Эдуард Мурзаев - Годы исканий в Азии
Предполагалось, что мы будем работать в июле — сентябре. Но начало работ было перенесено на осень, учитывалось отсутствие воды по маршруту в жаркие месяцы. Мы рассчитывали также на помощь осенних холодов и на то, что воздух станет более влажным. Осенью пески делаются плотнее, и автомашина сравнительно легко преодолевает их. Как показал опыт, расчёт этот был совершенно правилен. Так, на одном из переходов от колодца до колодца верблюды не пили воды семь суток, при этом ни один из них в пути не отказался от работы. В жаркое каракумское лето такой срок без водопоя оказался бы гибельным для всего каравана, а может быть, и для отряда.
Трудности, встретившиеся при организации верблюжьего каравана, задержали выход отряда в пустыню ещё почти на месяц. 15 октября 1934 года наш отряд вышел из Теджена б северном направлении.
На расстоянии 80 километров от железной дороги кончалась обжитая полоса. Мы прощались с друзьями-колхозниками, пили зелёный чай. Голопузые, чёрные туркменские ребятишки суетились у автомашин. Для туркмен отдалённых, граничащих с пустыней аулов пребывание большой шумной экспедиции с машинами было целым событием.
В колхозе был взят проводник Мамед Мурад-ага, полностью оправдавший данные ему рекомендации. Рано утром, когда весь лагерь, кроме дежурного, ещё спал, Мурад-ага шёл осматривать путь, старую караванную дорогу, наполовину занесённую песком. Тропа местами совершенно исчезала.
Вначале Мамеду было очень трудно приноровиться к машинам. Привыкший к однообразному и точному, как часы, ходу верблюжьего каравана проводник то преуменьшал, то преувеличивал расстояния. Проходимость автомобиля была ему неизвестна. В первые дни маршрута машины шли по верблюжьим тропам, изредка делая небольшие объезды.
Вскоре Мурад-ага, в прошлом пастух и батрак, понял достоинства и недостатки машины, вместе со всеми переживал, когда грузовик, весь дрожа и беспомощно вертя задними колёсами, всё больше и больше уходил в мелкий песок. Когда же машина с разгона легко брала крутой бархан, Мамед Мурад, широко улыбаясь, пел модную тогда песню, которую он узнал от шофёров:
У самовара я и моя Маша,
вприкуску чай пить будем до утра.
Слова «самовар» и «чай» ему были давно известны, он считал их исконно туркменскими. Остальное всё было непонятно. Старик упорно учился русскому языку, и в итоге, когда в январе экспедиция окончила работу, в успехе ему было нельзя отказать. Деятельный и энергичный, он успевал проследить дорогу, испечь в золе большую, во весь костёр, лепёшку, помочь грузиться. Вечером он принимал участие в установке инструментов, время от времени задавал вопросы и просил объяснить назначение инструментов, их устройство, работу.
Гордясь своим положением, Мамед Мурад неизменно сидел в головной машине, руками указывая направление, точно дирижируя большим оркестром. Слова здесь были излишни: и без слов всё было понятно и шофёру и проводнику.
В дни следования с караваном верблюдов Мамед Мурад, заложив руки за спину, шёл впереди, внимательно изучая местность и тропу. Дорога была старая, давно никто не проходил по ней, следы отсутствовали. Только кости животных и редкие дорожные знаки — оюки, сложенные из ветвей саксаула, говорили о том, что здесь когда-то было оживлённое движение.
Не прошло и недели совместной экспедиционной жизни, как авторитет Мамеда Мурада был признан всем коллективом отряда, участники которого успели полюбить трудолюбивого и активного проводника, всегда простого и приветливого человека. Не случайно к нему обращались, только называя Мурад-ага. Эта приставка «ага» — «старший, почтенный, уважаемый» — вполне соответствовала его положению в экспедиции.
Три дня подряд машины выходили в путь позже каравана, перегоняли его и засветло преодолевали дневной переход в 30—40 километров.
Позади шаг за шагом с раннего утра до ночи шёл караван с водой, фуражом, продовольствием. От тропы то вправо, то влево отходили широкие узорные следы полуторатонок, В сыпучем песке ясно была видна борьба машин с песком: здесь все изрыто, значит, подкладывали бревна, откапывали засевшую в песок машину; вот несколько тупиковых следов — здесь автомобиль пытался пройти, но не смог и повернул в объезд.
У колодца Ханкую отряд встретил открытые мягкие пески, легко развеваемые слабым ветром. Несколько десятков метров автомобили пришлось буквально тащить всем членам экспедиции. Каждый метр давался с трудом, е бешеном рычании моторов. Вода в радиаторах кипела, од три-четыре часа грузовики прошли всего 150 метров.
На открытом утоптанном месте были видны следы туркменского аула. Грязный песок, большое количество овечьего помёта, костей, тряпок, развалины маленького домика (видимо, кооператива) рассказали нам о большом поселении, некогда бывшем здесь. Колодцев вокруг насчитывалось более полутора десятков. Виднелись следы разрушения и грабежа: разбросанные остатки юрт, жестяные бидоны, лохмотья одежды, куски верёвок. Все колодцы оказались засыпанными, ни в одном не было ни капли воды.
Перед нашими глазами предстала «работа» одной из басмаческих банд, местом пребывания которой служил Ханкую. Отступая, басмачи засыпали колодцы.
Пользуясь труднодоступностью Каракумов, басмаческие банды разоряли мирные скотоводческие аулы, убивали жителей, нападали на аулы в полосе, примыкающей к железной дороге, грабили кооперативы, вырезали скот, отравляли и разрушали колодцы. Опустели пастбища, расстилавшиеся на много десятков километров. Каракумы обезлюдели.
Колодцы Ханкую были пусты. От последней воды отряд прошёл 103 километра. Наши запасы близились к концу. До Хивы оставалось около 350 километров. Впереди по маршруту колодцы должны быть, но кто поручится, что в них есть вода? Единственный выход — отрыть колодцы. Половину ночи уставшие от трудного пути люди копали сырую землю и песок. Со дна колодца на поверхность земли поднимали тяжёлые ведра с породой. За ночь было вытащено 101 ведро. Наутро показалась вода.
Была устроена днёвка, разрешено мыться, стирать бельё и вообще расходовать воду без ограничения. Верблюды напились и небольшими группами разошлись по сторонам. На костре кипятился чай. Чай был вкусный, и не было беды в том, что он немного отдавал затхлостью и сероводородом.
И то и другое со временем должно исчезнуть, если регулярно откачивать воду из колодца, но мы не могли долго оставаться на одном месте.
На второй день пути от Ханкую задняя машина зарылась в песок. Сломались полуоси. В запасе таких частей не оказалось. Вести по пескам на буксире больной грузовик не представлялось возможным. Разобранную машину сиротой оставили в пустыне на удивление её четвероногим обитателям. Пришлось расстаться и с частью груза. Двое рабочих-туркмен были оставлены для охраны. Они нисколько не удивились такому поручению и не возражали. А ведь им предстояло неизвестно как долго жить в одиночестве среди безмолвия песков. Им было выделено какое-то количество муки, риса, масла, чая, сахара. Но больше всего туркмены радовались винтовке и охотничьему ружью, которые давали им уверенность в их неуязвимости и возможность охоты на многочисленных зайцев и джейранов. Это обеспечило бы отшельников мясом.
