Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
― Иду исправлять ваши ошибки; держитесь как за крепостными стенами; вы мне ответите головой даже за шаг отступления.
Он и в самом деле пришел.
Однажды, 28 октября 1799 года, увидели, что с крутой высоты Ростока, спускаются 25 тысяч русских, которые шли по тем местам, где охотники на серн разуваются, чтобы не скатываться в пропасти. Там, выше границы обитания орлов, их ожидал Массена ― другой победитель, кого так же, как Суворова назвали Рымникским и Италийским, должно было именовать дюком [герцогом] де Риволи и принцем д’Эссленгом. Был момент, когда пастухи и крестьяне думали, что над ними грохочет буря, какой никогда не слыхали ни они ни их предки. Был момент, когда горный верх осветился, как если бы все эти покрытые снегами и льдами Титаны, до предела измученные новой схваткой с Юпитером, извергли пламя. Был момент, наконец, когда водные каскады, ниспадающие в долину, окрасились кровью, и в пропасти сошли человеческие лавины. Смерть собрала такую жатву в этих высях, где никогда не возникала жизнь, что грифы, единственные и последние хозяева поля сражения, пренебрегающие изобилием, выклевывали только глаза павших!
Через восемь дней человек, который написал Корсакову и Желачичу, что они ответят ему головой даже за шаг отступления, бежал сам, оставив в горах восемь тысяч человек и десять пушек, и перешел через Ресс [la Reuss] по мосту из двух еловых стволов, что его офицеры связали своими ремнями. Правда, увидев, что его солдаты бегут, он вырыл себе яму, заявляя, что желает быть погребенным на том месте, откуда попятились русские, чтобы не отступать с ними. Но ужас оказался много сильнее этой угрозы. И, бледный от гнева, Суворов, как тень собственной славы, должен был встать и выбраться из могилы, чтобы догонять свою бегущую армию.
Павел I, который par un ukase ― указом от 8 августа пожаловал ему титул князя Италийского и объявил его самым великим человеком, какого когда-либо видела земля, и веля своим подданным воспринимать его только так, Павел с известием об его неудаче в Швейцарии, потерял не только всякое уважение, но и покончил с любыми знаками внимания, что он оказывал этому старцу, за которым числилось 40 лет одних побед. Вместо того, чтобы пойти впереди него, вместо того, чтобы взяться за стремя его коня, что, подобно коням Александра, Цезаря и Аттилы, прошел по пеплу городов, он ограничился передачей приветствий своему генералу через графа Кутайсова.
А кто же такой был граф Кутайсов, которого не надо путать с Кутузовым? Раб из черкесов, привезенный в Санкт-Петербург и сделанный камердинером великого князя Павла I, прошедший путь от парикмахера, как Оливье де Дем, до обер-шталмейстера, потом ― барона и, наконец, ― графа.
Суворова, уже взвинченного своими невзгодами, еще больше ожесточил такой прием. Но, прежде всего, будучи человеком умным, он придал своему лицу ласковое выражение и прикинулся, что никак не может узнать посланца императора. А пока Кутайсов, казалось, дивился этой потере памяти:
― Простите, месье, ― говорил несчастный старик, способности которого убывают. ― Граф Кутайсов, граф Кутайсов… ― повторял он самому себе. ― Как ни стараюсь, не могу вспомнить начала вашей знаменитой фамилии. Вы, конечно, получили графский титул в результате какой-то великой военной победы?
― Я никогда не был военным, князь, ― ответил экс-парикмахер.
― Да, понимаю, ваш путь лежал через дипломатию; вы были послом?
― Никогда, князь.
― Тогда ― министром?
― Никогда.
― Какой же важный пост вы занимали?
― Я имел честь быть камердинером его величества.
― А! Это очень почетно, месье граф.
И он позвал звонком своего камердинера, который вошел к ним.
― Это ты, Трошка? ― спросил он.
― Да, ваша светлость, ― ответил тот.
― Трошка, дружок, ты подтвердишь то, что я повторяю тебе изо дня в день: ты не прав, потому что пьешь и обкрадываешь меня.
― Это правда, ваша светлость.
― Ты не желаешь меня слышать; ну хорошо, взгляни на месье…
И он пальцем показал на Кутайсова своему камердинеру.
― Месье, как и ты, был камердинером; но он никогда не пьянствовал и не воровал. Поэтому все в порядке, сегодня он ― обер-шталмейстер его величества, кавалер всех орденов России и граф империи. Постарайся, дружок, последовать его примеру.
Согласитесь, дорогие читатели, что, если бы даже Суворов и не заслуживал памятника за свои победы, он его заслужил этими словами.
Санкт-Петербург
I
Когда я ходил вокруг памятника Суворову, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и вскрикнул от радости. Это был Бланшар. Вы слышали о Бланшаре или знаете его работы, не так ли? Он неутомимый путешественник, неутомимый рисовальщик, который с успехом наводнил своими рисунками все четыре стороны света. Мы расстались с ним на другом краю Европы ― в Мадриде в 1846 году. Почти 12 лет назад. За это время он посетил Северную Америку, Мексику и частью Южную Америку. Теперь он возвращался из краев, куда направляюсь я, то есть ― с Каспийского моря, из Тифлиса, с Кавказа. Он узнал о моем приезде и примчался сказать мне от имени д’Оссуны ― нашего давнего друга из Испании, тоже узнавшего обо мне, что тот ждал меня в ту же минуту у себя, в противном случае мною займутся.
Сопротивляясь, я сослался на свою белую бархатную куртку и клеенчатую шляпу. Возражение никакого успеха не имело. Тогда я выдвинул условие: мы заедем в мастерскую Бланшара, и я посмотрю рисунки. Все складывалось прекрасно, его мастерская была по дороге. Мы поднялись на мои дрожки и отправились на Малую Морскую улицу, где жил Бланшар. Там он выложил мне целую сотню мексиканских, испанских, кавказских, турецких, русских набросков. Он только что закончил работу над русским альбомом для императрицы России. К несчастью, с нами не было Муане; нерасторопность таможни вылилась в неприятные последствия в большей степени для него, чем для меня.
После того, как все картонки ― от первого до последнего рисунка ― были перелистаны, Бланшар напомнил мне о моем визите его превосходительству чрезвычайному посланнику ее величества Изабеллы Второй ― герцогу Оссунскому. Мы снова сели на дрожки и назвали адрес: дворец герцога Оссунского в доме Лярского на Английской набережной. Через 10 минут привратник препроводил нас в прихожую, где почести нам воздавал великолепный медведь. Он был трофеем его величества императора Александра II ― очень отважного и ловкого охотника по этой части. Табличка удостоверяла, что гигантское четвероногое имело честь пасть от императорской руки. Медведь стоял, опираясь на ствол дерева с развилкой, и был в высоту, пожалуй, не менее семи футов. Он принадлежал к сибирской породе ― страшной силы, и, несмотря на кажущуюся неповоротливость, большого проворства.
