Джереми Паксман - Англия: Портрет народа
И все же внуков и внучек миссис Минивер можно найти до сих пор. Чтобы развеять представление о том, что Англия действительно изменилась, нужно сходить в течение рабочего дня за покупками в «Харвей Николс», зайти на ланч в модные рестораны «Дафнис» или «Бибендум» или просто взглянуть на лица, улыбающиеся с фотографий в журнале «высшего общества» «Дженниферс дайэри». Весь фокус раскрывают подписи к этим фотографиям: выходя замуж, женщина теряет не только фамилию, но и имя. Поэтому среди тех, кто веселится на благотворительных балах, на гулянках по поводу совершеннолетия дочерей, на которых продумана каждая деталь, светских свадьбах и ланчах «не без повода», есть миссис Хуго Форд, миссис Стивен Рив-Такер, миссис Дэвид Хэллем-Пиль и леди Чарльз Спенсер-Черчилль. На одной из фотографий тогдашний член кабинета министров и Тайного совета Вирджиния Боттомли стала «миссис Питер Боттомли». Да и какие тут могут быть сомнения: в этом мире даже Маргарет Тэтчер, самая известная женщина-политик во всей истории, всего лишь «миссис Дэнис Тэтчер».
Возможно, они уже больше не невольницы, все эти пышущие здоровьем, откормленные лица, но они — часть мира, который героиня Селии Джонсон тоже узнала бы сразу. В среде, из которой вышла покойная принцесса Диана, обучение женщин по-прежнему вряд ли считают целесообразным. Ведь она, прекрасно образованная женщина, вышла из школы с документом, цена которому не выше сертификата ухоженного хомяка. Такое отношение к образованию весьма показательно. В 1930 году писатель Эмиль Каммертс попытался сформулировать суть своего двадцатилетнего опыта жизни в Англии. Он отмечал, что школы и колледжи в Англии «сыграли в жизни англичан гораздо более значительную роль по сравнению с ролью любого выдающегося учебного заведения в жизни других стран… они преуспели в сохранении и развитии определенного типа характера и определенного идеала служения, без которого Англии никогда бы не стать тем, что она есть сегодня». Каммертс был англофилом, и более радикально настроенный критик истолковал бы «идеал служения», породивший Породу, в гораздо более желчных выражениях. Когда речь шла об общем подходе к образованию, этот идеал имел для женщин серьезные последствия. Он отражал крепкую связь между духом и телом — mens sana in corpore sano[45] — и был исключительно мужской.
В 1872 году У. Терли недвусмысленно связал принадлежность к мужскому полус идеей успешности нации. На страницах журнала «Дарк блю» он громогласно заявил, что «нация немощных женоподобных книжных червей вряд ли может служить надежным оплотом свобод нации».
Женщин, осмелившихся уверовать в важность образования, или высмеивали, или устанавливали над ними опеку, или подвергали тому и другому. Возможно, первым «синим чулкам» и нравилось общество таких людей, как доктор Джонсон или Эдмунд Бёрк, однако Сидни Смит советовал им не выставлять свою ученость напоказ («если чулок синий, нижняя юбка должна быть длинной»). Читаешь этих пионеров XVIII века и словно видишь раскиданную по волнам в бурном море флотилию парусных суденышек, отчаянно подающих друг другу сигналы с мольбой спасти от стихии. Леди Мэри Уортли Монтегю писала приятельнице из Италии, что «сказать по правде, нигде в мире к нашему полу не относятся с таким презрением, как в Англии». Неудивительно, что в то время, когда столько мужчин восторженно рассказывали о себе и своей стране как о воплощении высочайшего уровня цивилизации, многие женщины, такие как писательница Мэри Уоллстоункрафт, эта ярая сторонница французской революции, считали себя не англичанками, а частью человечества в более широком смысле.
