Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан
Здесь не было чортенов, благословляющих дорогу, никто не напоминал последующим путешественникам о вере. Даже бутанские монахи, облюбовавшие самые изолированные и недоступные уголки, отказались жить на этих склонах, девять месяцев в году покрытых снегами.
Было еще довольно рано, когда мы вышли на прогалину, где из снега робко выглядывала трава. Горизонт со всех сторон закрыли деревья. Темно-зеленая стена выглядела настолько плотной, что было даже странно, как нам удалось просочиться сквозь нее.
Выше 5 тысяч метров возносились только острые пики. Решили готовить ночлег.
Носильщики поставили мою палатку против своей, собрали валежник для костра — не столько для того, чтобы приготовить ужин (он же завтрак и обед), сколько чтобы отпугнуть медведей; те представляли не меньшую опасность, чем ночные призраки.
Мужчины воткнули у входа в мою палатку две елочки — для уюта.
Неожиданно работу прервал треск ветвей. Все вскочили. Из кустарника вышли два огромных диких яка. Громадные звери были раза в два больше домашних — настоящие бизоны. Густая свалявшаяся шерсть покрывала их целиком, от ноздрей до копыт. Толстенные рога выглядели впечатляюще. Звери выживают здесь, только если сумеют противостоять волкам — так что судите сами… Дикие яки — наиболее почитаемые обитатели тибетских нагорий и лесов Северного Бутана. Только они сохранились здесь, другой скот, по словам носильщиков, погибает, поедая отравленные листья особой разновидности рододендронов.
Я хорошо знал яков по предыдущим путешествиям, знал, что внушительные размеры не мешают им легко прыгать по камням и стремительно нападать; их можно сравнить с оленями, но олени не весят больше тонны!
При виде нас яки стали шумно втягивать ноздрями воздух. Мы сгрудились у костра и ждали, что будет дальше.
Дальше ничего не было. Звери постояли, инспектируя нашу группу, и удалились в свой лес, ломая ветви с треском бульдозера. Мы привязали пони и уселись потеснее вокруг костра, пытаясь отогнать спускавшийся с гор холод.
Женщины нашей команды начали готовить катышки из гречневой муки с водой, которые они приминали затем до формы лепешек и пекли на углях. Это была их единственная пища. Гречка не слывет лакомым блюдом в Тибете и Бутане: считается, что от нее бывают рези в желудке. Но муки голода куда тяжелее резей от гречки.
Покончив с трапезой, мы собрались в палатке носильщиков. Простая холстина, натянутая на деревянных палках и открытая с двух сторон, представляла иллюзорную защиту от холода; к тому же холст не доходил до земли, и мы заткнули дырки вьюками.
Девушка запела тягучим голосом. Лица ее не было видно: тьма окутала нас пеленой так, что соседа можно было только чувствовать, но не рассмотреть. Куплет за куплетом баллада разворачивалась в тиши. Это была простая и грустная история, от которой становилось теплее на сердце. Песня смолкла, и тут же надтреснутым голосом затянул что-то свое холостяк.
В тот вечер я с особой отчетливостью понял, сколь хрупки человеческие создания перед безбрежной пустотой мира. Мы могли помочь себе только пением, слабой жалобой, обращенной к мирозданию.
Никогда еще я не чувствовал такой близости с незнакомыми мне людьми. То была уже не просто дружеская привязанность — я всем сердцем полюбил Тенсинга. Он умел подставить плечо в нужный момент, улыбнуться своей чуть-чуть беспомощной улыбкой, и все становилось на место. Ничто так прочно не связывает, как совместно пережитые тяготы!
Я не страдал от физического одиночества и вместе с тем постепенно терял контакт со своим «я», не находил отклика на знакомые душевные порывы. Мне не доводилось знать себя таким. Какой из этих двух людей настоящий — тот, что сидел сейчас в безлюдных горах у костра, или тот, что жил в шумном городе на другом континенте?
Влажный туман и дождик основательно вымочили палатки, так что складывать их утром было сплошным мучением. Перед выходом я оглянулся: на месте ночлега не осталось ни единого следа пребывания людей. Все вернулось в первобытное естество. Но раздумья под аккомпанемент тягучих бутанских песен оставили в душе след, который, наверное, не изгладится с годами…
Дорога превратилась в ручей, по которому низвергались потоки ледяной воды. Лес кончился только через пять часов; потянулся своеобразный сад камней, где каждый круглый голыш таил опасность для нас и лошадей.
Мы успели промокнуть до костей. Не хватало кислорода, каждый шаг требовал значительного усилия. Бутанцы считают, что на высоте из камней сочатся вредные газы, поэтому там так трудно дышать. Редкие цветы несмело пробивались сквозь мох, покрывавший сырые скалы.
Наконец вот он, перевал. Исхлестанные ветром призрачные флаги темнеют сквозь туман. Ну как не возблагодарить богов за то, что они уберегли тебя от всех превратностей судьбы в жестоких горах! Перевал был высшей точкой, на которую я поднимался в Бутане; он оказался самым трудным не только в этом путешествии, но и вообще за все хождения в Гималаях. Точную его высоту никто не измерял.
Теперь все должно пойти по-иному… Не тут-то было! Спуск выглядел почти отвесной кручей, обрывавшейся на 2700 метров вниз. Полутора суток едва хватило на то, чтобы дойти до восточного подножия Рутола. Нет слов для описания козьей тропы, по которой мы сползали, судорожно цепляясь за камни.
Покинув в полдень перевал, мы до шести часов вечера шагали по ступеням, вырубленным в скале. Копыта лошадей приходилось переставлять руками. Группа разделилась: передние занимались лошадиными ногами, а задние крепко держали животных за хвост. В некоторых местах куски скал грозно нависали над долиной. Если неосторожный жест вызовет их падение… Страшно подумать!
Ландшафт потерял альпийский вид и превратился в хаотическое нагромождение, опровергавшее все законы равновесия. В сумерках набрели на пустую хижину, чудом уместившуюся на выступе. Там мы провели ночь, обессилевшие и вымокшие.
Наутро надо было спускаться дальше. Только через шесть часов вошли в тропический лес, где жирная грязь, вязкая тина и тучи москитов никак не облегчили существование. Наконец послышался рокот реки, и к трем часам дня, по-прежнему под сплошным дождем, мы ступили на мост перед входом в деревеньку. Здесь впервые за долгое время встретились возделанные поля.
На полях росла кукуруза, и, несмотря на мои громкие протесты, носильщики тут же начали ломать початки. Для них кукуруза — экзотический плод: она не растет в высокогорных долинах. Мужчины срезали также стебли и высасывали сладкий сок.
«Грабеж» продолжался до тех пор, пока звяканье колокольцев не оповестило о приближении встречного каравана. Из-за поворота показался высокий бутанец с ружьем. За ним шествовал красивый мул, покрытый ярко-оранжевым ковром с голубыми и зелеными полосами. За мулом шагал старик в дорогой одежде, сопровождаемый шестью носильщиками, согнувшимися под тяжелым грузом.
