Игорь Клех - Миграции
Достопримечательности Петры — Триклиниум, Царские гробницы, византийский монастырь Дейр в набатейской усыпальнице, месопотамская эстетика одной из «гробовых улиц», вырубленный в монолите амфитеатр, колоннадная улица — все они замечательны, даже грандиозны. Но по-настоящему гениальны в Петре входное ущелье Сик («сик» — расселина) и Казна, знаменитая гробница, шедевр архитектуры (не исключено, что кому-то какое-то время она и служила «казной», то есть сокровищницей, — неспроста бедуины пытали счастья, испещрив ее фасад следами от пуль, в тщетной надежде, что от удачного выстрела на них просыплется золотой дождь). Идти по дну расселины высотой в сотню метров, то сужающейся, то расширяющейся, это настоящее приключение с сюжетом. При набатеях и римлянах эта дорога была вымощена камнем, местами прорублена в скале. В наше время ее начали было бетонировать для удобства передвижения повозок и туристов, но ЮНЕСКО, внеся Петру в список памятников мирового значения, вовремя запретило продолжение дорожных работ. Каждое утро на приступ Петры бросаются орды туристов, прокатываются волнами разноязычные группы, гомон, голоса экскурсоводов. То и дело приостанавливаясь, чтобы отстать от групп, задирая голову, начинаешь вдруг понимать, что идешь по дну доисторического каньона. Со страшным напором здесь несся поток глубиной в десятки метров, о чем говорит вытянутый по горизонтали волнистый рельеф на стенах, чуть не смыкающихся над головой. Становится жутковато. Стихии отступили, а с остатками и отголосками природных катаклизмов совладали набатейские инженеры, прорубив в стенах Сика водоотводы и перегородив боковые расселины плотинами. Хотя и сегодня достаточно небывалого ливня в горах, чтобы природа вновь испытала Петру на прочность (так, лет тридцать назад здесь погибли французские туристы, не успев выбраться из Сика, когда обветшавшие плотины не справились с напором стекающей с гор воды). Длина Сика около 800 метров — это целый короткометражный реалити-фильм, заканчивающийся, когда из него совершенно неожиданно буквально выпадаешь на огромную площадь с фасадом Казны в центре, с лежащими верблюдами, толпами туристов и сувенирными рядами, а галдеж стоит такой, какого не услышишь на восточном базаре.
Но такая прогулка — это лишь полправды. Потому что на обратном пути я прошел совсем по другому Сику — пустынному и гулкому, по-настоящему величественному, и это было как подарок. Солнце стояло еще высоко, но уже клонилось к закату. В расселине желанная прохлада, затухающие голоса спутников, тишина, всего несколько раз на всем протяжении разорванная нарастающим цокотом копыт по камням и грохотом ободьев. Кажется, колоссальных размеров конь с грозным всадником сейчас выскочит на тебя и сметет, сотрет, растопчет — а из щели выкатывается чуть ли не игрушечная повозка с лошадкой, в подножии великанских скал. И когда все стихает, вдруг начинает где-то плакать ребенок — устал, наверное, просится на руки к матери. И этот монотонный отдаленный плач, усиленный расселиной чуть не до космических размеров, волнует меня так, как не взволновал бы плач собственного ребенка. Кажется, что скалы самой Петры заговорили…
Уже по возвращении домой, просматривая свой любительский видеофильм, я, похоже, догадался, чем же, даже помимо нашей воли, так притягивает нас Петра — и в первую очередь Сик с Казной. Все так просто: скальный город мертвых — это рождение наоборот. Люди возвращают своих мертвецов в каменный живот Природы, где после бурной человеческой жизни те обретают наконец вечный покой. Петра нас всех будто уменьшает в сотни раз и отправляет, как муравьев, бродить по дороге жизни и смерти, закодированной в каменной «макросхеме».
Пустыня Вади РамСледующая наша ночевка была в лагере «Капитан», подобии кемпинга на краю пустыни. Посреди нависающих скал клином сходились ряды палаток, точнее, навесов, где роль крыши, стен и дверей выполняли темные верблюжьи одеяла, как принято у бедуинов и местных цыган. В дальнем углу находился сильно обезвоженный туалет. Освещался лагерь цепочками воткнутых в песок свечей с бумажными плафонами — а также самым странным осветительным прибором из когда-либо виденных мной. Придумали его англичане, изготавливают китайцы: это газовый баллон с трубкой, на конец которой надет специальный нитяной носок. Когда пускают газ и поджигают, этот сетчатый носок раздувается и светит не хуже стоваттной лампочки. После нескольких сеансов свечения он становится хрупким и рассыпается от легчайшего прикосновения в прах. Тогда на трубку надевается новая «лампочка» — обслуживающий нас гастарбайтер-египтянин все это мне показал и объяснил. Кроме нас здесь оказались американская семья и группа испанцев, отправлявшихся утром на прогулку по пустыне на верблюдах. Ужинали мы все вместе под навесом у очага (пустынная древесина горит долго и дает немыслимый жар), они веселились, курили кальян, танцевали. А нас заворожила этническая музыка и пение двух местных музыкантов, исполнявших на струнном инструменте и барабане заунывно-бодрые песни влюбленных мусульман, затем с трудом узнаваемые международные хиты и такую же «Катюшу». Мы тоже выкурили кальян, допили свой коньяк и оказались единственными, кто что-то заплатил музыкантам. Разошлись, когда закончились дрова и над скалами показался опрокинутый ковш Большой Медведицы. Проведенная в пустыне ночь оказалась совсем не такой холодной, как нам было обещано.