У среднего англичанина, принадлежавшего к среднему или высшему классу, таких сомнений не было. Ведь общество у них, в конце концов, мужское. Но образование англичане решительно хотели оставить себе. Идеализировавший женщин Джон Раскин — он был в этом настолько искренен, что, как говорят, оказался не в силах вступить в брачные отношения, потому что с ужасом обнаружил у жены волосы на лобке, — считал, что женщине следует знать ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы «разделять удовольствие мужа». Ведь как ни крути, череп у женщины меньше, чем у мужчины, а значит, и мозг меньше. А раз энергия, которой они обладают, ограничена и необходима для менструаций, роста груди и деторождения, то выходит, что сил на умственную деятельность остается меньше. Высказывались даже такие соображения, что, раз при менструации возможности женщины настолько ограничены, стремление получить образование может подтолкнуть их к стерилизации. В итоге женщинам настоятельно посоветуют держаться подальше от науки. Кроме всего прочего, образованные женщины будут оспаривать у мужчин рабочие места, вследствие чего многим из них придется уезжать в колонии, и таким образом могут пополнить ряды старых дев: следовательно, женщины, которые надеются выйти замуж, не должны требовать лучшего образования. В это трудно поверить, но феминистке Эмили Дэ-вис удалось основать Гертон, женский колледж в Кембридже, лишь в 1869 году, а когда в 1896 году в этом университете проводилось голосование о допуске женщин к экзаменам на получение ученой степени, газета «Таймс» даже напечатала расписание поездов, чтобы живущие в Лондоне выпускники смогли съездить в Кембридж и проголосовать против этого предложения. Университет не разрешал женщинам стать его полноправными членами до 1948 года. Как и более распространенный предрассудок против «интеллектуалов», масштабы такой дискриминации женщин в Англии были выше, чем где бы то ни было: среди женщин, которые первыми добились права медицинской практики, Софии Луизе Джекс-Блейк это удалось потому, что она училась в Эдинбурге, Элизабет Гаррет Андерсон получила степень доктора медицины в Париже, а Элизабет Блэкуэлл — в Соединенных Штатах.
Чтобы подвести итог, достаточно одной ремарки. Для мужчин создавались все учебные заведения, даже детские. После того как по образу бойскаутов были организованы «герл гайдз» для девочек, общий настрой был четко подмечен в серии картинок в журнале «Кэслстоун хаус компани». На дворе 1918 год, и школьницы обсуждают создание группы «герл гайдз». Устремления пола налицо: «Завидую тебе ужасно. Конечно, быть гайдом здорово и очень мило, но разве это сравнишь с тем, когда в тебя выпускают торпеду, когда ловишь шпионов и все такое прочее». Затем одна из них вздыхает, глядя на форму гайдов: «Только посмотри, сколько карманов, — с восхищением промурлыкала Элси. — Вот здорово, как у мальчика».
Стоит ли удивляться, что такая обстановка вызывала гнев у духовных дочерей Мэри Уоллстоункрафт? В 1938 году Вирджиния Вулф, рассуждая в «Трех гинеях» о патриотизме, приходит к выводу, что у нее, как у женщины, мало причин быть благодарной «своей» стране. В воображаемом разговоре между братом и сестрой накануне мобилизации она решает, что «почувствует, что у нее нет оснований просить брата сражаться за нее, защищая «нашу» страну. «Эта «наша страна», — скажет она, — в течение большей части своей истории относилась ко мне как к рабыне, отказывала мне в праве получить образование и хоть в какой-то мере обладать тем, чем владеет она. Кроме того, эта «наша страна» уже не будет моей, стоит мне выйти замуж за иностранца. Эта «наша страна» не предоставляет мне защиты, вынуждает ежегодно платить немалые деньги, чтобы защитить меня, и при этом настолько не способна это сделать, что даже меры предосторожности при авианалетах пишутся на стене. Поэтому, если ты настаиваешь, что идешь сражаться, чтобы защитить меня или «нашу страну», пусть между нами существует трезвое и рациональное понимание, что ты сражаешься для удовлетворения своего полового инстинкта, ощутить который мне тоже не дано; чтобы принести пользу, к которой я не имею и, вероятно, никогда не буду иметь отношения; но не для того, чтобы удовлетворить мои инстинкты, или защитить меня, или мою страну. Ибо, как сказал бы человек посторонний, у меня, как у женщины, по существу, страны нет».
