Людмила Шапошникова - По Южной Индии
Когда спадает жара и наступает успокоительная прохлада, низам покидает свое «королевство». Он садится в автомобиль. На машине нет номера. Вместо номера значится: «Кинг-Коти (Хайд) У.». «У» — это Усман. Возможно, совершать поездки по городу в предвечерние часы заставляет низама желание увидеть, как живет новая столица, а возможно, и стремление напомнить горожанам о своем существовании. Как бы то ни было, а автомобиль бывшего правителя регулярно колесит по улицам Хайдарабада.
Обычно после такой поездки низам прогуливается перед порогами своего дворца. Вот в одну из таких прогулок я и встретила его на Кинг-Коти-роуд.
Времена этого человека в неопрятном ширвани прошли. Его власть теперь не простирается дальше каменных стен дворца на Кинг-Коти-роуд. Ушли заморские хозяева, и он больше не нужен стране. Пожалуй, молодая республика не нуждается и в этом музейном «королевстве», содержание которого обходится ей слишком дорого…
«Бывшие» и «настоящие»
После ликвидации системы джагирдари судьбы бывших феодалов и придворной знати сложились по-разному. Но типичным является упадок и медленное угасание некогда могущественных феодальных родов. Компенсации, которую они получают за утерю своих джагаров, явно не хватает на привычный образ жизни. Отказаться от него они не в состоянии. На аукционные торги города потекла стильная мебель, ковры и дорогие картины. Ювелирные компании скупают за бесценок драгоценные камни и золото бывших навабов и раджей. Фамильные ценности находят гостеприимный приют в ростовщических конторах. Полки букинистических магазинов пополняются уникальными изданиями из библиотек недавней знати. Банки выписывают закладные на родовые дворцы и загородные виллы. Феодалы разоряются. Есть во всем этом что-то очень похожее на то, что происходило с русскими помещиками после реформы 1861 года. Только сам процесс упадка и разорения более интенсивный и быстрый.
Расскажу о нескольких встречах. Я часто ходила на Чоук. Это торговый центр в старом городе около «Чар-минара», где расположено множество маленьких лавчонок, торгующих старыми книгами. Я — историк, и мне хотелось собрать библиотеку по истории Хайдарабада. В ненастный день дождливого сезона я забрела в глухой и отдаленный угол Чоука. Здесь за небольшой мечетью, в узком пыльном переулке находилось несколько книжных лавок. Одна из них привлекла мое внимание своей заброшенностью и запущенностью.
В лавку вели две полуразрушившиеся ступени. Рассохшиеся, на ржавых петлях двери были раскрыты. Я вошла внутрь. На давно не метенном каменном полу в беспорядке было разбросано около сотни растрепанных пропыленных книг. В лавке был полумрак, с потолка свешивались гирлянды грязной паутины. Казалось, здесь никого не было. Деревянный колченогий табурет хозяина пустовал. Но вот до моего слуха донеслось мирное похрапывание. Я пошла на звук и обнаружила спавшего на потертой подстилке человека. Ему было лет пятьдесят, а может, и больше. Залатанное ширвани, полуразвалившиеся туфли и засаленная феска спящего свидетельствовали о том, что дела в лавке идут худо. Первым моим желанием было уйти. Но я подумала, что в такой заброшенной лавчонке могут оказаться редкие и интересные книги. Я негромко окликнула спящего. Он поднял неопрятную голову. Я спросила его на урду о нужных мне книгах. Старик встал и, порывшись в груде книжного хлама, извлек несколько книг на урду и подал их мне.
— Меня зовут Низамуддин, — сказал он, переходя на английский. — Если вы хотите, мы можем пойти в мой дом, он здесь недалеко, и посмотреть кое-что в моей библиотеке. Она очень большая.
Меня поразило, что этот, на первый взгляд обычный бедный лавочник говорил на хорошем английском языке. Это не был тот специфический английский жаргон, которым пользуются индийцы-приказчики в европеизированных магазинах фешенебельных кварталов больших городов.
― Где вы учили английский язык?
На мгновение что-то мелькнуло в глазах старика, но сейчас же потухло.
― В Кембридже, — ответил он.
— Вы долго там были?
― Да, я учился в Англии пять лет.
— Но, простите…
― О, я понимаю, о чем вы хотите спросить. Как мог человек образованный дойти до такой жизни? Не правда ли? Вы еще больше удивитесь, если я вам скажу, что вот этот самый Низамуддин лет пятнадцать тому назад был одним из блестящих придворных его высочества. Идемте ко мне, я вам по дороге расскажу кое-что интересное.
…Над городом висят низкие тучи. Дождь льет и льет. Мы идем по запутанным узким уличкам с глухими каменными стенами. Потоки мутно-желтой дождевой воды несутся по древним камням извилистой мостовой, бьются водоворотами в тупиках и закоулках. Дырявый старый зонт не спасает моего спутника от крупных дождевых капель. Вот что я узнаю по дороге. Отец мистера Низамуддина был джагирдаром. Джагир был некрупный. Сам отец жил постоянно в Хайдарабаде и находился при дворе низама. В молодости мистер Низамуддин был отправлен в Кембридж, а по возвращении взят в свиту его высочества. После смерти отца джагир перешел к сыну.
― Доход у меня был приличный, и я жил ни о чем не думая. Мне казалось, так будет всегда. Но пришли другие времена. Джагир отобрали. С тех пор прошло почти десять лет. Правда, мне заплатили компенсацию. Но, знаете, она не могла заменить постоянного дохода. А я не привык считать деньги. Кое-что из ценностей, что у меня было, пришлось продать. На эти деньги я еще мог жить безбедно. Ну, а теперь самое ценное, что осталось у меня, — фамильная, библиотека.
Мы подходим к двухэтажному, несколько обветшавшему особняку.
― Здесь я живу. Дом остался еще от отца.
Скрипит массивная дверь, и мы входим в дом. Минуем комнаты с довольно высокими потолками. Я вижу, как четко отпечатываются следы на пыльном полу джагирдарского особняка. Углы комнат прочно затянуты паутиной. Решетки на узких окнах заржавели и местами поломаны. По комнатам разбросаны остатки мебели: обитые плюшем безногие стулья, растрескавшиеся от времени резные чайные столики. Кусок выцветшего ковра прикрывает место стены, где обвалилась штукатурка. На замызганных стенах до сих пор остались пятна от висевших некогда на них дорогих картин. На всем лежит печать упадка и запустения.
— Поверьте, — поворачивается ко мне хозяин, — этот дом знал лучшие времена.
Я верю…
— Тут библиотека…
Мы входим. Мне кажется, что это та же лавка на Чоуке, но только больших размеров. Тусклый свет дождливого дня просачивается сквозь прикрытые ставни. В комнате полумрак. Понять, что где находится, очень трудно. Шкафов нет.
