Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
Колесо сзади парохода медленно вертелось и бурлило спокойную поверхность воды. Мои рабочие подшучивали над пароходом и называли его убогим странником. К чести амурского пароходства, как частного, так и казенного, нужно сказать, что такой конструкции, как «Лена», по Амуру плавают только два парохода, остальные пароходы имеют обыкновенное устройство и хотя часто ломаются, но ходят по реке очень скоро.
Но мы проплыли давно мимо парохода и другие виды занимают нас, другие мысли приходят в голову.
Жар начинал спадать, солнце закатывалось, бросая вдоль реки радужно-багровый отблеск; вдали стали показываться, на высоком крутом берегу, крыши маньчжурских построек, — это начало города Айгуна, города, имеющего 30 тысяч населения и знаменитую крепость с деревянными полусгнившими стенами. До города оставалось нам проплыть версты две. На этом расстоянии, по отлогому песчаному берегу, лежали на боках сотни китайских джонок (больших лодок). Эти джонки, по словам маньчжур, могут составить могучую флотилию, несмотря на то, что все рассохлись и в щели их свободно могут лазить собаки…
Мы подъезжали к городу. На берегу тотчас же появились маньчжуры с предложением рыбы, яиц, табаку листового и проч. Маньчжурки, в широкорукавых кафтанах, возились около рыболовных сетей; завидя нас, они оставили свои работы и с любопытством всматривались в нашу лодку, приложив руки к глазам в виде зонтика.
— Анда! Ры-ы-ба-а! Анда-а! Купи-и! — неслось с берега.
— Яичка-а! Таба-а-ки!..
Мы причалили к берегу и пошел разговор на только что начинающем слагаться русско-маньчжурском наречии. Говорящие на этом наречии всего более употребляют в дело руки, глаза и всего менее язык. Мой рулевой задумал купить табаку и подошел к маньчжуру, который давно держал в руках несколько папушек и ждал покупателя.
— Ну, — говорил рулевой, — тыкая пальцем в табак.
— Айя! Айя (хорошо)! Плиятер! — заискивающим тоном залепетал маньчжур и умильно взглядывал на покупателя.
— Чего айя? Эх ты! — сердился рулевой, — говори, почем?
— Плиятер… а-а! айя! — снова вытягивал маньчжур.
— Русским тебе языком-то говорю, дубина, говори, почем табак!
А! — Табаки! А-а! Изволя… Тута!
И маньчжур показал в воздухе два пальца.
— Два пятака что ли? Ну?
— А-а! Тута…
И снова два пальца завертелись перед глазами рулевого.
Рулевой вынул из кармана два пятака и показал маньчжуру. Маньчжур запрыгал, замотал головой и смеялся, довольный тем, что они друг друга поняли.
— А-а! Плиятер! Изволя-я! Табаки… ха! ха! ха!..
Торг кончился. Мы пошли в лодку.
— Анда! Рыба! Э-э! Яичка-а! Э! Анда-а! — кричали маньчжуры, теснясь толпой около нашей лодки. Маньчжурки робко заглядывали из-за толпы на нас и переговаривались между собой, размахивая своими широкими рукавами. Толпа теснилась, теснилась и до того нажала стоявших впереди, что двое из них повалились в воду. Шум и хохот поднялся ужасный; свалившихся не пускали на берег, благо неглубоко; крик и брань перемешивались со смехом и среди всего этого слышались крики.
— Анда! Купи-и!.. Яичка!..
Мы отчалили от берега.
Стемнело. В двадцати верстах от Айгуна мы остановились у нашего русского берега, у казачьей станицы, — второй от г. Благовещенска.
Первая станица построена против Айгуна. Она называется «Неожиданной», потому что строилась ночью и в одну ночь была построена, к удивлению маньчжур. Удивляться тут собственно нечему: вся станица заключается только в одной избушке, при которой содержится почтовая станция.
Вторая станица от города, у которой мы пристали ночевать, — получила на Амуре некоторую особенную известность. Жители этой станицы, в первый год своего заселения, по чьему-то разумному совету, задумали сделать из местного дикого винограда вино, чтобы поднести его начальнику края, когда он будет проезжать по Амуру. Долго и безуспешно трудились казаки, много истребили винограду, много потратили времени на приготовление вина, но наконец добились-таки своего, — сделали.
Наступил известный, нетерпеливо ожидаемый день. С трепетом сердечным и с дрожанием в ногах, выборные от станицы старики поднесли начальнику края целую бутыль какой-то буроватой жидкости.
— От нашего усердия… Вашему высоко… продукты… так сказать, с покорностию… — мямлили выборные, едва удерживая в руках бутыль.
— Что? Что такое? — в немалом удивлении спрашивал начальник.
— От нашего усердия… то есть… одно слово… продукт…
Ничего не понимая, начальник обратился с вопросом к сотенному командиру, непосредственному начальнику выборных.
— Они ваше-ство… местный продукт… — начал сотенный и сам спутался.
— Что вам, ребята, нужно? — обратился начальник края опять к выборным.
А они стоят ни живы, ни мертвы, едва держат бутыль и испуганные строгим взглядом своего сотского командира, думают: пришел нам последний час.
— Что же вы молчите? — снова спросил начальник.
— Превосх… Лозы виноградные… местный настой…
— «Продукт! Продукт!» — сердито шептал сотенный командир, дергая за полу одного из выборных.
— Подносим… от трудов… — медленно мямлили выборные.
— «В память вашего посещения», — подшептывал сотенный командир, по всему вероятию, автор неудавшейся речи.
Начальник края слушал-слушал и наконец потерял всякую надежду что-либо понять из бессвязного лепета струсивших казаков. Велел он поставить бутыль в комнате, но вина проглотить не мог, — тут же и выплюнул, проговорив: «фу ты, гадость какая!». Выборные дрожали и низко кланялись, а сами инстинктивно пятились к дверям.
— Благодарю! Можете идти… — сказал наконец начальник и казаки торопливо улизнули из комнаты.
Долго они вздыхали, стоя на крыльце, и обтирали рукавами своих праздничных кафтанов раскрасневшиеся и покрытые градом пота лица.
Рассказывали впоследствии, что знаменитая бутыль «с местным продуктом» была отдана на пароходе матросам; матросы пили, морщились и ругали казаков за то, что они приготовили такую «бурду»; сотенный командир тоже ругал их неучами и болванами, за то, что не могли порядочно сказать коротенькой речи; казаки ругали сами себя, уж Бог знает за что, и таким образом дело окончилось взаимными ругательствами.
Простояли мы у этой станицы до рассвета. Утром казаки подошли к нашей лодке. Мои рабочие напомнили им о виноградном вине, о том, как они представлялись с ним к начальнику, и казаки принялись ругаться…
Чем далее мы плыли, тем лучше становилась растительность. Стали попадаться леса дубовые, ясеневые, липовые: течение Амура, начиная от г. Благовещенска, круто поворачивает на юг и в таком направлении продолжается верст на шестьсот, почти до ст. Михайло-Семеновской, откуда делает крутой поворот к северу.
