и тысячью других птиц, оглашавших воздух своим пением. Одновременно изумленный и очарованный, я продвигался под сводами из вьющихся растений, перекинувшихся с одного дерева на другое. Я снял клобучок со своего орла, а он, почуяв свободу, полетел и вскоре возвратился, держа в когтях маленького попугая, которого я взял у него, чтобы рассмотреть. Вдруг я услышал позади себя шум листьев под тяжелыми шагами. Я оглянулся и что же? — не далее десяти или двенадцати шагов от меня стоял огромный полосатый тигр. Бежать было поздно. В ужасе я дрожащими руками держал ружье, которое могло оказать мне лишь слабую помощь. Холодный пот выступил у меня на лбу и теле; я считал себя погибшим, когда мой орел вероятно, понявший опасность — ринулся на голову тигра и клювом и когтями старался вырвать ему глаза. Я был спасен. Тигр, занятый защитой от этого неожиданного врага, уже не обращал внимания на меня. Я схватил мои пистолеты, выстрелил в зверя почти в упор и раздробил ему череп. Он упал, испуская страшный рев. Но радость победы была отравлена для меня сильным горем. Один из моих выстрелов, направленных наскоро, попал в орла, который свалился мертвым вместе с тигром. Я поднял бедную птицу и со слезами сожаления отнес ее в свой кайяк.
Покинув этот берег с сердцем, полным горести, и не подумав даже снять великолепную шкуру с убитого мной животного, я греб неохотно и небрежно. Я почти готов был повернуть челн, чтобы возвратиться к пещере, когда над одним из островов, находившихся вправо от меня, увидел поднимающийся к небу тонкий столб красноватого дыма.
— Огненная скала! — воскликнул я, подняв руки к небу, и ко мне возвратилось все мое рвение.
Я принялся грести изо всех сил, пока не достиг острова, к которому пристал не без опасности, по причине окаймляющих его скал.
Подпираясь руками и ногами, я влез на одну скалу, с которой хотел осмотреть местность. Немного оглядев ее, я пошел по тропинке, которая привела меня к возвышенной площадке в несколько квадратных футов, закрытой с обоих боков соседними скалами. Я направился ко входу в пещеру, которая могла служить жилищем какому-нибудь опасному зверю. Зарядив свои пистолеты, я шел на цыпочках, насторожив глаза и уши, когда в излучине скал увидел, с невыразимым волнением, человеческое существо, которое, положив голову на руку, лежало на постели из мха и сухих листьев. Перед этим явлением я остановился неподвижным, изумленным, безгласным. Я изумился также сильно, как если бы эта встреча, цель моей поездки, была для меня совершенно неожиданной. Передо мной был человек незнакомый. Может быть, через мгновение я должен был услышать чужой голос, на меня должны были устремиться чужие глаза!
Я едва смел дышать. Мне было довольно времени рассмотреть незнакомца. Радость мою усилило еще то обстоятельство, что вместо существа, удрученного старостью и несчастьями, передо мной было существо молодое и прелестное. Черты спящего были до того нежны и детски, что, казалось мне, ему не могло быть более двенадцати или четырнадцати лет. На нем было платье гардемарина, и его прекрасное лицо окаймляли пряди шелковистых светлорусых волос. Его маленькая рука, казалось, играла их волнами. Я благодарил Бога, избравшего меня для спасения этого милого существа и, в своей неизреченной милости, посылавшего нашим отцу и матери новое дитя, а нам однолетку-сестру, потому что костюм найденного лица обманывал меня лишь несколько мгновений. Даже у Франсуа, который был прелестен в детстве, не было таких нежных черт лица, как черты незнакомки, с которыми я мог сравнить только черты моей матери. Сердце мое билось в груди до того сильно, что я боялся, чтобы оно не разбудило незнакомку. Как долго длилось мое безмолвие и созерцание — я не могу сказать. Помню только, что я ни за что в мире не решился бы потревожить этот мирный сон. В уме моем роились тысячи смутных мыслей. Чего бы не дал я, чтобы на моем месте была добрая мама и чтобы первый взгляд, который должна была встретить незнакомка, был взгляд нашей матери, чтобы первые слова были произнесены ее любящим голосом! Это положение могло продлиться очень долго, потому что у меня не хватило духу нарушить его, если б маленькая птичка, не удерживаемая моими сомнениями, не села на лоб спящей незнакомки.
