Жюль Верн - Ледяной Сфинкс
Боцман же, выслушав мои рассуждения, высказался так:
— Знаете, мистер Джорлинг, случиться может всякое — по крайней мере люди охотно допускают это в разговорах. Однако предположить, что капитан Уильям Гай в окружении своих товарищей в эту самую минуту пьет виноградную водку, виски или джин в каком-нибудь кабачке Старого или Нового Света — нет, нет!.. Это так же невероятно, как то, что мы с вами завтра заявимся в «Зеленый баклан»!..
Все три дня, что мы плыли в тумане, я ни разу не встречался с Дирком Петерсом — вернее сказать, он не пытался заговорить со мной, предпочитая не оставлять своего поста у шлюпки. Вопросы Мартина Холта насчет своего брата Неда означали, что его тайна перестала быть тайной. По этой причине он стал сторониться остальных еще больше, чем прежде. Он спал в часы бодрствования остальных, когда же все спали, то бодрствовал он. Я даже задавался вопросом, не сожалеет ли он, что был со мной откровенен, и не боится ли, что у меня появилось отвращение к нему… Если так, то он сильно заблуждался: я испытывал к бедняге метису одну лишь сильнейшую жалость.
Я не умею передать, до чего унылыми, монотонными, нескончаемыми казались нам часы, когда вокруг висел туман, разорвать который не удавалось никакому ветру. Сколько мы ни всматривались в туман, нам не удавалось определить положение солнца, все больше клонившегося к горизонту. Нам оставались неведомы координаты нашего айсберга. То, что он продолжает свой путь на юго-восток, вернее, теперь уже на северо-запад, было вполне вероятно, но не точно. Лен Гай не мог найти неподвижный ориентир и произвести измерения. Мы предполагали, что ветер стих, ибо не ощущали ни малейшего дуновения. Остановись айсберг, мы не заметили бы никакой разницы. Даже огонек спички не колебался в насыщенном влагой воздухе. Тишину нарушали лишь птичьи крики, вязнущие в густой пелене тумана. Качурки и альбатросы едва не задевали крыльями верхушку айсберга, облюбованную мной для наблюдений. В какую же сторону устремлялись эти неутомимые создания — ведь приближение зимы должно было гнать их подальше от глубин Антарктики…
Как-то раз боцман, также измучившийся от неопределенности, забрался ко мне на вершину, рискуя сломать шею, и получил до того сильный удар в грудь от пролетевшего рядышком quebranta-huesos, огромного буревестника с размахом крыльев футов в двенадцать, что опрокинулся навзничь.
— Зловредная тварь! — бранился он, добравшись до лагеря. — Я еще дешево отделался! Один удар — и пожалуйста: болтаю в воздухе копытами, как споткнувшаяся кляча… Хорошо, что я схватился за уступ, а ведь был момент, когда я был готов съехать вниз… Лед — он, знаете ли, скользкий… Я кричу этой птице: «Ты что, не можешь посмотреть перед собой?» Куда там! Даже не извинилась…
Боцман и впрямь счастливо избежал опасности очутиться в воде…
Во второй половине того же дня мы едва не оглохли от варварских криков, несшихся откуда-то снизу. Харлигерли справедливо заметил, что коль скоро это не ослы, то наверняка пингвины. До сих пор они не делали чести нашему плавучему островку своим присутствием; более того, раньше мы вовсе не видели их. Теперь же можно было не сомневаться, что их рядом сотни, если не тысячи, ибо концерт получился оглушительным, что свидетельствовало о большом числе исполнителей.
Пингвины отдают предпочтение прибрежной полосе полярного континента и многочисленных островков, а также окружающим сушу ледяным полям. Их присутствие могло свидетельствовать о близости земли…
Конечно, мы дошли до такого состояния, что готовы были ухватиться, как за соломинку, за любую надежду… Однако сколько раз бывало, что соломинка идет ко дну или ломается в тот самый момент, когда кажется, что можно за нее схватиться?
Я спросил у капитана, на какие мысли его наводит появление крикливых птиц.
— На те же, что и вас, мистер Джорлинг, — отвечал тот. — С тех пор как мы дрейфуем на этом айсберге, пингвины ни разу не приближались к нему, теперь же их здесь хоть отбавляй, судя по отвратительным воплям. Откуда они взялись? Несомненно, с суши, до которой уже недалеко…
— А лейтенант такого же мнения?
— Да, мистер Джорлинг, а вам известно, что он не склонен тешиться химерами[113].
— Что верно, то верно!
— Его, как и меня, поразило еще кое-что, хотя вы, как видно, не обратили на это внимания…
— Что же?..
— Мычание. Напрягите слух, и вы наверняка расслышите его. Я последовал его совету и убедился в том, что исполнителей было больше, чем я предполагал.
— Действительно. — с готовностью признал я, — теперь и я слышу жалобное мычание. Выходит, у нас в гостях тюлени и моржи…
— Совершенно верно, мистер Джорлинг. Отсюда я делаю вывод: вся эта живность во множестве населяет воды, в которые нас занесло течением. Мне кажется, что в таком заключении нет ничего невероятного…
— Ничего, капитан, как и в предположении, что неподалеку лежит земля… О, что за несчастье этот проклятый туман! В море ничего не видно и на четверть мили…
— Более того, он мешает спуститься к воде, — подхватил капитан, — чтобы посмотреть, не появились ли водоросли, ведь водоросли всегда свидетельствуют о близости земли… Вы правы, несчастье, да и только!
— Почему бы не попытаться, капитан?
— Нет, мистер Джорлинг, риск слишком велик. Я никому не позволю покинуть лагерь! В конце концов, если земля близко, наш айсберг пристанет к ней…
— А если нет? — возразил я.
— Если нет, то нам не удастся принудить его.
Я тут же вспомнил про шлюпку: когда же капитан решится использовать ее? Однако Лен Гай предпочитал ждать. Пожалуй, в нашем положении это было самым мудрым решением…
Наше злополучное путешествие и без того имело на счету немало жертв.
За вечер туман еще сгустился. На площадке, где стояли палатки, нельзя было ничего разглядеть и в пяти шагах. Приходилось ощупывать соседа, чтобы удостовериться, что ты не один. Говорить было трудно: голос вяз в тумане так же, как и взгляд. Зажженный фонарь напоминал скорее желтое пятно, не дающее никакого света. Крик достигал уха соседа сильно приглушенным, и только пингвинам хватало глоток, чтобы слышать друг друга.
Окутавший нас туман нисколько не походил на иней или изморозь. Изморозь образуется при более высокой температуре и не поднимается выше сотни футов, если ей не способствует сильный ветер. Туман же забирался гораздо выше; я решил, что мы избавимся от него лишь после того, как он поднимется на высоту добрых пятидесяти саженей над айсбергом.
Примерно к восьми часам вечера влажный туман стал настолько плотным, что при движении чувствовалось его сопротивление. Казалось, состав воздуха изменяется и он вот-вот перейдет в жидкое состояние. Помимо своей воли я вспомнил о странностях острова Тсалал, о необыкновенной воде, частицы которой подчинялись неведомым законам…
