Джером Джером - Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей
Обзор книги Джером Джером - Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей
Джером Клапка Джером
Мир сцены
Любопытные нравы и обычаи его жителей
Герой
Чаще всего имя его — Джорж.
— Называй меня Джоржем! — просит он героиню.
Она называет его Джоржем (очень тихо, ведь она так молода и застенчива). Он счастлив.
Театральный герой постоянно бездельничает. Он слоняется по сцене и ввязывается в неприятности. Цель его жизни — попасть под суд за преступления, которые он не совершал; он считает, что день прожит не зря, если удается напустить туману в происшествие, и все без разговоров признают его убийцей.
Театральный герой — отличный оратор, от его красноречия даже у самого мужественного человека душа уходит в пятки. Когда герой поучает злодея, это великолепное зрелище!
Каждый театральный герой владеет «имением», которое примечательно высокой культурой хозяйства и хитроумной планировкой «помещичьего дома». Обыкновенно дом одноэтажный, но, хоть он маленький и неудобный, в растительности вокруг веранды недостатка не ощущается.
Обитатели соседней деревни, по всей видимости, избрали сад перед домом героя своим постоянным местом жительства — в этом основной порок усадьбы с нашей точки зрения; но герой доволен, ибо он обрел слушателей для речей, которые произносит с парадного крыльца — это его любимое занятие.
Обычно как раз напротив дома — кабачок. Это удобно. От «имения» герою одно беспокойство. Делец он неважный, сразу видно: только попробует вести хозяйство самостоятельно, так сразу в пух и прах разоряется. Правда, обычно уже в первом действии злодей отбирает у него «имение» и таким образом избавляет его от дальнейших хлопот почти до конца пьесы, но потом ему опять приходится надевать хомут.
Справедливость требует извинить героя за то, что он, бедняга, то и дело теряет голову и совершает юридические и всякие другие ошибки. Может быть, «законы» в пьесах — это еще и не самая страшная и непостижимая тайна вселенной, но они от нее очень, очень недалеки. Было время, когда мы льстили себя надеждой, что чуточку — самую малость — смыслим в писаных и неписаных законах, но, разобрав с этой точки зрения одну-две пьесы, мы поняли, что тут мы — несмышленые дети.
Мы решили не ударить в грязь лицом и добраться до сути театральной юриспруденции. Потрудились около полугода и, наконец, почувствовали, что наш мозг (как правило, действующий безотказно) начал размягчаться; тогда мы прекратили занятия, полагая, что в конце концов дешевле обойдется, если мы назначим приличную премию, скажем, в пятьдесят или шестьдесят тысяч фунтов стерлингов за толковые пояснения.
До сих пор на премию никто не претендовал, так что предложение остается в силе.
Правда, недавно хотел нам помочь один джентльмен; мы выслушали его трактовку и еще больше запутались. Он заявил, что ему совершенно все ясно и его — он так прямо и сказал — поражает наша тупость. Потом оказалось, что он удрал из психиатрической лечебницы.
Из всего свода театральных законов вот что нам удалось уяснить.
Если человек умирает, не оставив завещания, то все его имущество переходит к первому попавшемуся злодею.
Но если человек умирает и оставляет завещание, тогда все его имущество переходит к любому лицу, сумевшему завладеть этим завещанием.
Если будет случайно потеряна копия со свидетельства о браке, стоящая три шиллинга и шесть пенсов, то брак считается недействительным.
Показаний какого-нибудь пристрастного свидетеля с темным прошлым бывает вполне достаточно, чтобы обвинить самого нравственного и безукоризненного джентльмена, в таких преступлениях, для совершения которых у него не было никакого мотива.
Но то же самое показание может быть опровергнуто много лет спустя, и преступник оправдан, благодаря заявлению комика, не подтвержденному другими свидетелями, причем нового разбирательства дела не требуется.
Если А. подделает на чеке подпись Б., то, по сценическому закону, В. приговаривается к 10 годам каторжной работы. Десяти минут бывает вполне достаточно для того, чтобы просрочить закладную.
Разбирательство всех уголовных дел происходит на квартире жертвы, в приемной, причем злодей играет роль и адвоката, и судьи, и присяжных — все эти функции совмещаются в одном лице — а каких-нибудь два полисмена исполняют его приказания.
