Иржи Ганзелка - Через Кордильеры
Но еще никому и никогда не удавалось втиснуть Аргентину в один ящичек. И, видимо, потому, что лежит она, упершись ногами во льды на границе Антарктики и подставив голову тропическому солнцу на севере. Кажется, будто целых полмира уместилось здесь, на пестрой географической палитре, носящей имя Аргентина. Плодородная Кубань раскинула свои пшеничные нивы на запад от Ла-Платы. По бескрайной равнине, самой большой на всем материке, раскинулись и приволжские степи, и саванны Танганьики, и неприветливые пустыни Киренаики. Норвежские фьорды изрезали Огненную Землю, а к северу от нее поднялись горы под стать гималайской Крыше мира. Аконкагуа, величайшая гора всех трех Америк[4], не подкачала бы даже и в заоблачном Тибете. И все же она остается под сине-белым флагом Аргентины вместе со смертоносными трясинами и густыми зарослями первобытных лесов Чако.
На севере, в тропических лесах провинции Мисьонес, ботаники насчитали 39 видов мимозы, а в ледяной Патагонии, на юге, археологи откопали окаменевшие останки самых крупных млекопитающих, некогда бродивших по земле. В путанице бесчисленных рукавов и притоков Параны в провинции Энтре-Риос — этой аргентинской Месопотамии — ключом бьет жизнь, а в нескольких сотнях километров к западу, на той же географической широте, буйные ветры намели волны сахарских барханов.
Эта безмерная географическая мозаика не кончается и там, где вы расстаетесь с Аргентиной, проезжая у самого подножья Кордильер по дороге из Сан-Хуана к боливийской границе. Богатые виноградники и фруктовые сады — весь этот обрамленный пустыней оазис предгорий с зеленью пальм на фоне вечных снегов Анд превращается в пустошь, как только горизонт отодвигается на 100 километров к востоку. Голые красноватые холмы вырастают из песков, создавая подобие алжирской пустыни у Бу-Саады. А вслед за тем глазам представляется новая сцена. Кажется, будто какой-то режиссер умышленно свез в этот уголок Аргентины все кактусы мира. Они сжимают дорогу с обеих сторон непролазным барьером: куда ни глянь, всюду сплошной ковер колючек, воинственно ощетинившихся на пришельца. Но стражи эти никому не нужны, ибо в безлюдной пустыне, оживляемой лишь унылыми кактусами да колючим кустарником, не на что посягать.
И вдруг вдоль разбитой пыльной дороги с высоким гребнем посредине потянулись места, где будто просыпали мешок белой селитры. Это они-то и отмечены на подробных картах желтыми пятнами, прочерченными руслами высохших рек, которые нигде не начинаются и никуда не впадают, а кое-где — бледно-голубыми крапинками, которым картографы дали лаконичное объяснение: salinas — солончаки.
«Tenga precaucion de los badenes», — то и дело предостерегают надписи указателей на дороге, — «Внимание — канавы!» Эти надписи следуют друг за другом, как по расписанию. То, что можно назвать дорогой лишь с большой долей фантазии, после каждого указателя утопает в сыпучем песке: ни в одной из канав нет ни капли воды.
Тут и там тащатся по обочине дороги неуклюжие повозки на двух огромных колесах с пирамидами древесного угля. Неподалеку отсюда пыхтят товарные поезда, везущие в Мендосу и Сан-Хуан самый ценный груз — дрова. И тендеры за паровозами словно прогибаются под тяжестью красных кебрачовых чурбаков. Аргентине недостает собственного угля. Англия и Соединенные Штаты охотно дали бы ей уголь, но у Аргентины нет средств даже на рентгеновскую пленку для больниц. В последнее время на мировом рынке почти прекратился спрос на кебрачо, что еще совсем недавно поддерживало аргентинский платежный баланс. И вот только железная дорога осталась верным потребителем дерева кебрачо, которым «кормятся» все локомотивы на магистралях, хотя за топливом приходится ездить на север — в Чако, за тысячи километров.
Катамарка
— Бензин? Здесь? — Старик потеребил усы и сдвинул на затылок засаленную феску. — Бензин, говорите? А какой это умник посоветовал вам искать бензин в Десидерио Тельо?
Не говоря ни слова, мы достаем из походной сумки тетрадочку, на обложке которой изображена символическая шестеренка с инициалами «АКА», катящаяся наискосок по карте Аргентины. Что ни страница, то подробный план и описание стокилометрового участка дороги. Автоклуб в Буэнос-Айресе был первой на нашем пути организацией, снабдившей нас столь тщательно выполненным и до сих пор надежным справочником. У кружочка с надписью «Десидерио Тельо» красуются два условных значка: бензоколонка и отель.
Старик берет у нас из рук путеводитель, наклоняется поближе к свету фар, крутит головой и божится.
— Я торчу в этой дыре четвертый десяток лет, но еще не видел, чтобы здесь кто-нибудь продавал бензин. Если не верите, спросите в местечке! Этот десяток бараков вы объедете в минуту. Но лучше идите пешком! Машину можно поставить сюда, во дворик…
Был уже поздний вечер, когда старик приготовил нам в своем деревянном «отеле» две раскладушки. Мы устали за день, а продолжать путь ночью, по плохим дорогам не было смысла.
Утром нам ничего не оставалось, как начать неприкосновенный запас бензина. Мы надеялись, что нам хватит его, чтобы добраться до ближайшей бензоколонки. На помощь других машин рассчитывать не приходилось. За весь день мы обогнали всего лишь один автомобиль, да и тот без людей и без бензина. Покинутый грузовик с прицепом, увязший в высохшем русле и нагруженный почти на 3 метра в высоту мешками с древесным углем, вероятно, ожидал, когда его вытащат отсюда более сильные машины.
Только к полудню выбрались мы по проселочной дороге из Десидерио Тельо на просторное шоссе. Под колесами чувствуется твердое покрытие автострады, соединяющей Тукуман с главным городом провинции. Цифры на счетчике пройденного расстояния перескочили на вторую тысячу километров, к которым, впрочем, мы должны были прибавить еще одну тысячу километров большого «крюка» с заездом в Мендосу. К этому времени тоскливое чувство одиночества покинуло нас. На шоссе и вокруг него стали заметнее проявляться признаки жизни. Запыленные маршрутные автобусы, грузовики и легковые машины; смуглые гаучо в кожаных гуарда-монтес, спускающихся от пояса до носков сапог. В долинах — увядшая зимняя пампа, на которой тут и там торчат еще огромные подсвечники кактусов. Первые стада коров. А вдали от шоссе быстроногий ньянду — южноамериканский страус, напуганный гудками машин.
Длинные тени угасающего дня уже ложатся на нашу «татру», петляющую по кривым улочкам старинного города у подножья гор. В эти спокойные предвечерние минуты нельзя думать ни о туристских справочниках, ни слушать рассказы экскурсантов о том, что Катамарка — столица провинции, центр угледобычи, скотоводства и шерстяной промышленности. Подобных центров в Аргентине много, а в других местах земного шара и того больше.
