Владимир Стерлигов - На самолете в Америку
Мы тоже были удивлены.
— А что же вместо мостовых?
— Пашет. Хоть танцуй. Пройти страшно.
Весь Сюард выехал на автомобилях встречать нас.
— Какая гадость, — сказала Лида.
— Отчего? — спросил Борис.
— Меня тошнит, когда я еду в автомобиле.
— Да что ты! Ну, а американки ничего.
В честь нашего приезда устроили банкет. Нас поздравляют, преподносят цветы, но мы думаем о тех девятистах километрах, которые нам завтра надо пролететь от Сюарда до Ситки.
БОЛЬНОЙ МОТОР
Мы готовимся к отлету.
Фуфаев, дядя Том и Шестаков лазают с масленками по самолету. Они заправляют моторы маслом, а я вожусь со своими приборами. Опять — буря. «Страна Советов» мечется на толстых «концах». Концы» могут не выдержать, и «Страну Советов» унесет. Холодные волны перекатываются через наши плечи. Руки стынут и держаться трудно.
— Борис, а как же ты работал одной левой рукой? — в испуге спрашивает бабушка.
— И сам не знаю. В городе мне перевязали ее как следует, но сказали, что если я загрязню — будет заражение крови и тогда руку придется отрезать.
— Какой ужас! — воскликнула Лида, — Но ее ведь не отрезали?
Все захохотали. У Бориса рука была на месте.
— Как видишь, — сказал Борис и продолжал дальше:
— Фуфаев вое время хмурится. Ему надоел левый мотор: чем дальше, тем хуже и хуже он работает.
Из Ситки нам шлют радиограммы:
«Лететь нельзя: буря».
В бурю мы и вылетели.
Ветер дует в бок. Сбивает. Опять все кругом застилают низкие тучи и туман.
Отлетели 400 километров — и левый мотор дает перебои, он еле работает. А правый, перегруженный, воет неистово.
Он может испортиться каждую минуту и тогда...
А до берега 500 километров. 500 километров это много, когда кругам сырая мгла, когда она скрывает горизонт, когда порывы ветра мешают лететь самолету и когда один мотор вот-вот перестанет работать, а другому не по силам одному тащить тяжелый самолет. Невольно посмотришь вниз, на волны, как они переворачиваются там, шевелятся точно что-то живое.
Проходят часы, а мы летим. Теперь до Ситки не больше 50 километров. Кажется, на этот раз мы долетим. И действительно — мы благополучно спускаемся у города Ситки.
И все-таки каким-то чудом долетели до Ситки.
Здесь поражены.
— Как? Вас не съели акулы? — спрашивают американцы.
Как будто бы нет. Американцы думали, что мы в эдакую бурю погибнем.
НОВАЯ КАТАСТРОФА
— Что? Это последний перелет? — спрашивает Шестаков Фуфаева. Хотя Шестаков и сам знает, что последний — а не верит. И мы не верим. Неужели 1.500 километров, и мы в Америке? На материке? Нет, должно быть это просто так, — и мы всю жизнь будем лететь над океаном. Весь полет кажется страшным сном. Хоть бы погода поутихла немного: нам легче было бы лететь.
Нет, и на этот раз из Ситки мы вылетаем в мокрую муть.
Из Ситки до Сюарда 1.500 километров. Это много. Машина перегружена горючим. Ей лететь тяжело. Снова левый мотор дает перебои. Пусть. Мы уже привыкли к этому. Фуфаев справится с худым мотором. Как-нибудь долетим.
Вдруг ко мне в кабину летят тряпки и отвертки.
— Мотор стал! — кричит Фуфаев.
Я подскочил.
«Вот когда он подвел окончательно, — подумал я, — в океане!»
Но мы все остались на местах. Надо быть готовыми ко всему.
И вот второй мотор дает перебои. Необходимо спуститься. Но на такие огромные волны нельзя: перевернет сейчас же.
Мы не знаем, что делать.
Правда — есть выход: больному мотору тяжело нести перегруженный самолет, — так можно выбросить запасные баки с бензином в воду. Это можно, но вдруг бензина нехватит, и мы уже никак не сможем долететь. А мы на самой середине открытого океана — и вперед далеко и назад не близко. Что тут будешь делать? И с бензином нырнешь на дно океана и без него тоже.
И все-таки мы готовы выбросить баки в океан. Кажется, настало время посылать сигнал о бедствии по радио.
Я посылаю сигнал о бедствии. Ведь, может быть где-нибудь поблизости идет корабль, и он сможет помочь нам. А может быть, где-нибудь и остров недалеко, нам ответят с острова, и тогда мы будем спасены.
Но ответов на наши сигналы нет.
«Да, вся надежда только на мотор: выдержит он или не выдержит? Выдержит или не выдержит? Эх, если бы выдержал! Неужели долетим? А вдруг не долетим?» — Пять часов мы думаем об одном и том же. То надеемся, то бросаем всякую надежду.
И каждую секунду мы ждем, что вот-вот окунемся в океан, но секунды идут, и мы летим вперед и каким-то чудом не попадаем в океан. Дядя Том благополучно ведет машину над самыми гребнями волн.
Второй мотор захлебывается, Дает перебой, но мы летим.
Мы всматриваемся в туманный горизонт — может быть какой-нибудь остров покажется: тогда мы спасены.
Впереди, действительно, показались скалы. Только бы долететь до них. Может быть там и бухта найдется.
В проливах между скал, такой сквозняк, что кажется удивительным, как это скалы стоят на месте, а не летят туда же, куда понесло и нас.
Мы не утонули в океане, но сейчас нас разобьет о скалы.
И вдруг мы шлепнулись в какую-то бухту. Искусство дяди Тома спасло нас. Самолет остался невредим.
У ДИКОГО ОСТРОВА
Оглядываемся. Кругом скалы. Они отвесно спускаются в море. Их вершины покрыты гигантскими соснами. Дикое место. Но странно то, что с высоких берегов несется не то лай, не то плач. Куда же это мы попали? И кто это плачет?
Но отгадывать некогда. Надо скорей прикрепить самолет. У нас только три «конца». Этого мало. Если ударит сильный шторм, «концы» лопнут, и самолет унесет в океан или разобьет о скалы.
Мы с большим трудом привязали самолет.
Между морем и скалами узенькая полоска берега. Мы пошли по ней.
Обогнули скалистый выступ и впереди увидели деревянные бараки.
От радости бегом пустились к баракам.
А навстречу нам уже идут три человека. Они тоже все в кожаном, в сапогах выше колен. Скулы у них широкие, глаза маленькие.
— Алеуты, — сказал я.
Мы подошли поближе.
— Здравствуйте! — говорим мы все вместе. — Где мы?
А они не отвечают. Значит — не понимают по-русски. Вот несчастье! Тогда один из алеутов выходит вперед и говорит что-то. Мы слышим: рыба, зима, сторож и еще какие-то перековерканные русские слова. Все-таки кое-как понять можно.
Битый час стараемся понять друг друга. Наконец поняли.
Оказывается, мы спустились в бухту Ватерполо. Трое алеутов сторожат бараки; летом здесь рыбные промыслы. А сейчас, к зиме, все пустует.
В это время на вершинах скал снова кто-то заплакал. Нам стало жутко. Но алеуты стоят — и ничего. Мы опять приступили к «русскому» алеуту.