Таковы основные постановления сценического закона, насколько мы могли понять до настоящего времени, но так как, по-видимому, в каждую новую пьесу вводятся и новые постановления, оговорки и изменения, то мы оставили всякую надежду разобраться в этом деле.
Возвратимся к нашему герою. Понятно, что вышеупомянутая путаница в сценическом законе сбивает его с толку, и злодею, который думает, что он единственный понимающий сценическую юриспруденцию, нет ничего легче, как общипать и разорить его. Простодушный герой подписывает и закладные, и купчие, и дарственные, и тому подобные документы, вероятно, думая, что он играет в какую-то игру; а потом, когда он не может заплатить процентов, от него берут жену и детей, а самого его пускают мыкаться по белу свету.
Так как ему приходится теперь самому зарабатывать себе кусок хлеба, то, понятно, он умирает с голода.
Он может произносить длинные монологи, он может высказать все свои печали, стоять у рампы при бенгальском огне и принимать различные позы, он может сбить злодея с ног долой, и не исполнять приказаний полиции, но на все это не бывает спроса на рынке труда, а так как ничего другого он и не может, или не хочет делать, то он видит, что зарабатывать себе кусок хлеба гораздо труднее, чем он думал прежде.
Ему слишком трудно добывать себе насущные средства. Он скоро оставляет всякую попытку чем-нибудь заняться, предпочитает перебиваться со дня на день и живет на счет каких-нибудь добрых старух-ирландок или же великодушных и, вместе с тем, слабохарактерных молодых ремесленников, которые ушли из своей деревни вслед за ним и которых он теперь удостаивает своим обществом и разговором. И таким образом он влачит свою жизнь в середине пьесы; он проклинает судьбу, громит все человечество и хнычет, рассказывая о своих бедствиях, до самого последнего действия.
Тут он обратно получает вышеупомянутые «имения» в полное свое владение, может опять отправиться в деревню, снова произносить поучительные речи и наслаждаться счастьем.
Поучительные речи составляют, несомненно, его главное занятие и, надо признаться, что этих речей у него неистощимый запас. Он так же наполнен благородными чувствами, как пузырь воздухом. Чувства эти слабые и водянистые, они самого низкого разбора. Мы смутно припоминаем, что слыхали выражение их и прежде. И теперь, как только заговорят о них, нам сейчас же представляется мрачная, длинная комната, где царит тяжелое молчание, прерываемое только скрипом стальных перьев, или словами, сказанными иногда шепотом: «Билль, дай конфетку. Ты знаешь, что я тебя люблю»; или другими, но сказанными уже значительно громче: «Пожалуйста, сэр, скажите Джимми Боггльсу, чтобы он не толкал мне под локоть». Но сценический герой, очевидно, считает эти разглагольствования драгоценными камнями, гениальными мыслями, добытыми из самых недр философии.
Галерея приходит от них в восторг, и как только начинает говорить герой, она громко аплодирует ему. Какие, право, сердечные люди эти зрители, сидящие на галерее, они всегда так радушно приветствуют своих старых друзей!
А потом, ведь, это все такие прекрасные чувства, и зрители с галереи в английских театрах — народ очень нравственный. Нам кажется, что во всем свете нет людей, которые были бы хоть наполовину так нравственны, до такой степени любили добродетель, даже и в том случае, когда она соединяется с неповоротливостью и глупостью, и ненавидели бы подлость в словах, или в действиях, как современная театральная галерея.
Сравнительно со зрителями галереи в театре Адельфи, даже первые христианские мученики показались бы грешными и более привязанными ко всему мирскому.
Сценический герой обладает большой физической силой. Этого нельзя заключить по его наружности, но стоит только героине закричать: «Помогите! О, Джорж, спаси меня!» или полицейским сделать попытку схватить его, — тогда с ним едва ли справятся два злодея и к ним в придачу трое подкупленных убийц, да кроме того четыре сыщика.
Если ему не удается одним ударом свалить троих с ног, то ему кажется, что он болен, и он не может понять «отчего с ним сделалась такая слабость».
У героя есть своя особенная манера объясняться в любви. Он делает это как-то сзади.
Когда он начинает говорить, то девушка отворачивается от него (она, как мы упоминали выше, очень робка и застенчива); он овладевает ее руками и шепчет ей о своей любви из-за спины.
Сценический герой всегда носит лаковые сапоги, на которых никогда не бывает ни пылинки.