По пустыне Вади Рам ты не можешь путешествовать своим ходом. Как и Петру, ее отдали на откуп местным бедуинам (по той же схеме: оседлость — в обмен на поселок, школу, больницу и монополию обслуживания туристов). На въезде в заповедник ты оставляешь свою машину и покупаешь билет. Выбор невелик — верблюды (экзотично, но требует много времени) или джипы. Мы выбрали открытый джип — и понеслись. Сначала по дороге, а потом по пескам. Словами не описать. Посреди пустыни — невероятно живописные скалы и каменные стены, похоже, бывшие в незапамятные времена островами и рифами. Тысячелетия их потрепали, волны разукрасили какой-то клинописью, ветры продули насквозь. Самая живописная гора, похожая на свирель богов, находится на въезде в Вади Рам. Бедуины зовут ее Семь Столпов Мудрости — так вот откуда куролесивший здесь Лоуренс Аравийский взял название для своей книги! В этих местах он культовая фигура. Смешно, но наши пути совпали: он провел через пустыню войска, взявшие с тыла неприступную турецкую крепость Акаба на Красном море, — наш путь лежал туда же!
Акаба. Красное мореМенее чем за час перебраться из сердца безводной пустыни на берег ласкового моря — сильный и, не скрою, приятный контраст. Во-первых, я пропою дифирамб иорданским дорогам — они превосходны (построены были на иракские деньги в годы Ирано-иракской войны, когда через иорданскую Акабу Ирак получал львиную долю импорта). Я нигде не видел, чтобы их чинили (а во всем мире это их перманентное состояние), то есть местный климат им друг, а не враг. Во-вторых, горная гряда мерзейшего вида, словно навороченная бульдозером из глины, эффективно прикрывает с трех сторон света иорданскую Акабу и израильский Эйлат — две части того поселения, что некогда звалось Айла. Оттого здесь тепличный микроклимат и царит вечное лето. В-третьих, морской порт — это всегда ворота в большой мир. Сюда Иордания перегоняет свои фосфаты по узкоколейной Хиджазской ж/д и доставляет автотранспортом поташ с полуострова Лисан на Мертвом море, а отсюда гонит на север страны цистернами сырую нефть для получения бензина и прочего. А чтобы торговля шла бойчее, Акабу сделали свободной экономической зоной. Поэтому пива (на уровне советского «Жигулевского»), 50-градусного анисового арака (здесь все ароматизируют, кофе с кардамоном, чай с мятой) и недорогого вина (на которое я не стал тратить времени) — залейся, в любое время суток. Этот небольшой город максимально приближен к западным стандартам — такие торговые кварталы можно было бы встретить в этнической части любой из европейских столиц. Приятно повстречать здесь знакомых Суфьяна или Махмуда и прямо в магазине усесться пить чай. Чай, кстати, самое горячее из всего, что подают в Иордании. Да и откуда пустынникам понимать толк в кулинарии и гастрономии? Иорданская кухня стремительно американизируется — все эти тазики с безвкусными салагами, псевдошашлык из баранины, курятины и кебаба, несколько невыразительных национальных блюд. Из стоящего только свежевыпеченный хлеб, свежевыжатый лимонный сок, хумус (гороховая паста с кунжутным маслом) и белая баклажанная икра. И только в Акабе рестораны еще имеют свое лицо — здесь можно съесть вполне прилично приготовленного морского окуня и выпить крепчайший кофе почти без кардамона. И, наконец, море — оно меня покорило. Именно что ласковое, будто соду с уксусом в воде развели, чтобы волосы становились пушистыми. Кораллы тоже где-то есть, но Я их не видел на пляже отеля «Мёвенпик», собрата того, что остался на берегу Мертвого моря. Не было здесь и глиняной деревни, зато водных удовольствий не в пример больше, включая сауну, бассейны-джакузи, пляж с пристанью и всякой морской живностью. Запомнился охранник в фуфайке ранним утром, со смесью сочувствия и отвращения, как турок на белогвардейца, глядящий на купальщика, выходящего из моря. Температура воды не меньше +20 по Цельсию, накануне вечером была +25, декабрь. Но только самые отчаянные и развращенные из мусульман признают морские купели (о мусульманках и речи нет, для них это табу). Хорошо.
