Тим Северин - Острова пряностей
Уоллес закончил свои исследования в Манадо к сентябрю 1859 года — как раз в те дни, когда Дарвин на другом краю света передал издателю Мюррею окончательную правку книги «Происхождение видов». Предыдущие варианты Дарвин отсылал своим друзьям Лайеллу и Гукеру для комментариев и предложений, а книга вышла в свет уже в конце ноября — через 17 месяцев после того, как Дарвин получил из Тернате роковое письмо Уоллеса, и через 22 года после того, как он сам приступил к работе. Экземпляр книги с дарственной надписью был выслан Уоллесу, отклик которого, в присущей ему манере, оказался весьма великодушным. Уоллес, вместо того чтобы возмущаться, что Дарвин представил публике их общие идеи относительно эволюции от собственного лица, выразил восхищение работой Дарвина. Он писал своему старому приятелю и компаньону по путешествиям Бейтсу:
«Я не знаю, как и кому выразить восхищение книгой Дарвина. Если я напишу ему, он сочтет это лестью; другим может показаться, что это самовосхваление; но я действительно считаю, что, с каким бы тщанием я ни работал, как бы ни старался собрать достаточное количество данных, я никогда бы не смог даже приблизиться к той полноте и завершенности, которые присущи его книге, — это огромный охват материала, непререкаемая убедительность доказательств, восхитительная манера изложения и сам дух книги. Я и вправду чувствую благодарность за то, что мне не пришлось самому представлять публике эту теорию. Мистер Дарвин создал новую науку и новую философию».
Глава 13. Оригинал и гуру
Книга Дарвина уже в течение двух лет пользовалась огромной популярностью[17], когда в апреле 1862 года Уоллес вернулся в Лондон; с собой путешественник привез двух райских птиц. Он провел на Востоке восемь лет, и на фотографии, сделанной в Сингапуре по пути домой, запечатлен высокий худощавый мужчина, застывший перед объективом, слегка смущенный, но с осанкой уверенного в себе человека. Уоллес знал, что в Лондоне его ждут дюжины ящиков и коробок с пометкой «Для частного пользования». Вместе с партиями чучел и шкурок, предназначенных для продажи, он годами отсылал их своему агенту Сэмюелу Стивенсу с указаниями складывать отдельно и не открывать до его возвращения. В этих ящиках Уоллеса дожидались тысячи засушенных птичьих шкурок, насекомых, жуков и ракушек, многие из которых ранее не были описаны и рассказ о которых должен был произвести огромное впечатление на английских ученых-натуралистов.
За то время, что Уоллес провел в джунглях, вооруженный сачком и дробовиком, интерес общественности к научным экспедициям, особенно рискованным путешествиям по диким местам, достиг небывалых высот. Дэвид Ливингстон открыл водопад Виктория на реке Замбези; Спик, исследовав совместно с Ричардом Бертоном район Танганьики, был близок к тому, чтобы отыскать наконец истоки Нила. На севере Канады одна за другой экспедиции отправлялись на поиски сэра Джона Франклина и его спутников, загадочным образов исчезнувших при попытке найти Северный морской путь от Атлантического к Тихому океану. Для тех, кто интересовался другими странами и культурой иных народов, мир становился более близким, а дальние страны — не столь безнадежно далекими. На океанских кораблях устанавливались паровые двигатели, и они уже не так сильно зависели от погоды, а первый построенный из железа корабль компании «Кьюнард» пересек Атлантический океан за девять с половиной дней. Огромный пароход «Грейт Истерн» водоизмещением 27 тысяч тонн — самый большой в мире на ту пору — продемонстрировал возможности кораблестроения; а француз по имени Де Лессепс приступил к осуществлению масштабного проекта — строительству канала через Суэцкий перешеек, который обещал сделать Индонезию гораздо более доступной для мира.
Как многие отшельники, проведшие долгие годы в добровольном изгнании, Уоллес тщательно планировал многочисленные дела, которые он собирался совершить по возвращении. Из Сурабийи на Яве он писал своей овдовевшей матери: «Теперь я, как видите, начал постепенно двигаться на запад, удаляясь от диких Моллукских островов и Новой Гвинеи по направлению к Яве». Его сестра Фанни вернулась в 1847 году из Соединенных Штатов и вышла замуж за профессионального фотографа по имени Томас Симс. Уоллес замечал: «Она написала мне письмо в прошлом месяце о том, как и где мне жить по возвращении домой. Конечно, моя дорогая матушка, после столь долгой разлуки я и не помыслю о жизни где-либо, кроме как рядом с Вами». Он беспокоился только о том, что в домике его матери может не хватить места для всех материалов, собранных за время экспедиций по Индонезии. Ему понадобится «небольшая спальня, одна большая комната или даже небольшая, и одно помещение под кладовку, чтобы хранить свои ящики и заниматься черновой обработкой материалов».
Если в ее доме не хватит места, он поможет ей с Фанни купить новый, более просторный дом. Ему бы хотелось обустроиться где-нибудь в пригороде, недалеко от Лондона: «Я бы предпочел жить подальше от городского шума, в тихом месте со своим участком и садом, но неподалеку от автобуса, чтобы можно было доехать до города».
По поводу более личных вопросов он советовался в письмах с Джорджем Силком, своим другом еще по Лестеру. Уоллесу было уже тридцать девять лет, и он надеялся найти женщину, которая стала бы его женой. «Я считаю, что хорошая жена, — писал он Силку со всей серьезностью, — это самая большая удача человека и единственный путь к счастью». Когда-то он полагал, что самое главное качество, каким должна обладать жена, — это способность к интеллектуальному партнерству; но долгие размышления и восьмилетнее одинокое существование в дальних странах заставили его изменить мнение. Теперь он считал, что «если небо пошлет мне любящую, добрую и хозяйственную женщину, я нисколько не буду сокрушаться об отсутствии у нее каких-либо талантов или даже образования».
Поиск жены оказался более сложным делом, чем охота на бабочек. Вскоре по возвращении в Англию Уоллес поселился в доме в западной части Лондона, который занимали его зять, сестра и мать, чей домик оказался слишком маленьким для воссоединившейся семьи. Также по совету Джорджа Силка он вступил в шахматный клуб. В клубе — как, возможно, и предполагал Силк — он познакомился с вдовцом, мистером Л. (Уоллес так и не открыл его полного имени), у которого были две незамужние дочери. Вскоре Уоллес начал ухаживать за старшей, часто навещал семью, посещал чаепития и обеды и стал надеяться, что она согласится стать его женой. Примерно в это время его зять-фотограф сделал портрет, на котором Уоллес выглядит уже не так, как в Сингапуре: вместе с аскетической худобой пропало и ощущение уверенности. Казалось, к Уоллесу вернулась робость, которая была присуща ему в юности. На этой фотографии он стоит очень неловко, со слабой улыбкой, будто смущаясь уже от самого вида фотоаппарата и пасуя перед лондонским обществом.
