Кармен Майкл - Танго в стране карнавала
К субботней ночи мы вернулись на Авенида Рио Бранку, где карнавалисты без страха и упрека из блока «Вожди Рамоса» устраивали барабанный матч-поединок с блоком «Пивное Дыхание». В воскресенье блок нашей родимой Санта-Терезы «Кармелитки», в котором все были наряжены монашками, в память об оригинальном бунте монахини Кармелиты, сбежавшей в 1920-е годы из монастыря Святой Терезы, чтобы поучаствовать в Карнавале. А в понедельник выступал «Ленивый Пес» из Фламенго.
Последние дни Карнавала были заполнены бесчисленными мелкими блоками с затейливыми названиями, например блоки из Иража «Лучше голодать, только бы не работать» и неизбежный «Не дави, хуже будет»; недвусмысленный «Отдай мне, я съем» из Тижуки; умиротворяющий «Я скоро буду дома, дорогая» и его соперник «Что мы забыли дома?».
Были и сотни спонтанно возникающих мелких блоков по двадцать – тридцать человек в каждом – они вырастали, будто грибы после дождя, везде, где были открыты бары или продавалась кайпиринья. Фабио со своим барабаном собрал один такой прямо на трамвайной остановке.
Все это время нам не удавалось поесть как следует, и мы как раз собирались поужинать, но, выйдя из трамвая, наткнулись на сотню простофиль без музыки.
– Я обязан был им помочь, – оправдывался Фабио. Он вернулся домой через двенадцать часов, после того как провел сиротинок по улицам Санты и дальше, по извилистым рельсам, до арок Лапы. – Не мог же я оставить людей без барабана. И вообще, сейчас не время обжираться. Великий пост, как никак.
Мне, впрочем, больше всего нравились старомодные уличные blocos, из тех, что начинали собираться с восходом солнца, в которых приличные семьи и богема, все вместе, двигались по улицам Рио, перекрывая движение; на всех подоконниках висели зеваки. Самыми популярными были блоки «Небо на Земле» и «Кордон Огненных Змей» – десятки труб, тромбонов и барабанов плыли по улицам старого Рио, играя бравурные цирковые марши и поглощая автобусы и автомобили. В моих глазах это и были кариоки в лучшем своем проявлении – толпа, размахивающая лентами и перьями, вздымающая над головами безвкусные бумажные зонтики, плакаты со святым Георгием и чудовищных размеров головы из папье-маше, парящие над процессией. Бородатые дядьки на ходулях пробираются сквозь толпу, из окон льют воду, под ногами снует ребятня. Самый настоящий кариока-хаос!
«Кордон Огненных Змей» даже не объявлял время своего выступления, вместо этого его участники просто ежедневно появлялись на какой-то из площадей города в шесть часов утра и ждали, пока их друзья позвонят своим друзьям, а те сообщат своим друзьям.
К понедельнику я сменила три карнавальных костюма, в основном отражавших – в память о моих подвигах на Родео в Барретосе – ковбойскую тему: девчонка-ковбой на родео, девчонка-ковбой, танцующая танец живота, и девчонка-ковбой медсестра. Фабио отрывался, меняя женские платья. Особым успехом пользовалась паранджа, скрывающая лицо и фигуру, откинув которую Фабио с победным видом демонстрировал ярко-красный, в сеточку гимнастический купальник, в сочетании с армейскими бутсами. Это было вульгарно и дико безвкусно, особенно когда он начал отплясывать под кариока-фанк с девицей, наряженной Бен Ладеном.
Карина шумно возмущалась.
– Как ты можешь выпускать его из дому в таком виде? – спросила она меня, встретив на улице.
– Боюсь, это не в моей власти, – объяснила я.
Мир, казалось, встал с ног на голову: мужчины одевались женщинами, женщины – мужчинами, плейбои наряжались шлюхами, Марии наряжались королями, а Уинстон Черчилль носил костюм монахини.
Я тогда задавалась вопросом: почему никто в Рио не оденется коррумпированным политиком или продажным полицейским? Но, полагаю, с социологической точки зрения, Карнавал – не столько площадка для протеста, сколько возможность укрепить все структуры общества. Ладно, вы изображайте индейцев, а мы будем ковбоями. Или, в случае с кариоками: ладно, ты надевай монашеский плат, а я буду хлестать тебя плеткой-девятихвосткой. «Столы перевернуты», – кричал как-то ночью в Лапе бездомный «король», ни к кому конкретно не обращаясь. «Это до среды, – крикнул в ответ некто в костюме шлюхи, – а потом мы их поставим на место».
Густаво сходил на свой бал во Дворце Копакабаны. Вернувшись, он сообщил мне, что было совершенно великолепно, однако лучше бы соотношение старцев и моделей оказалось в пользу последних, а не наоборот. На следующий день его фотография появилась в колонке светской хроники ежедневной газеты: он был ослепителен среди каких-то раковин и водорослей.
Мы выпили вдвоем на террасе Каса Амарела, и он описал мне костюмы, подробно и поразительно точно, до последней блесточки.
В тот единственный вечер, когда мы с Густаво были вместе, в понедельник, мы с ним отправились смотреть парад на Самбадром. Густаво был шокирован, узнав, что я, как полная невежда, приобрела дешевые билеты по 40 реалов в сектор 11.
– Мы не можем туда пойти. Как ты не понимаешь, – повторял он, качая головой.
– Почему?
– Туда ходят бедняки. Это ужасно. Там тесно, шумно… очереди в туалет и ничего не разглядишь.
– Сидеть с простыми людьми – ну и что? Меня это не напрягает, – пожимала я плечами.
– Сидеть? – горестно восклицал Густаво, когда мы пробирались по грязи и мусору задворков Самбодрома к последней секции открытых трибун. Пройти по рядам удавалось с трудом из-за разносчиков напитков, а с верхних трибун кто-то мочился прямо на головы сидящим ниже. – Будет большим везением, если мы найдем, где сесть, minha filha.[79]
Все сильно походило на посадку в вагон третьего класса поезда Дели – Варанаси: это ощущение внезапной слабости, когда минуешь красивые, аккуратные вагоны, заполненные чистыми, вежливыми пассажирами, и в самом конце состава вдруг обнаруживаешь собственный вагон, содрогающийся от шума и переполненный блестящими голыми ногами и руками. Создавалось впечатление, что на трибуну сектора 11 билеты продавали без счета. Народ толпился у входа, карабкался наверх по монтажным конструкциям, охранники молотили нарушителей по спинам дубинками, а толпа подвигалась все ближе. Люди занимали очередь с семи утра со складными стульчиками, сумками-холодильниками и ордами необузданных детей.
Когда мы наконец протолкались к своим местам сквозь массу смуглых, упругих тел, трибуны были переполнены сверх всякой меры, и никто даже не думал проявить великодушие и уступчивость.
